Судилище
Книга Акосты «О смертности души человеческой» не увидела света. Враги свободомыслия ее уничтожили. Семуэль да Сильва торжествовал. Его сочинение «О бессмертии души», дышащее злобой, было опубликовано. В нем, не скрывая свою ненависть к Уриэлю, мракобес писал: «В городских общинах существует обычай: изгонять зачумленных людей или, по крайней мере, запирать их в собственных домах, запрещать им общение с другими людьми и для защиты здоровых принимать меры предохранения против чумы. Иначе воздух заразится, зло незаметно начнет распространяться и внезапно охватит город, а то и целые провинции. Сейчас есть среди нас человек, хуже зачумленного. И поэтому теперь нужно будет заранее заготовить противоядие против отравы, которую он изрыгает и которой все мы должны остерегаться и бояться. Ибо, прикрываясь именем иудея, покровом притворных добродетелей и мнимой скромности, он мог бы заразить и погубить души некоторых людей, простых и неосторожных, которым он желает и старается внушить лживые и пагубные мысли свои» (115).
Выполняя функции попа и полицейского, Семуэль следил за поведением Уриэля. «Прослеживая и наблюдая, какие дела и поступки совершал» Акоста, Семуэль впоследствии заявлял, что «сначала, притворяясь», Уриэль посещал некоторое время собрание иудеев и «делал вид, что согласен с нашими святыми порядками и установлениями». Потом в речах его начал «обнаруживаться яд, который носил он в себе» (116).
Отметим, что «яд» Акосты — это его стремление возродить учение древнегреческого мыслителя и защитить материалистическую тенденцию эпикуреизма. Об Эпикуре разговор впереди. Сопоставляя идеи книги «О смертности души человеческой» с доктринами сочинения «О бессмертии души», мы обнаруживаем противоположность двух философских линий: материализма и идеализма.
62
Защищая выводы науки своей эпохи, Акоста доказывал, что человек не более как органическая часть природы. Возникая по ее законам, он в соответствии с этими законами исчезает. Человек смертен. И тело его, и дух его. Из этого следует: человек должен думать не о смерти, а о жизни, наполняя ее светлым, радостным и высоконравственным содержанием. Здоровье и хлеб — вот что нужно человеку, чтобы счастливо жить, познавать законы бытия, любить людей, устремленных к созданию справедливых основ человеческого сообщества.
Трактат «О смертности души человеческой» выявил новый тип мышления и отстаивал идею суверенного разума, поиск, направленный на осмысление гармонии природы и человека. Сочинение «О бессмертии души» умаляет разум, запрещает исследование мира, клевещет, будто наука не способна открывать истину.
Лишенный разумных и верных доводов, Семуэль проклинал и угрожал: «Кто отрицает бессмертие души, очень близок к отрицанию самого бога». Какой ужас! Акоста, «слепец», «червь земной», не в состоянии понять, что «страх божий — врата мудрости и познания бога».
Заковать и обуздать человека, который, по словам доктора Семуэля, пытался создать «секту эпикурейцев»!
В произведении Акосты речь идет о важнейшем гносеологическом принципе, о примате материи по отношению к духу. А мрачный догматик Семуэль твердит одно: «...душа человека бессмертна, и какие бы доводы ни приводились для отвержения этой истины, мы докажем, что все они лживы, нелепы, недостойны даже варваров и диких язычников...» (119). Ибо так, мол, учит Библия. Но, кроме ругани, никаких доказательств. Одни окрики: не сметь, не думать, не критиковать Моисеев закон. А Акоста учил: книги Моисея созданы людьми, нет нужды приписывать им божественное происхождение. Вольнодумец утверждал: такие произведения, как книги Ветхого завета, может сочинить любой образованный человек. Ничего сверхъестественного они не содержат.
Раздражение и испуг были реакцией синагоги на трактат Акосты «О смертности души человеческой».
Получив абсолютное право распоряжаться судьбой Акосты и его трудами, доктор Семуэль призывал к незамедлительной мести. Он сочинил пасквиль против Акосты, клеветал и угрожал. Его писанина вооружила раввинов «идейным» материалом для расправы.
63
Руководители общины вызвали Уриэля в судилище. Протокол допроса не сохранился. Однако книжонка Семуэля «О бессмертии души» и отрывки из трактата Акосты «О смертности души человеческой» и «Пример человеческой жизни» дают материал для воссоздания картины допроса и острой дискуссии, которая состоялась между вольнодумцем и его преследователями.
Итак, вообразим, что произошло в мае 1623 г. в Амстердаме, когда Уриэль был вызван в судилище...
Здесь в роскошном зале синагоги «Бет-Иаков» состоялся допрос с пристрастием. Уточнив некоторые биографические данные, хахамы-раввины подробно расспрашивали Акосту о том, когда и зачем бывал он в Венеции и Гамбурге, с кем и как часто встречался в Амстердаме.
Затем они предоставили слово Семуэлю да Сильва. Говорил он долго, украшая свою речь цветами красноречия. Не называя имени Акосты, говорил он о человеке, который «сам зачумлен» и отравляет своими мыслями многих людей.
Хахам Абениакр попросил назвать имя этого человека.
Да Сильва, указывая пальцем на Акосту, сказал:
— Имени его я не назову из уважения к крови, от которой он происходит, хотя сам он не заслуживает того из-за развязности и заносчивости своих речей.
Уриэль, стараясь быть спокойным, твердо произнес:
— Ваши словесные выкрутасы и таинственные намеки неспособны ввести кого-либо в заблуждение. Нужны веские доказательства.
— Господа члены совета общины,— злобствовал да Сильва,— ловкий хитрец требует доказательств. Что же, будут веские доказательства. Имеются письменные улики. Не поколебался он своей рукой написать сочинение, в котором отрицает традиции и «Устный закон», данный богом Моисею на горе Синайской и составляющий истинный источник писаного закона. Этот человек, господа хахамы, называет книги Моисеевы обманом и вас, господа члены магамада, он не уважает.
Семуэль достал голубую тетрадь и передал ее раввинам. Абарванела спросил Уриэля, его ли это тетрадь. Акоста ответил, что по внешнему виду судить трудно. Тогда рабби прочитал первые строки трактата «О смертности души человеческой», которыми открывалась тетрадь, после чего Акоста подтвердил: «Да, рукопись принадлежала мне. Ее украли, следовало бы мошенника
64
привлечь к ответственности, вы же посадили на скамью подсудимых честного человека, В этой тетради я старался ответить на вопрос: что есть душа?»
— Душа и тело,— сказал член магамада раввин Куриэль, — два различных существа. Рождаясь, человек получает от родителей тело, а от бога душу. Душа бессмертна.
— Вы ошибаетесь, рабби,— возразил Акоста,— душа и тело гармоничны и едины. Вне тела нет души. Душа — жизненный дух, разумное начало человека, источником которого является его кровь.
— Ты в своем уме? — спросил Абарванела.— Кто порождает душу в теле человеческом? Подумай хорошенько.
Имея в виду, что Ветхий завет является для раввинов абсолютным авторитетом, Акоста, возражая им, для большей убедительности часто ссылается на «священные» тексты.
В ответ на предложение Абарванелы Уриэль ответил:
— Думаю, что этот вопрос вызывает мало сомнений, и ясно, как солнце, что человек порождает душу другого человека путем естественного порождения, таким же образом, как одно животное порождает душу другого подобного ему животного. И в этом нет ничего, в чем можно было бы сомневаться; в противном случае порождение человека было бы неполным и несовершенным, противным божественному порядку и установлению, согласно которому в силу божественного слова каждая из тварей посредством вложенного в нее семени порождает себе подобную, и таким образом сохраняются их разновидности и они размножаются. В частности, человеку было сказано: «И благословил их бог, и сказал им бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею, и владычествуйте над рыбами морскими». И так как человек порождает во всем себе подобного, то поэтому писание говорит: «Адам жил сто тридцать лет и родил по подобию своему». Адам, одаренный разумом и владычествующий над всеми тварями на земле, породил свой образ и подобие, во всем совершенное, без вмешательства кого-либо другого в это зарождение. То же самое говорит Соломон, сказав, что рождение человека подобно рождению животных. И наконец, это обстоятельство свободно от всякого сомнения и противоречия, так как подтверждено разумом и законом природы.
65
Прервем на секунду диспут и вспомним, что в условиях тотальных и жестоких преследований свободомыслия еретикам приходилось ловчить и под покровом Библии отрицать ее святость и ее религиозные доктрины. «...Разве Вольтер в своей книге «Библия, получившая, наконец, объяснение»,— пишет К. Маркс,— не проповедует в тексте безверие, а в примечаниях защищает религию,— и верил ли кто-нибудь в очистительную силу этих примечаний?» 1
Однако вернемся в зал судилища.
Рабби Куриэль твердил одно и то же: человек душу получает от бога.
— Разве можно,— сказал Уриэль,— с этим согласиться? По-моему, говорящие, что души являются существами, отдельными от тела, несут бессмысленный бред, хотя его и придерживаются фарисеи до настоящего времени. Меня учили, что бог создает душу во чреве беременных новым творческим актом: дело тоже чудесное, чуждое разуму и закону. Те, кто принимает это мнение, не допускают смертности души человеческой, ибо в этом случае она должна быть порождена другим человеком и теми же естественными способами, какими порождаются души животных.
— Слепой и бессильный Уриэль! — воскликнул Абениакр.— Какое безумие овладело тобой, какой яд затмевает тебе ум, заставляя тебя опрометчиво и поспешно верить эпикурейцам, врачам-нечестивцам и другим вероотступникам. Пойми же, наши мудрейшие учили, что душа бессмертна, и твоя воскреснет и предстанет перед судом всевышнего.
— Те,— решительно произнес Уриэль,— которые провозглашают бессмертие души и воскресение мертвых, люди вчерашние, люди прошлых веков.
— Яд,— крикнул да Сильва,— яд, который явно обнаруживает свои вредные свойства. Утвердившись в заблуждениях, в довершение всего этого он в слепоте своей утверждает, будто живет в счастии, считая, что душа его смертна. Тем самым этот нечестивец становится судьей самому себе. Но если бы он позволил судить о себе судьям беспристрастным, они бы сказали, что не знают человека более несчастного и жалкого. Это отродье сатаны отвержено всеми порядочными людьми, его отовсюду изгоняют, везде стыдят. Но не долго ждать ему кары. Итак, этот еретик более несчастен и жалок, нежели даже червяк. И об этом не стоит говорить дольше, ибо все это ясно и известно.
66
— Человеку,— сказал Акоста,— дана одна жизнь. Так пусть же он раскрывает все свои способности, познает природу, украшая мир своим бытием, свободой и разумом. Не мешайте человеку жить! Вы, рабби, для которых слова писания — высший авторитет, вспомните слова Екклезиаста: «Все, что может рука твоя делать, по силам делай, потому что в могиле, куда ты пойдешь, нет ни работы, ни размышления, ни знания, ни мудрости».
— Отрицая будущее царство,— сказал Куриэль,— ты не хочешь получить от живых то, что смог бы получить от мертвых, ибо от них ты не мог ожидать обмана или ненависти, потому что они — чистая духовность.
— Еще никто не возвращался из царства мертвых,— возразил Уриэль,— но если бы душа была вечной, сказал один итальянский ученый, бог не преминул бы вернуть хотя бы одну из них для того, чтобы осрамить и осудить нас, отрицающих ее бессмертие.
— Изыди, мерзостное чудовище! — злобно крикнул Рафаэль Иезуран.
— Проклятие не аргумент,— ответил Уриэль.
— А священное писание аргумент? — спросил Франко.
— Да,— сказал Уриэль,— и оно подтверждает те выводы, к которым я пришел. Вот откроем Псалтырь. В псалме 87 сказано: «Разве мертвые встанут и будут славить тебя? Или во гробе будет возвещена милость твоя и истина твоя — в месте тления? Разве во мраке познают чудеса твои и в земле забвения — правду твою?» Следовательно, господа хахамы, священным писанием отрицается возможность для мертвых прославлять бога и восстать для этого. Ибо в сырой земле нет жизни, в могиле нет духа, в земле мрака и забвения пет человека живого и одухотворенного. Обратимся к псалму 113-му. Там сказано: «Не мертвые восхваляют господа, ни все, нисходящие в могилу, но мы будем благословлять господа отныне и вовек». Поэтому в этих и в других подобных местах, встречающихся на каждом шагу, ссылаются на ничтожность и суету человеческой жизни, моля бога быть милосердным и сострадательным по отношению к созданию столь слабому и столь недолговечному. Сошлюсь на псалом 38: «Вот, ты дал мне дни, как пяди, и век мой как ничто перед тобою». Подлинно, человек ходит подобно призраку. А Иов говорил в главе седьмой: «Дни мои бегут скорее челнока и кончаются без надежды. Вспомни, что жизнь моя — дунове-
67
ние, что око мое не возвратится видеть доброе. Не увидит меня око, видевшего меня; очи твои на меня — и нет меня. Редеет облако и уходит; так нисшедший в преисподнюю не выйдет. Не возвратится более в дом свой, и место его не будет уже знать его». И далее говорит еще: «Опротивела мне жизнь. Не вечно жить мне. Отступи от меня, ибо дни мои суета». Такой же смысл мы находим в главе четырнадцатой и во многих других местах, приводить которые было бы слишком долго. Авраам также говорил: «Вот, я решился говорить владыке: я прах и пепел». Если бы дух Авраама был бессмертен и должен был возвратиться, чтобы получить бессмертное тело, то не был бы Авраам прахом и пеплом и поистине не мог бы называть себя так...
— Пусть же будет выведен из заблуждения жалкий червь земной,— примирительным тоном произнес Абарванела.— Ты весь,— обратился он к Уриэлю,— из-за гордыни своей отрицаешь преимущество, по воле божьей отличающее тебя от скотов.
— И бога не щадишь,— добавил Рафаэль Иезуран.
— Заблуждения и сказки,— тихо произнес Акоста.
— Несчастный,— сказал Абарванела,— бог живет и все видит. На вечном огне в геенне огненной получишь свое возмездие.
— Хочется спросить вас,— сказал Уриэль,— откуда вы взяли столько бессмыслиц, ибо Библия об этом ничего не говорит. Ложные сочинители, новые хулители божественной справедливости, чудодеи в глазах народа, который с изумлением вас слушает...
— Сгинь, сгинь, нечестивец! — прервал его да Сильва.
— Позвольте сказать все, что думаю.
— Говори, несчастный,— сказал Абарванела.
— За этими заблуждениями,— продолжал Уриэль,— следуют еще и другие, каковы совершение молитв и молебствий за умерших, принесение за них жертв, чтобы помочь им скорее избавиться от мук выдуманного чистилища, тысяча злоупотреблений и суеверий, которые совершаются при их погребении; все это вещи, грубо оскорбляющие истинный закон, который такими пустяками не пользуется и не удовлетворяется. Заблуждения сопровождаются, как необходимыми принадлежностями, многими пороками, ибо нет такого заблуждения, которое могло бы породить что-нибудь полезное... Если говорят, что не будь воздаяния, то люди не боялись бы бога и каждый действовал бы по своей воле, то гово-
68
рят они чепуху. Гораздо больше страшится разбойник виселицы, которую он видит перед собой, чем ада, которого он не видит, или сомнительного наказания, угрожающего в отдаленном будущем. Когда кто-нибудь собирается убить и ему напомнят, что если он убьет, то ему отрубят голову, он обуздает себя и не убьет; если же он не обуздает себя из-за страха перед злом в настоящем, то еще меньше сделает это из-за воображаемого страха, от которого у него все же остается надежда ускользнуть. Таким образом, приговоры и наказания в этой жизни имеют гораздо большую власть над людьми, чем относящиеся к будущему угрозы, которые должны исполниться в жизни неведомой.
— За такие кощунственные речи ты обречен на вечные муки,— сказал Абениакр.— Яд твоих заблуждений погубит тебя. Нечестивец, откажись от них и от своего мятежа, молись богу о милосердии.
— Ваши окрики,— твердо произнес Уриэль,— да леки от правосудия. Можете ли вы запретить людям мыслить, познавать законы и правила существования природы и человеческой души? Не в вашей юрисдикции обуздать дух и подавить свободу.
— Побойся бога,— произнес Абениакр.
— Страх,— решительно произнес Акоста,— состояние души подавленной. Такая душа не способна ни к какой мудрости. Она слепо повинуется. Тирания и произвол наводят страх, а затем уже творят самые гнусные преступления, развращая людей честных и разумных.
— Безумец! Ты посягнул на устои веры,— сказал Абарванела.— Дурно кончишь!
Совет судилища негодовал. Он потребовал от Акосты отказаться от своих убеждений. Многочисленные приводимые цитаты из Библии должны были подтвердить божественное происхождение догмата о бессмертии души. Да Сильва пытался напыщенной речью убедить совет, что Уриэль принадлежит к «богопротивной секте Эпикура и эпикурейцев», что «скоро станет отрицать закон», что «он дерзкий противник» иудейского вероучения и что «далее терпеть упрямство и злобу этого человека невозможно».
Уриэль, тоже ссылаясь на Библию, привел мною цитат из книг Иова, Екклезиаста, из книги Бытия и других, доказывая, что писание утверждает идею о смертности души. Он прибег и к данным современной ему науки, подтверждающим, что человек имеет одну земную жизнь и законам этой жизни подчинен. Уриэль говорил
69
ясно и просто, ибо он ясно и просто мыслил. Его слова выражали глубокие верные мысли о естественной сущности человеческого духа.
В заключение допроса Абарванела сказал Акосте:
— Желая вырвать тебя из пучины греха, предупреждаем: ты должен покаяться, сойти с пагубного пути и молить создателя о прощении тяжкого прегрешения, которое ты совершил, восстав против господа. Ты должен также просить ближних своих простить тебе великие оскорбления и обиды, которые ты им нанес. Стихи, на которые ты бессмысленно ссылаешься, примени для раскаяния в грехах твоих.
Уриэль ответил, что от него требуют предать правду, до которой он дошел с таким трудом. Требование несправедливое и невыполнимое. Судьям, объявившим себя руководителями народа, пора понять, что строить жизнь на заблуждениях невозможно. Все молодое независимо и своенравно. Оно разобьет цепи, сковывающие свободу мысли, и устремится к познанию тайников природы и человека. Человеческий дух всесилен. Его не сковать догмами, цитатами, толкованиями и предписаниями, которые вызывают лишь презрение.
— Нечестивцам да не будет надежды,— гневно воскликнул Абениакр,— все еретики и отступники мгновенно да сгинут!
Уриэль покинул «Бет-Иаков». Совет общины совещался недолго. Было решено предать вольнодумца анафеме...
Толпа людей, заполнившая в майский день 1623 г. синагогу, была свидетельницей мрачного зрелища. При свете черных свечей секретарь читал обвинительный акт:
«Господа уполномоченные общины доводят до вашего сведения, что, как им стало известно, в этот город прибыл человек, который приписывает себе имя Уриэля Абадота и который высказывает многие неверные, ложные и еретические мнения против нашего святого закона, вследствие чего он в Гамбурге и Венеции был объявлен еретиком и отлучен. Воодушевленные желанием возвратить его к истине, предприняли они со всей кротостью через посредство хахамов и старейших нашего народа все необходимые шаги, причем названные господа уполномоченные присутствуют в настоящее время здесь. Увидев, что он из чистого упрямства и спеси упорствует в своем пороке и в своих ложных мнениях, решили они совместно с магамадом и названными
70
хахамами изгнать его как человека, который уже отлучен и проклят законом божьим, чтобы никто с ним не разговаривал, кто бы то ни был,— ни мужчина, ни женщина, ни родственник, ни чужой, никто не переступал порог дома, в котором он находится, никто не высказывал бы ему расположения и не был бы с ним в сношениях под страхом подвергнуться такому же отлучению и быть изгнанным из нашей общины. А его братьям с полным уважением было предписано отделиться от него в течение восьми дней.
Амстердам, 15 мая 1623 г. Самуил Абарванела, Веньямин Израиль, Абрагам Куриэль, Иосиф Абениакр, Рафаэль Иезуран, Якоб Франко» (114—115).
Традициям, законам, догматам и предписаниям люди привыкли повиноваться. Зачем пришел он, думали они, разрушать привычные порядки и прочные иллюзии. И люди молчали...
Объявленная 15 мая 1623 г. анафема стала сигналом для начала войны против вольнодумца. Поистине прав великий поэт Гейне, говоря: «Везде, где великий дух высказывает свои мысли, есть Голгофа».
На Уриэля писали доносы в адрес кальвинистской консистории, против него печатали памфлеты, его именем пугали детей. Все это создало невыносимую обстановку.
Возвращаясь к этим дням, Акоста записал в «Примере человеческой жизни»: «Сильно обрадовались враги мои, как только им стало известно, что я пришел к подобному мнению (к тому, что душа смертна.— М. Б.): они надеялись, что найдут достаточно горячую поддержку у христиан, которые, в силу особенной веры, основанной на евангельском законе, где ясно выражено мнение о вечности награды и наказания, веруют в бессмертие души и признают его. В намерении заткнуть мне рот и сделать меня ненавистным также и у христиан, они, еще до того, как моя книга («О смертности души человеческой».— М. Б.) была отдана в печать, издали сочинение какого-то врача под заглавием «О бессмертии души». В этой книжке врач изо всех сил бранил меня как приверженца Эпикура... Ибо, говорил он, отрицающий бессмертие души не далек от отрицания бога. Дети, наученные раввинами и своими родителями, собирались толпами на улицах, громко поносили меня, осыпали разными оскорблениями, кричали, что я еретик и отступник; иногда даже толпились перед моими дверьми, бросали камни и всячески стара-
71
лись вывести меня из себя, дабы я не мог обрести покоя даже в собственном доме» (84).
Надо ли было Акосте явиться в судилище и объяснить хахамам, что они «вчерашние»?
Вспомним отзыв А. Эйнштейна на роман М. Брода «Галилей в плену». «В сущности говоря,— писал Эйнштейн,— мне совершенно непонятно, каким образом можно так глубоко заглянуть в души людей, деятельность которых воплощает то, что обычно называют историей... Что касается самого Галилея, то я представлял его себе, конечно, совсем иным. Нельзя сомневаться, что он страстно добивался истины. Но, по-моему, трудно поверить, что он, будучи уже зрелым человеком, видел какой-то смысл в преодолении стольких препятствий ради того, чтобы сделать найденную им истину достоянием толпы, поверхностной и запутавшейся в своих мелочных интересах... Он без всякой нужды суется льву в пасть — отправляется в Рим, дабы сражаться там с попами и прочими политиканами. Разумеется, это не отвечает моим представлениям о своенравии и внутренней независимости старика Галилея. Во всяком случае, я не думаю, что мог бы предпринять нечто подобное, чтобы отстоять теорию относительности. Я бы подумал: истина несравненно сильнее меня, и попытка защитить ее мечом, оседлав Россинанта, показалась бы мне смешным донкихотством...» 2
Эйнштейн — продолжатель светлой традиции Спинозы, потому он и бросил упрек в адрес Галилея. Ведь Спиноза, убежденный в правде и универсальности своей философии, в отличие от Акосты не явился в судилище клерикалов. Он прекрасно понимал, что судилище попов и раввинов не место, где можно и должно пропагандировать и защищать свои идеи.
Спустя семь лет после синагогальной опалы и Акоста это поймет. Но, к сожалению, слишком поздно.
