Противостояние смерти
Мы начали исследование с вопроса - каково будущее человека? -и заметили, что трудно отвечать на вопрос, заданный в столь абстрактной форме. Смысл он приобретает, если переформулировать его в специальных ситуативных терминах, касающихся конкретного индивида или общества и применимых к определенному моменту исторического времени.
Человек хочет знать, что ждет его в будущем. Нам не терпится заглянуть в область неизведанного, за доступные нам горизонты. Мы всегда будто балансируем на краю обрыва или заглядываем в пропасть. В религиозном сознании особое место занимает страх смерти, которой оно противопоставляет свой сценарий спасения, избавления от небытия. Болезнь или несчастье могут настигнуть нас в любое время. Смерть - великий уравнитель. Она уравнивает всех нас в правах и одинаково обессмысливает наши печали и несбывшиеся мечты. «Бледная смерть, идущая бесстрастным шагом, - сказал Гораций, -без разбора стучит и в хижину бедняка и во дворцы царей»1.
В отличие от прежних людей мы хорошо знаем свое историческое прошлое. Мы раскопали следы древних цивилизаций, их памятники лежат ныне в руинах, а герои давно покинули сей мир. Если такая судьба ожидает все цивилизации, можно представить, что будущее готовит для нас, живущих сегодня. Можно ли жить без той иллюзии, что именно мы суть центр вселенной, что наша цивилизация устоит и не поддастся неумолимой эрозии истории? Способны ли мы выработать реалистическое отношение к ожидающему нас упадку и исчезновению? Возможно, это поможет нам решить больной вопрос о смысле жизни и осознать тот факт, что никто из нас не имеет высшего предназначения или привилегий от будущего.
В норме, для человека мысль о грядущей смерти не является довлеющей. У большинства, особенно у молодых людей, она отступает
1 Гораций. Оды. Собрание сочинений, СПб., 1993 кн. 1, 4 (пер. А.П. Семенова-Тян-Шанского).
118
на задний план. Нас занимает следующий миг, дела завтрашнего дня, будущей недели или года. Возможно, ощущение жизни становится более острым, а горечь сознания нашей смертности невыносимой, когда человек находится при смерти или видит смерть любимого человека; особенно если речь идет о смерти детей или людей молодых, покидающих этот мир преждевременно, или о смерти от мучительной болезни, или от несчастного случая. Мы не можем смириться с такими трагическими смертями, в них видится нам вопиющая несправедливость.
Я не вижу причин, почему сознание факта, что мы однажды неизбежно умрем, должно вселять в нас тревогу и ужас. На мой взгляд, нам следует придерживаться императива, предписывающего хорошо жить здесь и сейчас. При известной степени благополучия жизнь может доставлять удовольствие, даже радость. Каждый день человеку могут открываться все новые волнующие грани жизни, независимо от того, что он делает - погружается ли в занимательные книги, посещает скачки, покоряет горные вершины, общается с интересными мужчинами и женщинами, пирует, работает на политического лидера, возделывает сад, выводит новые понятия, играет на компьютере, читает стихи или загорает.
Понятно, что в какие-то моменты индивидуумы настолько охвачены страхом смерти, что никоим образом не могут принять ее, смириться с ней. Иные не спят ночами, оплакивая свою участь и предаваясь мучительным размышлениям; некоторые в результате даже впадают в депрессию. Ключевой вопрос здесь касается психологии мотивации, того, можно ли найти такие объекты желаний, которые бы эффективно стимулировали наши жизнеутверждающие начала. Психолог Джон Шумейкер считает, что смотреть в лицо неприкрашенной реальности своей собственной смерти или смерти любимого человека для большинства людей слишком тяжело. Неверие в смерть может служить необходимым противоядием, способом утверждать жизнь. Шумейкер заключает, что нормальная психика требует здесь «искажения реальности», в противном случае мы не сможем жить2.
Я полагаю, вопрос, может ли человек без иллюзий жить полнокровной жизнью, зависит от его инициативы и стойкости и от того, как культура, продуктом которой он является, трактует смерть.
2 John Shumaker, The Corruption of Reality (Amherst, N.Y.: Prometheus Books, 1994).
119
Именно поэтому мужество стать, жить интенсивно, энергично и страстно предшествует познанию и заботе. Гуманисты считают, что людям нужна как раз не вера в эсхатологические мифы, служащие им искусственной опорой, а более реалистическое отношение к истине и готовность жить дерзновенно и ярко. Я, как, впрочем, и большинство моих друзей светских гуманистов, отвергающих веру в Бога и при этом живущих осмысленно и интересно, не вижу никаких препятствий к тому, чтобы жить полной жизнью, хотя и знаю, что в один прекрасный день моя жизнь кончится.
Не слишком ли суров атеист, желая, чтобы каждый человек оставил иллюзии и смотрел в лицо реальности, какой бы она ни была? И обратный вопрос: так ли нужны человечеству подслащенные пилюли, распространенные наркотические средства? Возможно, многие, даже большинство людей испытывают потребность искажать реальность, чтобы жить. Однако совершенно очевидно, что не все. Кое-кто может жить свободно, не будучи завороженным фактом конечности человека и трезво сознавая однократность и хрупкость человеческой жизни, как и ее возможности и перспективы. Судя по всему, страстная тяга к потусторонней жизни настолько сильно укоренена в человеческой культуре или имеет такие глубокие биологические корни, что люди и дальше будут отдавать время и силы культу несуществующих богов и лелеять несбыточные надежды на жизнь после смерти.
Знаменитые пирамиды являют собой устрашающее свидетельство того, сколь могущественной среди египтян была вера в бессмертие. Хеопс, основатель Четвертой династии, построил пирамиду в Гизе на Ниле (в настоящее время это окраина Каира). Рядом находились гробницы его любимой матери и дочери. Религией Египта предполагалось, что после смерти фараон отправляется в путешествие в загробный мир. Особенно поражает пролежавшее в земле десятки веков и обнаруженное археологами морское судно; оно имеет все паруса и весла, необходимые для длительного путешествия. «Книга мертвых» дает красочный перечень приготовлений к загробной жизни: надо мумифицировать тело, снабдить его сосудами с едой и питьем, предметами туалета, оружием, стражей и слугами, нужными в таком путешествии. Факт затраты такого количества сил на строительство пирамид наглядно показывает, насколько уверен был египтянин в бессмертии.
120
Христианские мифы о воскресении Иисуса и обетованном спасении также суть форма проявления снедающей тоски по возможности загробной жизни. Двухтысячелетняя история этой религии является дополнительным свидетельством алкания людьми вечности, как и психологической эффективности христианства, утоляющего эту жажду - каким бы иллюзорным такое утоление ни было. То же и в случае с такими религиями, как иудаизм, ислам и другими. По сей день самые ничтожные «свидетельства» воспринимаются верующими как «доказательства» бессмертия. Сообщения о видениях, явлениях мертвецов, эксперименты с пограничными состояниями охотно принимаются как доказательства реальности потустороннего. Критика скептически настроенных исследователей, указывающих, что это всего-навсего анекдоты, не подкрепленные фактами, обычно просто игнорируется3.
Иногда нас спрашивают: преуспей вы в дискредитации надежды на жизнь после смерти, не лишится ли человек всякой мотивации, всякой воли к жизни? Разумеется нет, ибо наряду с природным жизнелюбием есть у человека надежные мирские стимулы жизни. Во многих современных светских культурах эсхатологические мифы отошли на задний план, по крайней мере, для значительной части населения, а их место заняли новые гуманистические идеалы, делающие жизнь полной, интересной и осмысленной.
Возможно, некоторые из таких идеалов служили нравственным заместителем мифа о бессмертии, например, вера в прогресс или в будущие общества-утопии. Со времен Просвещения гуманисты оптимистично оценивали перспективы человечества. Многие верили, что религия теистов когда-нибудь окончательно исчезнет. Это мнение зиждилось на вере в разум, науку и образование, которые могли бы стать основой для воплощения в жизнь альтернативных, нерелигиозных идеалов общественного устройства.
Некоторые критики с этим мнением не согласны. Они указывают на пример марксизма, создавшего собственный светский миф взамен эсхатологического, - после падения жестоких коммунистических режимов прежняя религия, считавшаяся давно похороненной, опять появилась на свет, только в значительно более опасных формах. Го-
3 См. книгу Susan Blackmore, Dying to Live (Amherst, N.Y.: Prometheus Books, 1993) как пример научного анализа и критики свидетельств переживаний человеком «иного» мира в состоянии клинической смерти.
121
ворят и о том, что США - возможно, самое передовое в научном и техническом отношении общество - все еще благодатная почва для теистических и паранормальных мифов. Однако они не замечают, что значительная часть населения Западной Европы все же не поет в церковном хоре во славу Божию, но придерживается альтернативных светских и гуманистических ценностей.
Итак, можно спросить: можем ли мы сформулировать такие реалистичные светские идеалы будущего, что были бы способны вдохновлять людей всего мира на благородные деяния, вытеснив мифы о трансцендентном? В определенном смысле ответ на вопрос, могут ли светские представления о будущем служить нам достаточной мотивацией, подвигая к свершению благих дел, без сомнения, зависит от нашего понимания природы и тех возможностей достижения наших целей, которые она дает. Если человеку нужны идеалы будущего, если в них альфа и омега всех его героических поступков и свершений, то возникают следующие вопросы: за какие из них стоит бороться? Каким из них мы посвятим свои жизни и судьбы? Можем ли мы обойтись без трансцендентной поэтики?
