«Учитель доброй жизни»
Отвергнув догмат о бессмертии души, о сверхчувственной природе духа, вольнодумец умозаключил, что к числу заблуждений относится мнение, будто мораль возникла по божьему велению, как Минерва из головы Юпитера. Не найдя правды в книгах откровения, Уриэль открыл для себя истину законов природы. Генезис морали коренится в самой природе человека. Акоста стремился к завершенности и единству взглядов на природу и человека. Природу он понимал в ее конкретности. А раз так, то не мог не видеть всех последствий, вытекающих из этого принципа. Бытие едино, основа его в природе, стало быть, и человек и его дух имеют свое основание в природе. Вследствие ограниченности знаний века Акоста, разумеется, не смог подняться до
80
понимания социальных причин и классовой сущности нравственности...
Если истоки морали коренятся в природной сущности человека, то и моральную санкцию надо искать в личности, в обществе людей.
Отвергнув религиозную санкцию морали, Уриэль исходил из «закона природы», который, по его мнению, совпадает с человеческими потребностями и соответствует запросам совести, добродетели и чести.
Естественная жизнь человека порождает нравственность и санкционирует ее правила и нормы. Посмотрим, рассуждает Акоста, какие бедствия вызывают отступления от закона природы. Между родителями и детьми, братьями и друзьями естественны узы любви. Эти узы разрушает и уничтожает положительный закон — будь то закон Моисея или чей-либо еще,— предписывая, чтобы отец, брат, супруг, друг убивал или предавал во имя религии сына, брата, супруга, друга. Такой закон желает чего-то большего, нежели могут исполнить люди. Если бы это исполнилось, это было бы высшим преступлением против природы, ибо она содрогается от подобных вещей. Но стоит ли вспоминать, когда люди доходили до такого безумия, когда своих детей сжигали перед идолами, которых суеверно почитали,— так сильно отступали они от естественной нормы и так пятнали естественные отцовские чувства. Насколько отраднее было бы, если бы люди держались в установленных природою границах и подобной гнусности никогда бы не изобреталось. Что мне сказать о тягостном ужасе, в который ввергала людей человеческая злоба (см. 94).
Акоста имеет в виду инквизицию и подобные ей другие органы подавления личности, аморализм и зло «сильных мира сего». От органов уничтожения был бы свободен всякий, наивно думал Акоста, если бы слушался только природы, которая сама есть добродетель и не знает никаких зверств.
Верный приверженец Эпикура, Уриэль призывает людей освободиться от страданий,— людей, веривших, что мученичеством они спасут свою «заоблачную» жизнь. «Те,— пишет Акоста,— кто добровольно ведет бедственную жизнь, жалким образом изнуряя свое тело, ища уединения и удаляясь от общества других, постоянно терзаясь внутренними пытками, уже теперь оплакивают бедствия, которых они с боязнью ожидают в будущем. Эти и другие бесчисленные бедствия причинила людям ложная религия, коварно изобретен-
81
ная людьми. Разве я не один из многих был опутан подобными обманщиками и погубил себя, веря им? Я говорю обо всем на основании собственного опыта» (95).
Для концепции морали Акосты, как и для этики XVII в. в целом, «в высшей степени характерно сведение этики, понятий добра и зла к антропологии и психологии. С этой точки зрения, представления о добродетели и пороке и соответствующие мотивы и побуждения суть порождения человеческой природы и душевной организации» 7.
Заслуга Акосты в том, что он осудил религиозную мораль, показал ее антигуманный характер. Резкой критике в его концепции морали был подвергнут мотив религиозного упования на высшую божественную справедливость. С негодованием обрушился он на проповедников религиозной догмы, обесценивающей природно-личностное в человеке. «О, слепой фарисей!— восклицает Акоста.— Ты забыл об изначальном законе, который был с первого дня и пребудет вовек, и говоришь только о других законах, которые появились позже и которые ты осуждаешь все подряд, за исключением своего, о коем другие, хочешь ты или не хочешь, выносят свой приговор сообразно здравому смыслу — истинной основе естественного закона; ты же о нем забыл и охотно желал бы его похоронить, дабы возложить на плечи людей свое тяжкое, проклятое иго, лишить их ясности суждения и уподобить безумным.
Теперь, когда мы дошли до этого пункта, мне хотелось бы немного задержаться, чтобы не совсем обойти молчанием похвальные качества этого изначального закона. Итак, я утверждаю, что закон этот общ и врожден всем людям уже тем самым, что они — люди. Он соединяет всех друг с другом взаимною любовью; он не знает разделения — причины и начала всей ненависти и величайших бедствий. Он — учитель доброй жизни, отличает справедливое от несправедливого, гнусное от прекрасного» (92—93).
В соответствии с учением Эпикура Акоста считал человека своеобразным комплексом природных начал, он взывал к «учителю доброй жизни», к закону природы, который «общ всем людям». Вместе с тем в дошедших до нас произведениях вольнодумца говорится о том, что человек вне общества не может существовать. Акоста занял, пользуясь современными понятиями, активную жизненную позицию, сумев понять, что человек является органической частью общества.
82
