Заключение
Подведем итоги второго периода реформационных преобразований в Финляндии, заодно коснувшись основных результатов финской Реформации в целом. К началу XVII в. церковные перемены в лютеранском духе окончательно приобрели здесь необратимый характер. Собственно говоря, положение новой церкви было достаточно прочным уже в начале 1560-х гг., но в последующие десятилетия ее ожидали серьезные испытания: мы имеем в виду эпоху “литургической борьбы” и бурное десятилетие 1590-х гг., отмеченное религиозно-политическим кризисом. Определенная консервативность финского духовенства (в том числе высшего) и, с другой стороны, живучесть в народе представлений предшествующей эпохи (сплав языческих и католических верований) сделали Финляндию весьма восприимчивой к литургическим экспериментам короля Иоанна III. Тем не менее, недруги финнов (точнее, финляндского дворянства и высшего духовенства) явно преувеличивали угрозу рекатолизации страны: притом что отдельные уроженцы Финляндии (наделенные немалыми талантами) стали иезуитами и мечтали о возвращении своего отечества в лоно Римской церкви, их усилия успехом не увенчались, чему причиной была приверженность основной части населения Финляндии той форме консервативного лютеранства, что утвердилась благодаря усилиям “мужей виттенбергских” (Агриколы, Юстена и прочих). Слово Божие зазвучало на финском языке, на нем же совершались богослужения, вследствие чего христианские истины преподавались и усваивались уже в новом духе; вспомним также, что в иных местах речь вообще шла о насаждении элементарных основ христианской веры. Не исключено, что отмеченная “отсталость” финской церкви, причины которой мы обсуждали в первой главе, как ни странно, стала решающим препятствием к реставрации католичества. Когда же в начале XVII в. дело дошло до более решительных преобразований, направленных на унификацию религиозной жизни Шведского королевства и ликвидацию местного своеобразия, в Финляндии не нашлось реальных сил, которые были бы способны эффективно противодействовать этому. Крестьянство понесло тяжелые потери в ходе “Дубинной войны” и к тому же пострадало от военных действий и лишений, вызванных ими. Дворянство Финляндии, многие представители которого не приняли упсальские постановления 1593 г. и держались более привычных для них форм церковной жизни (вспомним полемику Клауса Флеминга с финским духовенством), было сломлено кровавыми репрессиями второй половины 1590-х гг.; лишившись своего прежнего автономного статуса, это сословие стало верой и правдой служить шведским государям, что в ближайшей перспективе стало причиной его денационализации (шведизации). Финское же духовенство не имело доктринальных и иных противоречий с духовенством шведским, что позволило ему отразить яростные нападки Карла IX (именно решительная поддержка шведского духовенства позволила Эрику Соролайнену оправдаться перед обвинениями в измене делу Реформации). Что же касается малочисленного бюргерства, то, как правило, жители финских городов послушно следовали за всеми изменениями официальной линии.
Как и в предыдущую эпоху, на всем протяжении рассмотренного в этой главе периода реформационные преобразования в Финляндии совершались в основном усилиями местного духовенства, послушного центральной власти и обязанного считаться со всеми генеральными изменениями церковного курса. При этом, как свидетельствует деятельность епископов Паавали Юстена и Эрика Соролайнена, финская церковь сохраняла некоторую самостоятельность, что обусловило, в частности, ее известное литургическое своеобразие и более длительное сохранение элементов старой традиции. Ведущие деятели церкви Финляндии получили подготовку в главных лютеранских университетах Германии и в своей повседневной деятельности стремились опираться прежде всего на наследие Лютера. Кроме того, как не раз отмечалось выше, влияние Меланхтона по-прежнему было весьма ощутимым, что проявилось, в частности, в том сочувственном интересе, который ведущие представители финской церкви питали к католическому прошлому своей родной страны, а также в просветительском характере их работы. Финны, обучавшиеся в ведущих лютеранских университетах того времени, не становились крупными богословами, однако, усваивая расхожие богословские представления, они приобретали основательность и методичность, столь необходимые в суровых условиях их страны. Влияние Филиппа Меланхтона, а также одного из его главных учеников, ректора Ростокского университета Давида Хитреуса долгое время уберегало их от излишнего радикализма и нетерпимости, присущих многим духовным наследникам Лютера на рубеже XVI-XVII вв. Именно меланхтоновская выучка позволила руководству финской церкви достаточно спокойно воспринять “литургическую реформу”, поскольку насаждавший ее Иоанн III не ставил под сомнение основы лютеранского учения. Помимо указанного влияния, можно говорить и о реализме, отличавшем всех ведущих деятелей финской церкви, от Агриколы до Соролайнена: прекрасно отдавая себе отчет в низкой духовной культуре широких масс народа, они избегали радикальной ломки церковных обычаев, хотя в их личной преданности делу Реформации сомневаться не приходится, о чем свидетельствует оставленные ими сочинения (см. переведенные нами фрагменты во второй части этой книги). В начале XVII в. многие путешественники, попадавшие в Финляндию из других протестантских земель, с удивлением обнаруживали в религиозности финского простонародья и в церковных обычаях множество типично средневековых моментов (Juva 1956, 33 s.). К ведущим деятелям финской Реформации - как на первом, так и на втором этапе ее проведения - применима следующая характеристика подхода Агриколы к церковным преобразованиям: “Не прокладывая, подобно Лютеру, новых путей, он был человеком дела, хорошо знавшим характер своего народа и медлительность финнов в восприятии реформ” (Raittila 1977, 47 s.). Даже на весьма драматическом для финской церкви упсальском церковном соборе 1593 г. обнаружилось сходство позиций большинства духовенства Финляндии с духовенством Швеции, вследствие чего церковь Шведского королевства, страдавшая от самоуправства короля Карла IX, смогла довольно успешно противостоять попыткам последнего осуществить т.н. “вторую Реформацию”. С другой стороны, новое поколение церковной элиты привнесло в Финляндию новые взгляды на церковное устройство и организацию религиозной жизни: сказывалось образование, полученное представителями этой генерации в Германии в период, когда там возобладала консервативно-ортодоксальная форма лютеранства. Как мы показали в своем месте, в начале XVII в. высшая прослойка финского духовенства была в принципе подготовлена к новой фазе лютеранства - эпохе т.н. “чистого учения”, или лютеранской ортодоксии. Иное дело, что в условиях отсталой страны этот процесс совершался гораздо медленнее, чем того хотели в Стокгольме, и это обусловило известную напряженность во взаимоотношениях церковной верхушки Финляндии с центральным правительством под занавес долгого епископства Эрика Соролайнена.
С другой стороны, не следует чрезмерно абсолютизировать и степень религиозной “отсталости” широких масс Финляндии в рассматриваемую эпоху. Усилия первых реформаторов, прикладывавших значительные усилия по приобщению своих соотечественников к христианской духовности, мало-помалу стали приносить свои плоды: как свидетельствуют источники, к началу XVII в. определенная часть населения страны уже усвоила обычай домашнего чтения духовной литературы - как индивидуального, так и коллективного, совместно с домочадцами. Это означает, что протестантский идеал семьи как христианской «микрообщины» постепенно укоренялся и в удаленной от центров Реформации Финляндии. Примечательно, что покупателями Постиллы Эрика Соролайнена были не только священники, но также горожане и даже некоторые крестьяне - разумеется, обладавшие приличным доходом, т.к. Постилла стоила недешево (Kouri 1984, 31 s.).
Особо следует подчеркнуть, что в Финляндии история Реформации стала в первую очередь историей трансформации финской церкви и ее взаимоотношений с государственной властью, что объясняет избранный нами ракурс, когда преимущественное внимание было уделено церковной элите страны, прилагавшей немалые усилия к тому, чтобы сознание основной массы населения, жившего в примитивных условиях, постепенно открылось главным идеям Реформации. Подавляющее большинство жителей Финляндии в XVI-XVII вв. по-прежнему существовало в т.н. “длительном Средневековье”, сохранявшемся в Европе вплоть до конца XVIII в.: “Ни Ренессанс, ни Реформация, ни открытия Нового Света, ни образование абсолютных монархий, ни рост буржуазии еще не знаменовали конца средневековой эпохи ... Массы людей продолжали жить в традиционном обществе, сохраняя прежние привычки и модели поведения” (Гуревич 1993, 221). Именно это объясняет, на наш взгляд, отмеченную медленность реформационных процессов в Финляндии, а также устойчивость католических обычаев и языческих практик среди значительной части ее населения. В этих условиях церковные деятели Финляндии оказались как бы между молотом и наковальней: с одной стороны, стокгольмские власти настаивали на ускорении преобразований, а с другой, широкие массы были слабо подготовлены к восприятию нового религиозного учения.
Как и в Швеции, в Финляндии – еще раз повторимся - церковь сохранила свое епископальное устройство, несмотря на все попытки королевской власти ослабить или даже ликвидировать его. Показательно в этом отношении, что разделение единой прежде епархии Турку на две части оказалось не особенно эффективным (с точки зрения светских властей, заинтересованных в ослаблении церкви как самостоятельного организма), поскольку на протяжении большей части рассмотренного здесь периода церковь Финляндии фактически оставалась единой и сознание единства было присуще ее духовному сословию.
Хотя в эпоху Реформации в Финляндии еще не было собственного университета, вполне уместно утверждение, что в стране сложился своего рода “мозговой центр”, являвшийся главным авторитетом в вероучительных вопросах: мы имеем в виду активную роль кафедрального капитула Турку, возрожденного вскоре после того, как его расформировал Густав Ваза; на разных этапах тон в нем задавали наиболее образованные его члены, такие как Эрик Хяркяпя, Яакко Финно, Маркус Хельсингиус, Габриэль Мелартопеус и ряд других. Именно члены капитула и близкие к нему представители духовенства осуществляли основную работу в области образования; кроме того, им же принадлежали все крупные начинания по изданию духовной литературы на финском языке. С другой стороны, епископы Турку (Паавали Юстен, а затем Эрик Соролайнен) оказывали определяющее влияние на богословскую позицию своей епархии: оставленные ими сочинения призваны были служить как бы образцом для остального духовенства. В принципе можно утверждать, что епископы Турку правили вполне суверенно, оставаясь главными авторитетами в глазах своих подчиненных, в чем проявилось отличие “провинциальной” финской церкви от положения в немецких землях или даже в Швеции (вспомним о той роли, которую на разных фазах развития шведской церкви сыграли ученые теологи – представители «ортодоксии Йевле», Стокгольмской Высшей школы Иоанна III и затем воссозданного Упсальского университета, - формально не принадлежавшие к руководящим церковным структурам).
В епископство Эрика Соролайнена была, к примеру, попросту немыслима ситуация, сложившаяся в Турку спустя всего лишь четыре десятилетия после его кончины, когда профессора недавно основанного университета узурпировали роль главных экспертов по богословским вопросам, так что ведущий университетский теолог Свенониус, представлявший воинственно-ортодоксальную линию, дерзнул обвинить тогдашнего епископа Терсеруса в ереси и даже добился его отставки.
В целом Финляндии было несвойственно то напряжение между дворянством и учеными лютеранскими теологами, которое нашло проявление в немецких землях (Arffman 1999, 162 s.). Единственным исключением стал период 1590-х гг., когда дело дошло до открытой религиозной полемики между верхушкой духовенства Турку и финскими дворянами, поддерживавшими короля Сигизмунда III. Дворянство Финляндии было не в пример слабее немецкого или остзейского, в силу чего его влияние на чисто церковные дела было не очень ощутимым. Правда, и в Финляндии существовала проблема т.н. “патронажного права”, но все же ее острота были не сопоставима с положением, сложившимся в Германии, где в отдельных районах владельцы крупных поместий приобретали фактически неограниченную власть над местной церковью. Высшее финское духовенство, представители которого участвовали в сессиях общешведского риксдага, ощущало себя фактически на равных с дворянством: не случайно епископы Юстен и Соролайнен гордились тем, что за свои заслуги были возведены в дворянское достоинство. Иное дело, что на местах рядовое духовенство сильно зависело от произвола королевских чиновников и военачальников; это положение усугублялось затяжными войнами, которые шведские короли вели к востоку и югу от Финляндии. Если говорить о духовенстве как об отдельном сословии, бросается в глаза довольно значительная разница - как в образовательном, так и в имущественном отношении - между епархиальной верхушкой Турку и (в меньшей степени) Выборга, с одной стороны, и рядовым духовенством, с другой.
В предыдущем изложении мы неслучайно так много места отвели эволюции кафедрального капитула Турку: капитул и связанные с ним церковнослужители образовывали замкнутую среду со своими специфическими интересами (вспомним по меньшей мере три известных случая за период 1550-1610-х гг., когда новый ректор кафедральной школы брал в жены вдову своего предшественника: речь идет соответственно о Хенрике Якобсоне, Петере Мелартопеусе и Габриэле Мелартопеусе; вспомним, с другой стороны, и о периодических трениях между отдельными его членами). Вообще говоря, в разные периоды отношения внутри кафедрального капитула и его контакты с правящим епископом складывались по-разному: во время потрясений 1590-х гг. кафедральный капитул и епископ выступали довольно слаженно - при всем различии богословских предпочтений, благодаря чему церковь Финляндии довольно быстро оправилась от потрясений; в то же время два десятилетия спустя, под конец епископства Эрика Соролайнена, в капитуле существовали довольно острые внутренние разногласия, что оказалось на руку государственной власти, назначившей своего ставленника на епископскую кафедру; сходная ситуация впоследствии сложилась и в Выборге.
С другой стороны, рядовые священники Финляндии еще не столь отдалились от своих прихожан, как в иных лютеранских землях, где, как правило, рядовое духовенство обладало более высоким образовательным уровнем. Примечательны гневные инвективы того же епископа Соролайнена по поводу совместных попоек священников и их паствы, о чем ему регулярно доносили во время визитационных поездок. Ситуация стала существенно меняться лишь в последующую эпоху, т.е. в XVII в., когда сформировались целые пасторские (и даже епископские) династии, занимавшие видное общественное положение. Известную роль в сословной консолидации духовенства играли регулярно проводившиеся (особенно при Эрике Соролайнене) епархиальные собрания. Любопытно, что Паавали Юстен в позитивном тоне упоминает традицию проведения епархиальных собраний в Турку, сложившуюся под конец средневековой эпохи, полагая, что новая церковь не вправе игнорировать столь ценный опыт (см. соответствующее место нашего очерка о Паавали Юстене, § 4).
Что касается зависимости от государства, в которую финская церковь, безусловно, попала в век Реформации, необходимо сделать следующее замечание. В ту эпоху - не только в Финляндии, но и в других странах Европы – психологии людей был присущ выраженный коллективизм, в силу чего религиозные лидеры рассматривали духовные проблемы в первую очередь с точки зрения интересов церковного сообщества в целом. Это предполагало опору на светскую власть, что наблюдалось во всех землях, принявших Реформацию в ее лютеранской разновидности. В этой связи хвалебные пассажи в адрес светских государей, встречающиеся в сочинениях тех же Паавали Юстена или Эрика Соролайнена, необязательно рассматривать как проявление простого конформизма: оба епископа отдавали себе отчет в том, что без содействия государства в конкретных условиях Финляндии той эпохи было немыслимо достичь тех целей, которые они ставили перед собой и вверенной им церковью. Учение Лютера о “двух царствах”, или ‘’способах правления‘’ (regimenta), отводившее светской власти функцию гаранта общественного порядка и религиозного спокойствия, регулировало взаимоотношения церковной элиты Финляндии с государством. Со своей стороны, шведские правители высоко ценили верхушку финского духовенства за образованность и участие в решении насущных государственных проблем. Вспомним, к примеру, что Карл IX, в целом с неприязнью относившийся к Эрику Соролайнену, тем не менее, отдавал должное его учености.
На исходе епископства Эрика Соролайнена дальнейшее развитие финской церкви стало определяться двумя важнейшими факторами - государственной централизацией и переходом церкви Шведского королевства на позиции лютеранской ортодоксии. Вся жизнь общества, в том числе религиозная, приняла еще более коллективистский и патриархальный (патерналистский) характер. Лютеранская церковь начала стремиться к максимальной опеке над своими чадами, что предполагало вмешательство в частную жизнь и особую заботу о “правоверии”. Собственно говоря, указанная тенденция присутствовала уже на первой стадии финской Реформации, подтверждением чего могут служить характерные нотки, появившиеся у позднего Микаэля Агриколы: отмечая малоразвитость народа, ученый епископ подчеркивал необходимость “отеческого” руководства им (см. соответствующее место в очерке об Агриколе, § 8.2). Эволюция финской церкви была аналогична развитию в других лютеранских землях, где приходские священники стали ключевыми фигурами местной жизни, превратившись в “охранителей учения и жизни вверенных им общин” (Holmqvist 1934, 221 s.): сравним разделы катехизиса Эрика Соролайнена, касающиеся роли священника (перевод предисловия во второй части нашей работы). С другой стороны, с начала XVII в. шведские правители все чаще апеллировали к Моисееву закону как фундаменту правовой системы. Вспомним также, что подданные шведского короля лишились права переходить в другие конфессии. Разумеется, все это означало отступление от некогда провозглашенного Лютером принципа “всеобщего священства”, равно как и от идеи превосходства Веры над Законом. Справедливости ради заметим, что в условиях малонаселенной и слаборазвитой Финляндии никто, собственно говоря, и не дерзал осуществлять на практике названные идеи Лютера: в сочинениях Агриколы, Юстена или Эрика Соролайнена приходской священник (система приходов сохранилась со средневековой эпохи) неизменно выступает в роли “отца”, “наставника”, мудрого главы общины (об этом см. в соответствующих очерках во второй части нашей работы). В рамках нового государственного курса преподаванию катехизиса было отведено особое место, на чем епископ Эрик настаивает в своей Постилле и предисловии к им же переведенному общешведскому Катехизису. Финское общество эпохи Реформации имело четкое сословное деление, и местные реформаторы, по примеру Лютера, воспринимали эту ситуацию как данную от Бога. Коллективистский характер мышления деятелей Реформации обусловил возрастание роли Ветхого Завета (еще Агрикола перевел прежде всего те части Ветхого Завета, которые имели богослужебное или социально-регулятивное значение; неслучайно также и то, что Карл IX, одержавший победу над мятежным дворянством Финляндии, сразу же озаботился проблемой перевода всего Священного Писания на финский). Элементы ветхозаветного подхода, предполагавшего неотвратимость и суровость наказания за проступки в религиозной сфере, встречаются уже у Агриколы и Яакко Финно, а в писаниях Эрика Соролайнена подобный взгляд получает уже вполне законное место.
Названные обстоятельства должны были сказаться на национальном финском менталитете (при всей условности и противоречивости данной категории).
Так, помимо всего прочего, усиление государственного и церковного контроля способствовало укреплению конформизма как одной из доминирующих особенностей общественного поведения: финские специалисты по социальной психологии считают конформизм и связанный с ним “стихийный” эгалитаризм и поныне одной из ведущих черт финского национального характера. Предполагается (Ehrnrooth 1997, 209-210 ss.), что на протяжении последних столетий социальная жизнь в Финляндии была отмечена мощным давлением общественных институтов (не в последнюю очередь церковных), и это вынуждало отдельного индивида приспосабливаться к общепринятым нормам через выработку «внутреннего императива». Можно также предположить, что наряду с прочими факторами, лютеранство способствовало усилению рационального начала в финской культуре и формированию того идеала личности, о котором говорят историки культурной антропологии Финляндии: доминирующими чертами такого типа являются серьезность, замкнутость, рациональность, практическая хватка в сочетании с обостренной потребностью в общественном признании своих поступков и нежеланием отклоняться от общепринятых стандартов (Karvonen 1997, 8-9 ss., Rahikainen 1992, 20 s.). Вдобавок ко всему, по замечанию известного финского историка, “северное положение Финляндии, ее обширные леса и редкая заселенность всегда были - и остаются - суровой реальностью. Это не смогло не сказаться на истории Финляндии и ее культуре” (Ylikangas 1986, 278 s.).
Мы уже отмечали важную роль Реформации в процессе формирования финской национальной идентичности (“национального проекта”, фин. kansallisprojekti, как в последнее время стало модно говорить). В силу целого комплекса исторических причин этот процесс растянулся на несколько столетий. Не последнюю роль в нем сыграло развитие финского литературного языка (kirjasuomi). Второй период Реформации оставил свой след в истории церковной книжности. Эта активность увенчалась появлением полного финского перевода Библии в середине XVII в., т.е. сто лет спустя после того, как Микаэль Агрикола и его сподвижники приступили к переводу Священного Писания на свой родной язык. Конечно, в ту эпоху финский язык еще не обладал полноправным социальным статусом, что объяснялось отсутствием у Финляндии собственной государственности. Более того, примерно с середины XVII в. в силу ряда обстоятельств процесс формирования финской национальной идентичности замедлился. Вследствие этого два столетия (с середины XVII до середины XIX в.) оказались гораздо менее плодотворными в плане развития финского литературного языка, нежели один век Реформации (1540-е -1640-е гг.). Можно указать и на другой своеобразный парадокс: церковное обновление совершалось в Финляндии в весьма тяжелых социально-экономических условиях, вплоть до того что ряд современных историков (ср. Ylikangas 1992, 25 s.) даже склонен расценивать эту эпоху как одну из самых трагических и суровых за всю историю страны (изнурительные войны на восточных, а затем южных границах, резкое усиление государственного гнета, “Дубинная война”, голод и неблагоприятные климатические изменения). На этом фоне остается только удивляться энергии и убежденности деятелей финской Реформации, создавших литературный язык и прилагавших усилия, чтобы вывести народ из духовного невежества.
Эпоха Реформации в Финляндии заложила прочную основу национальной церковной традиции. Каждая новая последующая фаза в истории финского лютеранства обнаруживала какие-то черты, которые так или иначе проявились уже в век Реформации. Скажем, со строгой эпохой ортодоксии, или “чистого учения” (puhdasoppisuus), охватывающей бóльшую часть XVII и начало XVIII вв., этот период роднит трезвость и реализм в оценке духовного уровня народа, откуда вытекало стремление “отечески” наставлять его (к примеру, один из виднейших деятелей периода ортодоксии, епископ Турку Йоханнес (Юхана) Гезелиус Старший издал букварь-катехизис, перепечатывавшийся вплоть до конца XIX в.). Лютеранские пасторы века Просвещения, проявлявшие свойственный еще Микаэлю Агриколе интерес к естественным явлениям и практическим вопросам, стремились обучить крестьян более рациональным методам земледелия и радели об их материальном благосостоянии (яркий тому пример – пастор из области Похъянмаа/Остерботния Андерс Чудениус, проповеди которого, обращенные к народу, отличались простотой и практическим уклоном: в истории финской и шведской мысли его принято считать представителем экономического и политического либерализма и едва ли не предшественником Адама Смита – ср. его трактат, озаглавленный «Национальная прибыль»). В пиетистских движениях (фин. herännäisliikkeet) XVIII - XIX вв. (их выдающимися представителями были такие разные по складу и темпераменту личности, как Абрахам Ахрениус, Юхана Вегелиус, Элиас Лагус, Хенрик Ренквист, Пааво Руотсалайнен, Нийло Мальмберг, Ларс Стенбек, Фредрик Хедберг, Ларс Лестадиус и целый ряд других) мы обнаружим искренний, идущий из глубины сердца порыв к духовному совершенству и евангельской праведности, но также и к исправлению общественных нравов, что было характерно для первых финских реформаторов. В официальной церковности XIX- начала XX вв. проявилась патриотическая, национальная составляющая финской Реформации, тогда как ученых лютеранских историков наших дней отличает живой интерес к католическому наследию собственной страны и в целом к эволюции христианства в Финляндии (примечательно, что из крупнейших церковных историков ХХ в., работы которых неоднократно здесь цитировались, трое в разное время занимали кафедру Турку, ныне именуемой кафедрой архиепископа Евангелическо-лютеранской церкви Финляндии, и, стало быть, явились дальними преемниками ученых епископов Микаэля Агриколы, Паавали Юстена и Эрика Соролайнена: это Илмари Саломиес, Микко Юва и Юкка Паарма – см. Список цитированной литературы). В свете всего этого знание конкретных событий и специфических особенностей Реформации в Финляндии представляет немалый интерес. Во второй части нашей работы будет показано, каким образом проблематика и специфика финской Реформации преломились в судьбах четырех видных религиозных деятелей той эпохи - Микаэля Агриколы, Паавали Юстена, Яакко Финно и Эрика Соролайнена, жизни и книжным трудам которых мы посвятили отдельные очерки.
