Гипотетико-дедуктивный метод
Поиск причинно обоснованного знания необходим для объяснения происходящего в мире. Науки используют различные методы для поиска возможных причин явлений и процессов. Спектр этих методов и техник очень широк: от исследований с использованием методов изоляционной и вариационной статистики для установления корреляций, способных указать на причины явлений, до более сложных, включающих различные теории, объясняющие экспериментальные данные. В этих случаях используется и гипотетико-дедуктивный метод. В ряде случаев он способен увести нас далеко от непосредственно (firsthand) и косвенно (secondhand) полученных данных, поскольку порой использует сложные математические модели и теории. Проверяемые гипотезы не бывают абсолютно оторваны от наших знаний и других гипотез. Каждая из них проверяется на соответствие непосредственно и косвенно полученным данным, скажем, в ходе лабораторных экспериментов. При этом любая гипотеза должна иметь некоторого рода логические связи с другими, аналогичными, которые уже прошли проверку. Так, например, ученые разрабатывают общую теорию болезней. Мы знаем, что многие из них, такие как дифтерия, желтая лихорадка или грипп, вызываются различными возбудителями — вирусами, бактериями. Результатом может быть ослабление иммунной системы и нарушение защитных механизмов. Поэтому, сталкиваясь с новой болезнью, исследователю естественно предположить, что ее вызывает специфический агент. Эта гипотеза проверяется в ходе экспериментальных исследований.
В таких случаях мы достигаем знания, идущего гораздо дальше границ известного, определяемых в результате использования простой дедукции. Какова степень точности, с которой мы можем подтвердить наши научные теории? Ясно, что все наши знания о природе были получены не только чисто дедуктивным путем. Законы природы были открыты нами не в процессе спекулятивных размышлений. Декарт, Спиноза и другие классические рационалисты ошибались относительно принципа ясности и четкости идей как высшего критерия истины, поскольку они смешивали аналитические и синтетические суждения. Юм обратил внимание на то, что одно дело сказать, что два плюс два будет четыре и, приняв некоторые аксиомы, постулаты и предположения, дедуцировать определенные теоремы, которые из них следуют, и совсем другое — утверждать что-либо от-
105
носительно эмпирического мира, где некоторые прямые или косвенные наблюдения имеют смысл по отношению к истине фактуального суждения. Сказать, что треугольник — это трехсторонняя фигура, значит высказать тавтологическое суждение, которое аналитически истинно по определению. Степень определенности знания, несомненно, максимальна в математике и логике, где мы дедуцируем теоремы из предпосылок и оцениваем их истинность по принципу непротиворечия. Мы просто ищем внутренне связанную систему предпосылок. Но такая система, хотя и обладает некоторой ценностью, не является, строго говоря, истинной эмпирически, поскольку могут быть ложными сами ее предпосылки. «Если все флаб-джубсы являются дукибэсами и все дукибэсы являются размазтазахами, то все флаб-джубсы являются размазтазахами». Этот силлогизм является правильным, хотя все составляющие его слова бессмысленны и мы никогда не сможем сказать, что они истинны фактуально, эмпирически.
Юмовский анализ хорошо показал, что если ударить по бильярдному шару, то не будет противоречием сказать, что он расправит крылья и улетит. И мы не говорим так только потому, что не можем убедиться в этом посредством опыта. Качества объектов обнаруживаются прежде всего посредством наблюдения. Следовательно, обращение к индуктивно получаемым данным является существенным компонентом любого заявления о знании чего-либо в мире, и такого рода утверждения требуют определенного эмпирического референта. Но не следует замыкаться на примитивном эмпиризме, так как дедуктивные заключения позволяют нам выходить за границы непосредственного момента получения наблюдательных данных и постулировать такие утверждения, содержание которых не дано непосредственным образом.
Дедукция — это инструмент, посредством которого мы преодолеваем границы данного в непосредственном опыте и делаем выводы относительно того, что может иметь место. Предположение о существовании планет на самых дальних от Солнца орбитах было сделано астрономами задолго до того, как они были обнаружены. Опираясь на законы ньютоновской механики, ученые обнаружили возмущения планетных орбит. Наиболее достоверным объяснением этого было предположение о гравитационном влиянии на планеты. Его источником могли быть другие, еще неизвестные небесные тела. В соответствии с предположением, основанном на общей физической теории, в 1846 г. была обнаружена планета Нептун, что подтвердило надежность теории. Таким же образом был открыт Плутон.
106
Некоторые скептики полагают, что природа покрыта столь непроницаемой завесой, что мы не в состоянии постигнуть ее «скрытую реальность». «Завеса» означает не только то, что мы не можем выйти за рамки наших непосредственных наблюдений, но и то, что мы «заточены» внутри наших концептуальных постулатов. Действительно ли создаваемые нами теории идентифицируют или в каком-либо смысле описывают то, что лежит за границами наблюдения? Должно ли это быть целью науки? Некоторые философы и ученые говорят, что вовсе не обязательно, чтобы действительность была изоморфна нашим теориям, лишь бы последние хорошо работали и на их основе можно было делать надежные предположения или применять их с высокой технологической эффективностью. Хорошей иллюстрацией этого являются трудности, с которыми мы все еще сталкиваемся в физике, когда интерпретируем в высшей степени сложные теоретические положения квантовой механики. В самом ли деле физики описывают здесь то, что происходит в объективном физическом мире, или же их теории имеют какие-то иные функции? Инструменталистские интерпретации физики впервые предложил Нильс Бор и его копенгагенские коллеги, утверждавшие, что квантовая теория предполагает присутствие наблюдателя и его инструментов в самой теоретической системе и что бессмысленно видеть в описываемой реальности нечто большее, чем мы имеем в лабораторном эксперименте. Единственной действительностью здесь оказывается то, что мы наблюдаем в контексте экспериментального исследования. По мнению инструменталистов, такая интерпретация подтверждается применением теорий для объяснения наблюдаемых событий и верификацией предсказаний этих теорий. Противоположная точка зрения была сформулирована Карлом Поппером1, который высказался за объективистскую интерпретацию квантовой физики. Поппер защищает позиции реализма и детерминизма. В некотором смысле квантовая теория, говорит он, описывает действительное поведение множества частиц.
Какая из этих интерпретаций верна?
По моему мнению, обе они справедливы и не противоречат друг другу. Существует объективный мир субатомных частиц, но наше представление не является точным — один к одному — изображением этого мира. Однако имеющаяся теория достаточна для объяснения соответствующего класса явлений, она удовлетворяет требованиям проверки, извлекаемые из нее выводы достаточно эффективны. Не
1 Karl Popper. Quantum Theory and the Schism in Physics. London: Unwin and Hyman, 1989.
107
обязательно требование абсолютного соответствия между теорией, с одной стороны, и поведением частиц или волн — с другой. Важнее высокий уровень качества научного знания, которое не просто описывает явления, но и предлагает их каузальные объяснения. Тот факт, что экспериментатор взаимодействует с объектом наблюдения, вовсе не отрицает существования явлений, независимых от наблюдателя и процедур измерения. Мы стремимся все лучше и лучше описать то, что в наших силах, но если предмет исследования слишком сложен или масштаб события слишком мал, чтобы его можно было зафиксировать с помощью имеющихся инструментов, или он слишком далек он нас, то остается надеяться, что по своему содержанию наши теории приближаются к тому, что есть на самом деле, и, по крайней мере, позволяют нам вносить некоторую систему в то, что мы наблюдаем в лаборатории.
Цель науки двояка: 1) развивать теории, которые служат нам мощными инструментами познания природы и которые мы можем применять в технологических целях; 2) приближаться с ее помощью к природе как она есть сама по себе — независимо от нашего опыта и ее концептуализации — настолько близко, насколько это возможно. В ходе прогресса науки мы, тем не менее, в какие-то моменты оказываемся в тупике, хотя бы потому, что теоретические трудности, с которыми мы сталкиваемся, оказываются слишком большими. Однако мы не отступаем, но, напротив, ищем новых решений, которые следует рассматривать как ответ на вызов, на трудности, с которыми сопряжены наши будущие исследования.
Скептик спрашивает: «В самом деле, как много мы можем знать? С какой степенью точности мы можем утверждать, что нечто есть истина?» Заранее ответить на эти вопросы невозможно. Невозможно сказать наперед, что может, а что не может быть известно. Как мы могли убедиться, наука — это метод исследования, а не фиксированный набор абсолютных истин. Метод предполагает осмысленное упорство (programmatic commitment) в поиске разгадок тайн природы. Всякое исследование сталкивается с трудностью, когда мы вынуждены говорить, что нечто совершенно неизвестно, непостижимо, выше человеческого понимания, что оно не укладывается ни в какую логику или что у нас нет технологических возможностей подступиться к нему.
Если взглянуть на историю человеческой мысли, то легко обнаружить, что ее путь к истине всегда был трудным. Некоторые скептики утверждали, что мы не в состоянии познать микроструктуру вещества — но это было до изобретения микроскопа. До создания спектраль-
108
ного анализа они заявляли, что мы никогда не узнаем химический состав небесных тел. То же утверждалось и относительно психики человека или строения его тела. Все такого рода преграды на пути познания, возникавшие по философским или теоретическим соображениям, опасны. Конечно, неверно было бы утверждать и прямо противоположное: что Универсум полностью познаваем или должен быть полностью познан человеком. Данные о многих событиях прошлого полностью утрачены. Вселенная может оказаться столь невероятно сложной и огромной, что нейронная структура нашего мозга окажется не в состоянии раскрыть все детерминанты ее эволюции или исчерпывающе постичь ее сущность. Имеются столь далекие горизонты познания, что достичь их будет нелегко. Может существовать нечто неизвестное и непознаваемое, лежащее далеко за пределами наших сегодняшних и будущих возможностей. В определенном смысле некоторые события будущего могут ускользать от нашего понимания, каким бы достоверным ни было наше представление об этом будущем.
Мне кажется, из этого следуют три положения. Во-первых, история научного прогресса показывает: мы не можем заранее сказать, что будет или должно оказаться выше человеческого понимания. Во-вторых, относительно того, что неизвестно нам сегодня - хотя мы и можем размышлять об этом и строить какие-то альтернативные модели реальности, — следует воздерживаться от суждений, пока мы не сможем достаточно полно познать его. Всегда есть тенденция поддаться искушению потусторонним — совершить «прыжок» веры и постулировать существование духовной или паранормальной реальности. Но мы имеем полное право отвергнуть такие спекуляции на основе принципов скептицизма. В-третьих, мы, тем не менее, обладаем существенным объемом надежного знания, твердо установленных и подтвержденных на практике гипотез и теорий, на основе которых можем действовать. Нигилистический скептицизм терпит в этом пункте поражение. Хотя, как мы уже говорили, умеренный скептицизм является неотъемлемой частью самого метода критического и разумного исследования, гарантией некоторой степени точности и уверенности в том, что существующая система человеческого знания реальна и истинна. В любом случае как определенность, так и сомнение суть существенные компоненты любого вида критического исследования.
