Можем ли мы жить без мифов?
Сильна ли человеческая жажда Высшей Реальности настолько, что для того, чтобы жить в этом мире, мы должны измышлять что-то ложное? Необходима для выживания определенная степень обмана, даже «умопомешательства»? Нужно ли, чтобы в какие-то моменты мы порывали с окружающим миром, входили с ним в познавательный диссонанс? Являются ли иллюзии или фантазии необходимым элементом нормального психологического функционирования человека, одним из способов поддержания душевного равновесия?
Это серьезные вопросы, и на них нет легких ответов. Но история человеческой цивилизации со всей очевидностью демонстрирует, что лишь немногие могут обходиться без мифов и мало кто способен признать их действительную роль в человеческом поведении. Один из парадоксов состоит в том, что без иллюзий многие сошли бы с ума. Мне нелегко это признать, но я просто поражен масштабом и силой человеческого неразумия. Возможно, что я как скептик, углубившийся в изучение паранормального, различных культов и религиозных верований, имею искаженное представление об общем состоянии человеческих убеждений. Однако я пришел к выводу, что иррациональные верования не обязательно предполагают отклоняющееся поведение, и, возможно, их следует признать нормой, поскольку они так широко распространены и разделяются огромным числом людей. Научные принципы отношения к собственному мышлению и миру тонут в море суеверий и бессмыслицы нашей повседневной жизни. Возможно, это отчасти объясняет, почему в одной ситуации люди ведут себя как вполне рациональные или даже высокоинтеллектуальные существа, а в другой — постоянно обманывают себя и стараются не смотреть правде в глаза.
Давайте точнее определим понятия, чтобы лучше различать формы самообмана: галлюцинации, заблуждения, иллюзии, фантазии и мифы.
Немало людей страдают галлюцинациями. Они не способны эффективно действовать в мире, их поведение психотично. Галлюцинация — это субъективный опыт, его невозможно ни проверить, ни пере-
261
дать другим. Страдающие галлюцинациями утверждают, что испытывают некий внешний опыт, и он, как они верят, реален. На деле — это лишь что-то воображаемое. Независимые наблюдатели не в состоянии обнаружить никакой внешней подоплеки галлюциниации. Мысли или ощущения галлюцинирующих абсолютно субъективны, они суть плоды их неуправляемого воображения. Такой человек дезориентирован и не находится в должном контакте с социальной и природной реальностью. Хорошей иллюстрацией может служить больной, считающий себя Фридрихом Великим или Марией Антуанеттой и ведущий себя соответствующим образом либо страдающий шизофренией или резкими колебаниями настроения, характерными для маниакальной депрессии. Такие люди зачастую не способны нормально действовать, поскольку не имеют адекватного контакта с реальностью. Описанное поведение характеризуется психиатрами как психотическое.
Исток иллюзии, напротив, находится в эмпирическом мире, который, вообще говоря, порождает ту или иную реакцию на воздействие с его стороны. Однако этот толчок извне воспринимается неправильно. Иллюзия — это такое состояние, когда человек реагирует на некий внешний стимул и верит, что тот действительно существует и не является воображаемым. В данном случае независимые наблюдатели в состоянии обнаружить этот внешний стимул. Вместе с тем они могут показать, что он воспринимается или интерпретируется ложно. Так, лунный диск с темными пятнами может восприниматься как лик ангела, излучающий свет, как лицо какого-то конкретного человека или сказочного героя. Это похоже на мираж, когда оазис в пустыне воспринимается так, словно он рядом.
Заблуждение — нечто среднее между галлюциинацией и иллюзией. Заблуждения могут возникать не только у отдельных людей, но и у групп лиц. Бывает и так, что общество в целом находится во власти какого-либо заблуждения. Заблуждения — это ложные верования, ошибки восприятия или неправильные, хотя и привычные представления. Их характерная черта — глубокое убеждение людей в их истинности. Заблуждения в психиатрическом смысле имеют много общего с паранойей, например с манией величия. В общем смысле понятие заблуждения шире, чем иллюзии, поскольку включает в себя и тот случай, когда человека обманывают сознательно. Заблуждение также измышляет свойства, характерные для вещей, которые рассматриваются как реальные, хотя на самом деле таковыми не являются. Индивидуальные заблуждения могут быть столь уникальны, что их невозможно никаким образом ни подтвердить, ни опровергнуть. Заблуждения могут питаться исключительной убежденностью и сохраняться
262
неизменными независимо от того, верят или не верят в них все остальные люди. Они могут быть обусловлены дефицитом знаний, ложной информацией или сбоями в логике. Если заблуждения приводят к чрезмерной самонадеянности, то они (подобно галлюциниациям) могут мешать адекватному общественному поведению человека, скажем, совместному труду или иным контактам с людьми. Заблуждения сугубо индивидуального характера отвергаются окружающими, считающими их чудачеством или глупостью из-за их очевидного несоответствия действительности. В познавательных терминах это означает, что в данном случае суждения, претендующие на истинность, рассматриваются как совершенно невероятные. Но хотя они и представляются выходящими за сферу возможного, кажется, что человек полностью поглощен ими1.
В отличие от галлюцинаций, причиной которых бывают психические или умственные отклонения индивида, общественные заблуждения могут быть массовыми. Толпа, правильно воспринимая то или иное явление, интерпретирует его ложно, и это ошибочное истолкование составляют основу ее убеждений. Никто не будет разделять опыт личных галлюцинаций другого человека, но верования, основанные на массовых заблуждениях, бывали распространены весьма широко в различных культурах и общностях на протяжении всей человеческой истории. Приверженность той или иной системе верований может оказаться весьма стойкой как в обществе, так и у отдельного человека, особенно если это верование господствует в общественном сознании. Наглядная иллюстрация силы общественных заблуждений — средневековая вера в ведьм, которая привела к гибели на кострах множество ни в чем не повинных женщин. Столь же массовые заблуждения существовали и в нацистской Германии. Многие поверили, что миром правят евреи. Нацизм питался идеей расового превосходства и расовой неполноценности. То же можно сказать и о многочисленных догматических системах религиозных верований, поддерживаемых силой и фанатизмом своих приверженцев. Верования, опирающиеся на заблуждения, не обязательно жестоки. Некоторые общности или даже культуры могут исповедовать пацифизм, считая его высшей гражданской добродетелью и придерживаясь его вопреки всему и вся. Но он самоубийствен, когда сталкивается с агрессией. Далекие от реальности фундаменталистские верования также несут
1 См. Thomas F. Octmann and Vrendan A. Mather, eds. Delusional Beliefs (Томас Ф. Октманн и Врендан Ф. Матер, ред. Верования, основанные на заблуждениях). New York: John Wiley, 1988.
263
на себе печать заблуждений. К разряду социальных заблуждений можно отнести различные заговорщические идеи, ставящие своих приверженцев в оппозицию к окружающим. (Хотя верно и то, что те, кто не разделяет господствующих заблуждений, в глазах общественного мнения предстают изгоями или великими грешниками.) Аналогично обстоит дело со спекулятивными финансовыми или экономическими бумами или милитаристскими лихорадками, которые в определенные моменты истории могут поразить целую нацию.
Иллюзии существенно слабее по своим последствиям и могут не быть связаны с глубокими психическими расстройствами. Но они могут быть и социальными. Тяжелая ситуация может сложиться, если иллюзии общества входят в конфликт с объективным ходом вещей. Это чревато большими социальными потрясениями. И тем не менее имеется достаточно свидетельств того, что нет людей, полностью свободных от иллюзий, что без иллюзий едва ли можно прожить. Это справедливо по отношению даже к тем верованиям, которые явно выходят за рамки очевидного.
Но как быть скептику, проверяющему каждое утверждение в свете имеющихся свидетельств, воздерживающемуся от суждения, когда для него нет достаточных оснований, и принимающему только те убеждения, которые прошли проверку с помощью надежно установленных истин? Ответ в том, что эти действия нужно совершать в отношении возможно более широкого круга явлений. Скептику следует вырабатывать в себе готовность применять их тогда и там, когда и где это необходимо. Этот принцип не является рецептом на все случаи жизни. Действительно, некоторые иллюзии могут выполнять психотерапевтические функции и быть необходимыми в нормальной жизни. Другими словами, отнюдь не будет проявлением мудрости стремление разоблачать и разрушать каждую иллюзию человека. Это может подорвать в нем уверенность в себе, его мотивации и волю к жизни. Скажем, человек верит, что его жена — самая прекрасная женщина на свете, глубоко любит ее, их отношения вполне гармоничны. Будет совершенно бестактно и глупо пытаться убедить его, что она совсем невзрачна и некрасива. Пусть ее красота существует всего лишь в глазах супруга, разве это мудро — стараться «промыть» ему глаза? Да, скажет догматичный скептик. Но должен ли скептицизм всегда проламывать дорогу к правде, или в жизни существуют и другие ценности, такие, скажем, как потребность в общении и человеческой близости? Некоторые вещи в этом мире не являются настолько жизненно важными, чтобы спорить об их истинности. Невинная ложь существует, и иногда она предпочтительнее истины. Если ваша подруга потрати-
264
ла целый день, чтобы угостить вас каким-то особым десертом, скажем французским суфле, а вы попробовали и нашли его вкус ужасным, скажете ли вы ей правду? Или пощадите ее самолюбие и позволите и дальше думать, что она, хотя бы в будущем, — прекрасный шеф-повар с несомненными кулинарными талантами? Возможно, ваша знакомая страдает из-за развода. Она была в отчаянии, в ощущении тупика, пока не стала заниматься на вечерних кулинарных курсах. Теперь у нее появились новые интересы, новое хобби — французская кухня. Не следует ли ее ободрить, чтобы она продолжала ходить на эти курсы, ставшие для нее своего рода выходом из трудного положения, способом какой-то положительной творческой деятельности? Вы можете удовлетворить свою критико-скептическую потребность, сказав нечто вроде «ну, это неплохо, но, может быть, слишком сладко» или «я и вправду восхищаюсь тем, что ты сделала, но я не большая любительница суфле». При этом можно надеяться, что она, продолжая верить в свои кулинарные таланты и сохраняя новое увлечение, в следующий раз приготовит что-нибудь другое. В этом случае жестокая правда скорее всего разрушительна. Если вы скажете ей, что суфле ужасно, она может разрыдаться, станет твердить себе: «Я — плохая, я ни на что не гожусь!», может потерять интерес к кулинарии и оказаться в состоянии психологического вакуума.
Аналогичная проблема возникает с оценкой знаний студентов. Они жаждут одобрения преподавателей, это определяет и их интерес и стимулы к учебе. Скажете ли вы студенту, что он глуп или что он явная посредственность? Изречете ли: «У вас вообще нет способностей. Думаю, что вам следует покинуть колледж и стать сборщиком мусора»? Здесь все та же проблема роли иллюзии в жизни человека. В каком случае вера в человека или в свои собственные способности, даже если она ни на чем не основана, оказывает созидательное действие? Можно сказать, что определенные иллюзии о человеке, о его силах и талантах жизненно необходимы. Если люди по-настоящему верят, что у них нет способностей, это может убедить их, что они никчемные существа и что им на все нужно махнуть рукой. Жизнь — это бег с препятствиями, которые мы так или иначе преодолеваем. Вера в достижимость цели является необходимым элементом самого процесса ее достижения. Убежденность человека в собственной несостоятельности может сделать его таковым. Он может сдаться, еще не вступив в борьбу, если считает ее заведомо безнадежной.
Аналогичным образом грубая и беспощадная оценка социальной атмосферы, в которой находятся и которой дышат люди, может убедить их в том, что жизнь слишком тяжела и безнадежна, что шансов
265
на лучшее практически нет. Стоит ли платить столь высокую цену за такого рода реализм? В жизни есть место самым разным мечтаниям и стремлениям, многие из них напрасны и иллюзорны. Многие недостижимы в принципе. Но позволить грубой действительности возобладать над идеалами — значит сделать так, что никакие из них не будут достигнуты. Если некоторые наши неистребимые мечты и могут оказаться реалистичными, то благодаря постоянной и упорной решимости человека воплотить их в жизнь. Если люди отбрасывают все свои мечты (не исключено, что и иллюзорные), они подрывают в себе уверенность и желание жить. Что же им тогда остается? Доживать свои дни в безмолвном отчаянии и ожидании горького конца, а то и заливать свою тоску алкоголем?
На каждом шагу мы встречаем множество примеров, когда мечты сбывались и торжествовали. Они вели в медицинские институты первых женщин, которые стали врачами, хотя мир, в котором господствовали мужчины, противился этому. Реализм мог бы обескуражить их и заставить отказаться от действий, на которые они тем не менее решились. Или пример Стивена Хокинга, всемирно известного физика, работающего вопреки подтачивающим его недугам. Но это может быть и человек, который верит в свой великий писательский талант и посвящает ему всю жизнь, хотя и пишет скучные вещи. Возможно, он вообще не должен был бы писать, но отказаться от этого означает для него потерять волю к жизни.
Позволительно спросить: разве некоторые иллюзии, по крайней мере в отношении самого себя, не являются оправданными? Полное развенчание иллюзий может означать крушение смысла существования, угасание воли к жизни. Но человеку следует реалистично оценивать свои возможности и силы, так как иначе он, подобно Дон-Кихоту, потратит их на борьбу с ветряными мельницами.
Точно так же существуют определенные общественные иллюзии и идеалы, которые могут пробудить в нации чувство величия (вспомним «благородную ложь» Платона). Например, вера в то, что Вашингтон, Джефферсон, Мэдисон и Франклин были гигантами, героями, людьми, преисполненными добродетелей и благородства, разделялась многими последующими поколениями американцев. Это, надо полагать, внесло свой вклад в развитие американской демократии и гражданских добродетелей, хотя тщательное исследование может обнаружить у этих исторических деятелей немало недостатков и ошибочных действий. «Однако, — могут заметить, — зачем обожествлять отцов-основателей?» На это другие ответят, что известная степень гордости за наше демократическое прошлое весьма важна для укреп-
266
ления патриотизма, гражданских добродетелей и продолжения борьбы за демократические ценности. «Ах, — горестно воскликнет скептик, — но ведь вы же платите фальшивками. Какая разница между религиозной бессмыслицей и светскими мифами? Разве все это не подделки? Разве не должны они все быть отброшены, как и вульгарное шарлатанство?» Неплохие вопросы, не правда ли? В более широком смысле это вопросы о том, являются ли жизненно необходимыми мифы и иллюзии, и можем ли мы освободиться от любой фальши.
Давайте разберем две других категории: фантазии и мифы. Фантазия является продуктом воображения, подобно волшебным сказкам, которые мы читаем нашим детям. История о Красной Шапочке в буквальном смысле не является правдой, в частности, там, где говорится, что волк проглотил бабушку целиком, что он был убит охотником, который освободил бабушку, разрезав волку живот. Хотя сказка и ложь, но в ней заключена мораль, которую не назовешь лживой: хоть и крошечная, Красная Шапочка должна победить большого, но плохого волка. Впрочем, волки незаслуженно страдают оттого, что про них написано столько плохого, они не такие, какими их частенько изображают. История про трех поросят повествует о другом: только третий, самый благоразумный поросенок, который построил свой дом из кирпича, а не из соломы или хвороста, оказался в состоянии выдержать осаду и поставил в печь горшок с кипящей водой, в который и упал волк, пытавшийся проникнуть в дом через печную трубу. Таким образом, существует определенная образовательно-воспитательная ценность в передаче из поколения в поколение этих волшебных сказок. Некоторые педагоги считают, что необходимо избавиться от всех этих небылиц и обучать наших детей только на основе истинных фактов. Но ведь история о деде Морозе, как и другие подобные вещи, — не более чем игра, и нормальный человек именно так их и воспринимает. Другое дело - если учить наших детей всерьез верить в невероятное, это и вправду может сделать их фантазию неуправляемой, полностью оторванной от действительности. Так что в какой-то момент жизни ребенка мы должны сказать ему: «Нет, деда Мороза не существует, Вирджиния, и он не прилетает через печную трубу. Это не дед Мороз, а мама и я положили подарки в чулок, который и повесили в трубе». Сказки доставляют нам радость, но очевидно и то, что их не нужно воспринимать буквально: что они являются метафорами и иносказаниями, а не подлинными историями. Фантастический мир Уолта Диснея, в котором каждое животное - запоминающийся персонаж, восхищает и малышей и взрослых, если воспринимать их как
267
фантазию. Если же считать все это настоящей реальностью, то возникают серьезные проблемы с идентификацией человеком реальности.
К сожалению, многие люди склонны к чрезмерным фантазиям и живут, веря в них. Если эта тенденция доминирует в жизни индивида, то весьма вероятно, что имеет место патологический случай. В данном случае я имею в виду не вопрос, хороши или плохи фантазии сами по себе. Важнее то, осмыслено ли человеком его отношение к фантазиям. Одно дело — восхищаться художественным вымыслом и знать, что это всего лишь фантазия, другое дело — верить в него. Или взять сексуальные фантазии, которые могут стимулировать чувство и делать жизнь супругов более гармоничной и счастливой. Проблема возникает, когда люди оказываются не в состоянии отличить вымысел от реальности, когда границы между реальным и нереальным миром становятся зыбкими и расплывчатыми. И это особенно справедливо в наши дни, когда фантазия, ставшая одним из самых мощных факторов в современных виртуальных и информационных пространствах, играет столь важную роль в жизни человека. Но, во всяком случае, скептики сохраняют за собой право протестовать против любых форм лжи и самообмана.
Но что можно сказать о мифах? Миф (слово, этимологически восходящее к греческому mythos) — это сказка или легенда, историческое происхождение которой забыто. Мифы особенно легко плодятся вокруг вымыслов о богоподобных существах или существах со сверхъестественными способностями. Они легко согласуются с эллинской политеистической религией, начала которой восходят к литературе времен Гомера. Системы мифологических верований ассоциируются с тайной и парадоксом, и они часто вызывают страх и благоговение. Мифологизируются и мировые монотеистические религии, особенно когда начинают социально превалировать. Несут ли они какие-то нужные функции? Можем ли мы жить без них? Очевидно, что если рассматривать их буквально, то они просто ложь, подобно волшебным сказкам, и в этом смысле они вредны. Должны ли они восприниматься поэтически и метафорически? Джозеф Кэмпбелл (Campbell), будучи агностиком, верил, что мифы могут оказывать на человека сильное эстетическое, моральное и экзистенциальное влияние1. Как таковые они имеют метафорическое и символическое значение. Они по-своему воспроизводят определенные условия человеческого существования и выражают наше страстное желание возвыситься
1 Joseph Campbell, with Bill Moyers. The Power of Myth (Джозеф Кэмпбелл и Билл Мойерс. Сила мифа). New York: Doubleday, 1988.
268
над ними или подчинить их своей власти. Интерпретация религиозных символов как социальных функций обнаруживает определенную культурную ценность таких мифов. Так, например, миф о воскресении Христа, хотя он и не является истиной в научном и буквальном смысле, демонстрирует конечность человеческой жизни, важность жертвенности, силу религиозной веры в иные миры.
Признаться, я не могу понять, почему религиозные мифы все еще обладают столь большой силой, ведь в подавляющем большинстве случаев они уже не рассматриваются людьми как истинные факты. Ясно лишь то, что истории про Иисуса, которые рассказывают сторонники функционалистского истолкования Библии, преследуют цели морального назидания и уже не воспринимаются как божественные идеи о вечной жизни. Я не забыл об эстетическом и моральном содержании, которое могут нести мифы и иносказания. Я могу восхищаться мифом как литературным произведением, но не более того. Впрочем, лично я нахожу миф о воскресении эстетически безобразным, тот факт, что отец послал своего сына на смерть, — достойным морального осуждения, а обещание вечного спасения — обманом.
Думаю, что существуют различные виды мифов. Некоторые из них как формы поэтических метафор более красочны, чем другие. Миф как таковой может быть интересным и соблазнительным, но он ни в каком смысле не является истиной. Приверженец религии хочет, чтобы было и то, и другое: он хочет верить в универсальную силу мифа, наслаждаться сказкой, которая была бы истиной «в определенном трансцендентном и невыразимом смысле».
Что можно сказать о мифах, существующих столетия? Необходимы ли они? Марксизм является хорошим примером утопии, основанной на диалектике, мифа, который в конце концов рухнул, потому что его обещания земному миру не были выполнены. Эсхатологические мифы и мифы о вечном для человека избавлены от бремени временности, так как всегда обращены к некоторому неопределенному будущему, в котором они должны реализоваться. Такие мифы пленяют людей возможностью освободиться от отравляющего жизнь страха смерти, иллюзорной надеждой на бытие потустороннего мира и спасение в нем, что само по себе не может быть ни опровергнуто, ни подтверждено никакими научными исследованиями и доказательствами; в этом смысле они нефальсифицируемы.
Но как может скептик жить без мифов о границах и пределах жизни? На ум тотчас же приходит миф о Прометее. Он вдохновил многие поколения атеистов и неверующих, которые отвергают Бога и стремятся достичь в своей жизни небывалых высот. Что такое миф о Про-
269
метее? Содержится ли в нем что-нибудь, кроме иллюзии? Прометей похитил у богов огонь и тем самым бросил им вызов в их собственном доме, он передал человечеству огонь, искусства и науки. Этот миф вдохновляет людей, которые хотят последовать его примеру — бросить вызов богам на их территории, бороться, жить активной жизнью, противостоять испытаниям, полагаясь на собственный ум и мужество. Этот миф привлекал внимание людей к добродетелям тех, кто борется за свет и знания. Он вызывал доверие к науке, веру в прогресс и убеждение, что многое на свете подвластно человеку. Согласно мифу, Прометей одарил людей почти божеcтвенной силой и предостерег их от отступления в область страха и темноты, сжимающих, как тиски, человеческий разум и сердце. Вторая часть легенды о Прометее окрашена пессимистически: Зевс приковал Прометея к скале, и орел терзает его печень. В третьей части мифа Зевс расковывает Прометея в благодарность за то, что тот предсказал ему будущее. В итоге Прометей выходит из тяжелых испытаний как победитель и свободный человек. Многие религиозные верующие утверждают, что, в конечном счете, судьба человечества фатальна и предрешена, и посему все наши усилия тщетны. Напротив, Прометей оказывается свободным и непобежденным. Перед людьми открываются оптимистические, неисчерпаемые исторические перспективы. Миф о Прометее питает гуманистическое мировоззрение.
Ну а что, если все это лишь пустые и напрасные иллюзии? Не оказываемся ли все мы в итоге данниками смерти, не ничтожны ли все наши надежды и планы в перспективе вечности, неважно, божественной или космической? Здесь положение неверующего не лучше, чем верующего. Тщета. О, эта тщета! Не станут ли идеалы свободного Прометея провалом в зыбучий песок, не погрузимся ли мы в болото сомнений и нерешительности? И мы снова, как нищие и голые существа, упираемся в вопрос: как жить? А он возвращает к вопросу: зачем жить? Но не сталкивает ли нас в бездонную яму пессимизма вопрошание о смысле, само не имеющее смысла?
Всем этим вопросам, скептицизму и бесконечным сомнениям противостоят жизнестойкие и жизнелюбивые начала человеческой натуры. И мне не хотелось бы выглядеть чрезмерным пессимистом. Проблема состоит в выяснении не просто роли сомнения, но и роли эффективного критического разума, так как они идут рука об руку. Я действительно считаю, что мы должны использовать в жизни потенциалы сомнения и разума — вопрос лишь в том, в какой степени и когда.
270
Очевидно, что скептики не могут принять разумом иллюзии, заблуждения, фантазии и мифы. Они не могут не подвергать их критическому исследованию. Но, как и все люди, они нуждаются в идеалах, ориентируясь на которые может существовать как индивид, так и общество в целом. Видимо, эти идеалы должны иметь какие-то реальные основания, сложенные из определенных эмпирических вероятностей. Но нельзя обманываться и относительно пределов их жизненности в перспективе. Поэтому необходимо продолжать скептическое исследование. Оно не должно быть негативным, нигилистическим, деструктивным. Новый скептицизм может быть полезным и конструктивным. Определенная скептическая работа является необходимым элементом любой человеческой жизни, которую следует прожить достойно. Истина все еще остается ценностью, которую мы не можем отбросить. Она играет жизненно важную роль при выработке практических суждений.
Это подводит нас к заключительной части книги, к исследованию моральной стороны нашей жизни и основам человеческого выбора. Можно ли выработать определенные рациональные, надежные и реалистичные основы этики, и если да, то в каком направлении следует идти? Пожалуй, правильнее всего начать с исследования скептицизма в этике и политике, а затем попытаться разрешить возникающие здесь проблемы и постараться понять, может ли, и если да, то в какой степени, быть достигнута подлинная евпраксофия, т. е. умудренная моральная жизнь, жизнь творческая и ведущая к достижениям.
271
