Альтруизм
Являются ли акты сострадания и благожелательности чистым проявлением альтруистической заботы, свободными от какой бы то ни было личной выгоды, или и они, в конечном счете, мотивируются эгоистическими целями? Человек может заниматься благотворительностью и потому, скажем, что рассчитывает на налоговые льготы или публичное признание. Тут эгоистический интерес - основной. Другой человек занимается ею, по-видимому, исключительно ради блага
9 Более полное обсуждение темы дружбы смотрите в моих книгах Paul Kurtz, Forbidden Fruit: The Ethics of Humanism (Amherst, N.Y.: Prometheus Books, 1988). См. русское издание: П. Куртц. Запретный плод: этика гуманизма. М., «Гнозис», 1993. гл.5, и Paul Kurtz, Exuberance: A Philosophy of Happiness. Los Angeles: Wilshire Book Company, 1978. гл. 7.
104
других людей, не ожидая за это ни признательности, ни вознаграждения; он может даже отказаться от льгот и делать взносы анонимно. Все же здесь остается вопрос, может ли вообще хоть какой-нибудь акт являться альтруистическим в полном смысле слова, иными словами, не будет ли в такой оценке присутствовать элемент самообмана (верно ли понимает тот, кто его совершает, собственные мотивы)?
Циник отрицает, что какие-либо акты могут быть чисто альтруистическими по своим внутренним намерениям, тщится свести все их к эгоистическим интересам. Здесь полезно обратиться к теории психологической мотивации. Утилитарист стал бы утверждать, что мотивы, лежащие в основе акта, не имеют отношения к его действительному нравственному содержанию. Единственно важные факторы оценки последнего - это следствия акта для общего благосостояния людей, реальное увеличение радости и счастья, снижение суммы страданий и бед. Оценка, основанная на этих факторах, отчасти истинна. Главное не в том, что вы говорите или чувствуете, а в том, что вы делаете. Все же тема намерения имеет большое значение для теории гуманизма и для сформулированного в ее рамках понятия о человеческой природе. Для нас важен вопрос о подлинности человеческой доброты и сути великодушия, вопрос, способны ли люди к бескорыстной, сострадательной и человеколюбивой заботе.
Многим теистам человеческая природа видится в мрачном свете, как отягощенная первородным грехом. Но действительно ли человек сам по себе порочен, жесток, зол и служит лишь собственному эгоизму, как это утверждают и нигилисты с пессимистами? Или он все же способен к подлинной нравственной заботе? Не боясь обвинений в наивном оптимизме и идеализме, я смею утверждать, что человеческому виду, хотя бы в потенции, по природе присущи здоровые нравственные наклонности. Культивируя и поощряя их, можно добиться их полного и всестороннего развития.
Теисты не верят в способность людей к автономному нравственному поведению. Они считают, что лишь Бог может дать нам избавление от зла, люди же сами себя спасти бессильны. Однако, если это утверждение ошибочно, и люди (пусть, к сожалению, не все) способны к бескорыстному сопереживанию, состраданию и человеколюбию без всяких божественных санкций или наставлений и не имея к тому же никаких эгоистических мотивов, то тогда мы можем развивать и обогащать свои нравственные качества. Будет ли при этом человек
105
движим одной альтруистической заботой - вопрос достаточно сложный. Многое зависит от социальной и культурной среды, от уровня образования и наличной системы поощрений и наказаний. Без сомнения, все, что мы делаем, мы делаем руководствуясь множеством мотивов, не только из эгоизма или альтруизма, но и из целого сонма других, не менее сложных побуждений. Вопрос, занимающий гуманиста, в том, присуща ли вообще альтруистическая мотивация нашей природе - хотя бы потенциально? Могут ли люди уменьшить зло, которое встречается в жизни на каждом шагу? Могут ли избавиться от него собственными силами? Или, в иной формулировке: должны ли человеческие существа отдавать души утопическим доктринам спасения, если хотят жить нравственно? Мы, гуманисты, утверждаем, что нравственные импульсы и императивы присущи самой природе человека, - для этого нам потребовалось изучить их источники в его поведении, после чего мы пришли к натуралистическому обоснованию совести.
Теории эгоизма и альтруизма истинны лишь отчасти. Так же и ошибочны они лишь тогда, когда их используют как всеобъемлющие теории мотивации. Сторонники крайних версий теории эгоизма пытаются свести все мотивы человеческого поведения к одному себялюбию: жажде наслаждений, похоти, власти, славе и наживе. Без сомнения, термин «эгоизм» применим к самим этим мотивациям, именно мотивациям потребностями и страстями. Но применим ли он ко всем актам, включая те, что по-видимому бескорыстны, милосердны и жертвенны? Организм, конечно, предопределяет эгоистические формы поведения, чтобы существовать и исправно функционировать; мы вынуждены утолять голод, защищаться от опасности и удовлетворять требования пола. Таким образом, эгоизм есть необходимая составная часть жизни любого человека, имеет свое рациональное оправдание. Однако проблема в том, все ли наши мотивы являются в основе эгоистическими?
Я полагаю, суть здесь в том, что попытки установить приоритетность объекта желания - собственное удовольствие или удовольствие других людей - естественно терпят неудачу, когда между целями действия видят принципиальное различие. Благотворительные (человеколюбивые) акты нацелены на интересы других людей. Во многих актах задействованы интересы самого агента, однако агент может быть заинтересован именно в том, чтобы помочь другим. Таким об-
106
разом, вполне возможна двойная цель. Конечно, этим не предполагается отсутствие всяких различий между мотивацией своекорыстного гедониста или жаждущего власти деспота и мотивацией бескорыстного родителя, воспитателя или гуманиста, искренне содействующих чужому благополучию.
Со своей стороны эгоист располагает действенным аргументом против альтруистов, вольно или невольно стремящихся подавить творческое начало, мужественную самостоятельность и многообразную индивидуальность человека, всячески превозносящих самопожертвование как высшую добродетель. Энтони Флю10 энергично протестует против намерений ратующих за общее благосостояние социалистов и либералов использовать, насаждая эгалитаризм, государственную машину. По его мнению, это ведет к сдерживанию индивидуальной инициативы, служащей искрой для человеческой креативности. Эгоист, таким образом, прав в своих возражениях коммюнотаристам, клеймящим всякое эгоистические поведение как зло. Видимо, общее благо полнее всего достижимо на пути максимизации, а не подавления индивидуальной свободы, когда инициативе и предприимчивости предоставляется возможность участвовать в умножении общественного богатства. Мужество прометейца может быть сведено на нет и легионами верующих, выдвигающих сострадательную жертвенность в качестве высшей добродетели и принижающих этим значение таких качеств, как смелость, независимость и самоопределение. В свою очередь либертарианцы, борцы за свободу личности, отвергают ту бесперспективную августино-христианскую позицию, что все, что бы ни делалось из эгоистических побуждений (включая потребности пола), непременно дурно и корыстно.
Итак, этих аргументов недостаточно для того, чтобы отрицать за людьми способность к подлинной альтруистической любви и заботе, их потребность в коммюнотарном поведении. Я полагаю, есть в нас потребность не только в том, чтобы быть любимыми, но и в том, чтобы дарить любовь, не только желание быть центром привязанности (классическая инфантильная установка), но и желание распространить ее на других людей.
Способность дарить любовь и привязанность, сострадать и желать добра - в числе высших проявлений человеческой нравственности.
10 Antony Flew, The Politics of Procrustes (Amherst, N.Y.: Prometheus Books, 1981).
107
Однако бросается в глаза отсутствие противоречия в том, что мы одновременно и эгоистичны, раз эгоизм в нашей природе, и альтруистичны, ибо альтруизм необходим в совместной жизни и труде. Именно на способность к альтруистическому поведению возлагается решающая роль в гуманистической евпраксофии. Поможем добрым самаритянам осмыслить библейскую заповедь «возлюби ближнего своего как самого себя»; расширим сферу нравственной заботы на незнакомых нам людей, живущих как в нашем сообществе, так и вне его. Но в какой степени это возможно, если принять во внимание исторические свидетельства человеческой жестокости и жадности, особенно по отношению к членам других сообществ?
Утверждают, что позитивная оценка нашей природы гуманистами явно завышена. Говорят, человек эгоистичен и мстителен беспредельно. Первый враг человечества, констатируют циники, сам человек. Роберт Бартон писал, что человек подобен лису из басни Эзопа, который «потеряв хвост, потребовал и от всех остальных лис отрезать себе хвосты»". Уильям Джеймс утверждал, что «человек с биологической точки зрения... самый опасный из хищников... и фактически единственный, кто систематически хищнически покушается на представителей своего же человеческого рода»12. Примеры истории, показывающие темные стороны человеческого поведения, должны лишить нас любых упрощенных романтических идеалов относительно доброй природы людей. История - нескончаемое повествование о мужчинах и женщинах, творящих жестокость над теми, кто на них непохож. А стоит лишь понизить статус человека, очернив его расу, род, этническое или национальное происхождение, класс, так сразу же становится легче попирать его личное нравственное достоинство.
Причины жестокости в человеческих отношениях весьма сложны. Они лежат и в нашей индивидуальной природе и в обществе. Их можно найти в том, что какое-то время назад мы были вполне подобны диким зверям, были свирепыми и коварными, готовыми убивать всех, кого считали врагами. Наша способность к убийству до сих пор проявляется в отношении к животным, на которых мы с азартом охо-
11 Robert Burton, Anatomy of Melancholy: What It Is, with All the Kinds Causes, Symptoms, Prognostics, and Several Cures of It (Boston: William Veazie 1859).
12 William James, Memories and Studies (New York: Longmans, Green 1911).
108
тимся, которых выслеживаем, убиваем и поедаем, используя для защиты от холода их шкуры. Некоторых мы приручили и безжалостно эксплуатируем их, например, как вьючных. В то же время люди способны проявлять и заботу, любовь и привязанность к собакам, кошкам, коровам, овцам, лошадям, - демонстрируя в отношении к животным сложную гамму чувств и побуждений. Существуют вегетарианцы, они не станут убивать и есть животных; есть взгляд, что у животных имеются права, которые нужно защищать. Таким образом, наше отношение к животным амбивалентно: оно может варьироваться в диапазоне от ненависти и страха до привязанности и любви.
Иной вопрос - наше отношение к другим людям. Оно тоже биполярно: мы бываем жестоки и добры, проявляем ненависть и великодушие. Эти импульсы, без сомнения, коренятся в нашем историческом прошлом и возникли в результате длительной борьбы за выживание, ведь люди изначально были теми же человекообразными обезьянами. Отсюда ясно, что с момента рождения индивид должен пройти всю историю нравственного взросления человеческого рода, - каждый из нас отстоит от дикости лишь на шаг.
Наша способность к жестокому обращению с себе подобными имеет много корней. Самые важные среди них: инстинкт агрессии, территориальный императив и склонность к этнической межплеменной вражде и ненависти.
Инстинкт агрессии был описан психологом-бихевиористом Конрадом Лоренцем13. Он утверждал, что агрессия характерна для многих видов животных, включая человеческий род. Эта теория крайне противоречива, хотя мне кажется, что определенной ценности она не лишена, - возможно, не как теория инстинкта, а как теория тенденции. Имеется ряд основных инстинктов, присущих некоторым видам живых существ. Среди них инстинкты кормления, воспроизводства, бегства и агрессии. Агрессия, более обычная среди самцов, была названа «инстинктом бойца или убийцы» потому, что она направлена против представителей своего же вида. Агрессия проявляется преимущественно в схватках за самок. Мы наблюдаем ее у таких животных, как шимпанзе, олени, быки; самый сильный и коварный самец побеждает остальных и исключительно благодаря этому обретает право на воспроизводство. Указанная тенденция в эволюционном процессе очевидно гарантирует, что выживут и передадут свои гены
13 Конрад З. Лоренц, Агрессия (так называемое зло). М.: Прогресс, 1994.
109
потомству лишь сильнейшие. Эта борьба порой принимает крайне жестокий характер. При этом у отдельных самцов наблюдается, хотя в целом не получает явного выражения, тенденция к навязыванию и самкам своих сексуальных желаний силой. У человека подобные наклонности сдерживаются и смягчаются преимущественно благодаря культивированию нравственного чувства и ограничениям, накладываемым цивилизацией.
Территориальный императив - другая агрессивная тенденция; она побуждает представителей вида бороться за территорию. Некоторые животные специально метят свою территорию (например, мочой), предупреждая таким образом тех, кто захочет на нее проникнуть. Собаки лают, пытаясь отвадить незваных гостей; люди сражаются за свою землю. В истории человечества известны ужасные войны из-за территориальных вопросов.
Люди объединяются в группы, кланы или племена - по признаку родства. Это разделяет их на изолированные, генетически обособленные расовые и этнические общности. Между ними постоянны конфликты, а вооруженная агрессия составляет устойчивую компоненту истории человечества. Нередко в этих столкновениях нравственные нормы предаются забвению. Некоторые животные, такие как крысы, являют собой образец социальной добродетели по отношению к членам своей видовой группы или стаи, но превращаются в злобных тварей, сталкиваясь с представителями других видов или стай, принадлежащих к тому же самому виду. Тут они будут биться насмерть. К сожалению, подобное поведение характерно и для людей: самые варварские войны, вплоть до полного истребления, велись против иноземцев, чужаков, пришельцев и даже против исконных близких соседей.
Парадоксально, но войны на уничтожение ведутся даже между людьми одного и того же рода, общей культуры, лишь незначительно отличающимися между собой. Источником сильной ненависти являются религиозные различия. Евреев, например, нередко ненавидели в тех землях, где они находили пристанище. Мусульмане, индуисты, католики, протестанты и представители других вероисповеданий вели яростные войны - обычно во имя Бога или какой-нибудь высшей религиозной идеи. Сходным образом, враждебность вспыхивала между людьми разных рас, заканчиваясь кровавыми войнами за расовую и этническую чистоту. Взаимная дискриминация может осуще-
110
ствляться по языковому или культурному признаку, как, скажем, между французским и валийским населением Бельгии или франкофонами и англофонами в Канаде. Враждебность бывает плодом кастовых систем, как в случае с неприкасаемыми в Индии. Она может быть вызвана к жизни и экономическими или классовыми различиями, например аристократической и буржуазной дискриминацией «жалких нищих» или нападками левых на «негодяев-толстосумов и плутократов».
Эти укоренившиеся формы враждебности к членам иных групп тесно переплетены с другими побуждениями человека. Слишком часто в человеческой истории можно встретить мстительность, зависть или ревность, жажду власти, богатства и славы, леность и паразитизм. Все это склоняет к эгоизму в ущерб нравственной заботе.
В чем бы ни были причины человеческих разногласий, остается актуальным центральный вопрос: может ли быть расширена сфера нравственной заботы и, если да, то насколько? Едва ли вызывает сомнение факт, что внутри группы человекообразных моральные добродетели способствуют их социализации и одомашниванию. Могут ли эти нравственные нормы быть применимыми и за пределами социума? Может ли, в человеческой среде, сфера нравственной заботы быть универсализирована таким образом, чтобы распространить ее на всех? Способны ли мы развивать свою восприимчивость к нуждам других людей, а если да, то как это делать, как расширить границы нравственной заботы?
Вернемся к вопросу, затронутому выше. Если люди способны и к добру и ко злу, то чем можно помочь реализации их позитивного нравственного потенциала? Ответить на это непросто. Решение, на мой взгляд, в обеспечении предпосылок формирования социальных и культурных условий, благоприятствовавших бы такой реализации. Это означает, во-первых, что нам следует опираться на образование как на главное средство стимуляции нравственного роста, и, во-вторых, отстаивать такое законодательство, которое станет основой для развития демократических общественных институтов, допускающих определенную индивидуальную свободу, автономию и уважение прав человека.
Необходимо учитывать, что встречаются индивиды безо всяких нравственных устоев, неспособные к нравственной заботе. Люди бывают - рождаются или становятся - настолько жадными, изощренно
111
жестокими, бессердечными и безнравственными, что нет никакой надежды на их исправление. Вспомним монстров, уничтожавших ни в чем не повинных людей - Калигулу, Гитлера, Сталина или таких серийных убийц, как Тэд Банди и Джефри Дамер - все это лица, способные на гнуснейшие преступления. Возможно, неполноценность этих социопатов предопределена дефектом в наборе хромосом. Они почти так же нравственно слепы и неспособны к нравственному сопереживанию, как некоторые люди не могут различать цвета. Некоторые теоретики считают, что подобное аномальное поведение есть плод морального недоразвития, вызванного дефицитом любви и привязанности в период психосексуального созревания или определенными изъянами в образовательном процессе.
Как некоторые люди имеют низкий IQ, так другие - недостаточный коэффициент нравственности (MQ). Трудно сказать точно, какими причинами - генетическими или социальными - это вызвано. К счастью, число аморальных индивидов сравнительно невелико. Увы, некоторые общества сами могут быть нравственно недостаточно развитыми, поощрять или оправдывать жестокость, пренебрегать правами человека. В таких социальных условиях значительно труднее выработать верное отношение к общечеловеческим нравственным добродетелям. Тем не менее, я полагаю, что нормальный генетический набор отдельного человека дает большинству людей возможность нравственного развития. Насколько успешно индивиды могут продвинуться в нем, зависит от уровня цивилизованности общества, в котором они живут. Если их становление проходило бы в нравственно богатой среде, где знают цену привязанности и сопереживанию, и где они были бы окружены любовью и научены любить сами, у них были бы лучшие возможности для нравственного роста. Если определенная предрасположенность к альтруистическому поведению является врожденной, тогда при оптимальных социальных условиях ее вполне можно актуализировать.
Уже дети на каком-то этапе жизни преодолевают эгоистический инфантилизм в стремлении к удовольствию. Они учатся сочувствовать другим людям, утешают их в беде и помогают, искренне хотят поделиться, чем могут, со своими родителями, сестрами, братьями и друзьями и заботятся об окружающих. Они постигают важность взаимной поддержки, принципов взаимности и справедливости, чувства личной ответственности. Многое здесь зависит от нравственного
112
воспитания, особенно развитие добрых личностных черт и становление характера. Воспитанием прививается честность и правдивость, умение держать слово, доброта и отзывчивость, иными словами, уважение к общечеловеческим нравственным достоинствам.
Иные родители и учителя, пытаясь внушить детям уважение к моральным предписаниям, склоняются к авторитарным методам кнута и пряника (поощрения и наказания). Они пугают детей наказаниями или гневом Божьим, однако сомнительно, что моральное давление вообще пригодно для формирования чувства личной нравственной ответственности. При оптимальных условиях и правильном воспитании добродетели в молодом человеке становятся составной частью его личности, получают эмоциональное подкрепление и подпитку.
Разумеется, невозможно предоставить молодым людям безграничную свободу делать все, что им захочется, - необходимо кое в чем сдерживать их, культивируя в них рациональность и самодисциплину. Гуманистическое воспитание нравственных добродетелей тяготеет к обучению примером и позитивным подкреплением, стремится развивать способность индивида к этической рефлексии. Это предполагает, что моральные добродетели могут усваиваться детьми, а их нравственные стремления укореняться в нравственно плодородной почве, когда для этого существует благоприятная социальная среда. В таких условиях они почти наверняка вырастут сострадательными и альтруистичными. Располагая возможностью индивидуальной инициативы и достаточным мужеством для реализации собственных творческих стремлений, они окажутся способными к альтруизму, заботе о других. Таким образом, необходимо развивать в молодежи уважение к принципам этики, позволяющим преодолевать рамки эгоизма и равнодушия. Здесь, в частности, следует опираться на присущую человеку способность к критическому мышлению.
