Возвращение «на круги своя»
После отлучения, когда все, за исключением матери, Дигны и одного-двух друзей, отвернулись от него, Уриэль проявил твердость духа. Он всецело посвятил себя изучению философии Эпикура, гуманизма натурфилософов Италии и работе над книгой, в которой, судя по некоторым намекам в «Примере человеческой жизни», развенчивал религиозные основы морали. Он поднялся над средой, упорно преследовавшей его. Мужественная борьба против догматического стиля мышления продолжалась...
В 1628 г. заболела мать Уриэля. Клерикалы зашевелились. Как быть с женщиной, которая разделяет вольномыслие? Можно ли ее в случае смерти похоронить на иудейском кладбище? Приводим запрос по этому поводу, опубликованный в Венеции в 1632 г. в «Книге вопросов и ответов Иакова из дома Леви»:
«Среди нас есть дурной, недостойный человек, который отрицает все устное учение... основы веры, бессмертие души и воскресение мертвых... а также имеющиеся в писании чудеса. Ко всему этому он хотел издать на чужом языке книгу, в которой он собирался открыто высказать все свои лживые утверждения и неправильные взгляды, вследствие чего главы святой общины совместно с правительством конфисковали все его книги, публично предали их сожжению, а его самого бросили в тюрьму и приняли все меры, чтобы изгнать его из города. Но, поскольку при этом правительстве имеется свобода вероисповедания и нет инквизиции, они не могли приговорить его к смертной казни, а могли лишь выслать его из этих мест... Вопрос наш таков: этот недостойный имеет старую мать и, кроме того, двух благочестивых братьев... Мать постоянно живет в одном доме со своим сыном, этим злым врагом, поддерживает его, идет по его пути... Ее также отлучили и изгнали и заявили ей, что если она умрет в нечестии, то ее не похоронят на еврейском кладбище. Но все это не помогло вернуть ее на путь истины. Посему мы просим вас сообщить нам, можем ли мы оставить ее лежать на земле без погребения, если она умрет в... нечестии, или же ради ее благочестивых сыновей этого делать не следует?» (124—125).
Образец гнусного фанатизма и воинствующего клерикализма, тоска мракобесов по инквизиции...
Врач Ферар всеми силами боролся с недугом матери Уриэля. Однако вернуть ей здоровье не удалось. 4 октяб-
83
ря 1628 г. она скончалась. Одиночество изнуряло Акосту...
А жизнь продолжалась. В 1632 г. в дом Уриэля часто являлась особа, которая подружилась с Дигной. Сдержанная, чуткая и добродушная девушка приглянулась Акосте. Со временем они стали друг другу необходимы. Их отношения должны были завершиться браком, однако об этом не могло быть и речи, пока с Уриэля не снята анафема. Выход один: пойти на примирение с «общиной». Но разве такое возможно? Разве это не отход от собственных убеждений?
Критический ум Акосты понял беспринципность религии, обусловленной лживой догмой. Мир обманут как законом Моисея, так и учением Христа. Под покровом благочестия старейшины общины творят зло. В споре с богословами Уриэль одержит победу. Грядущее с ним. Но как ему быть теперь? В одном из афоризмов Эпикур призывал смеяться, философствовать и в то же время заниматься хозяйством... И Акоста старается этим оправдать свои колебания, свое решение примириться с идейными врагами, о чем не раз пожалеет впоследствии.
Установлено, твердил Уриэль, что Библия противоречит природе. Разве может бог, творец природы, сам себе противоречить? Может ли он предписать людям поступки, противоречащие природе? Разумеется, нет. «Установив это,— пишет Акоста в «Примере человеческой жизни»,— я сказал себе: что пользы (о, если бы никогда не приходила мне на ум эта мысль!), если я до смерти останусь в таком положении, отлученный от общения с этими старейшинами и с этим народом, в особенности — будучи пришельцем в этой стране и не имея друзей среди ее граждан, даже речи их не понимая? Лучше войти в общение с ними и следовать по их стопам, подчинившись их желанию и разыгрывая, как говорят, обезьяну среди обезьян. Исходя из этих соображений, я вновь вступил в их общину, отрекшись от своих слов и подписав, что им было угодно» (85).
Лишь на короткое время Уриэль променял одиночество и беззащитность на видимость благополучия. Тем временем враги не дремали, следя за каждым шагом «блудного сына». Через несколько дней после примирения, рассказывает в автобиографии Уриэль, «сын моей сестры, мальчик, который бывал у меня в доме, донес на меня, потому что по способу приготовления пищи и другим делам обнаружилось, что я не иудей. Из-за этого до-
84
носа возгорелась новая жестокая война»(86). Вражда усилилась тем обстоятельством, что Уриэль отсоветовал двум христианам вступить в иудейскую общину.
Жестокую войну против Уриэля затеяли раввины, иммигрировавшие в Нидерланды из Восточной Европы. В 30-х годах в амстердамской общине произошла консолидация сил, направленных против вольномыслия и науки. Как это случилось?
Шотландский политический деятель А. Флетчер, который был знаком с жизнью Нидерландов XVII столетия, писал: «В Голландии чудеса промышленности, большие, великолепные города, гавани, наполненные кораблями, пышные нивы, каналы, неутомимое плавание, торговые дома, ежедневные уплаты которых превышают годовой оборот шотландской горной области» . В создании нидерландских «чудес» активное участие принимали капиталы, привезенные в Голландию португальскими маранами. В массе своей это были образованные и энергичные буржуа. Они давно отошли от многих традиций, установленных Талмудом. В их среде царили веротерпимость и дух свободы. До конца 20-х годов неофиты с Пиренейского полуострова сами справлялись с вопросами культа. Но в начале 30-х годов в Голландию приехало много евреев из восточных стран Европы. Эти «восточные евреи,— пишет И. К. Луппол,— приносили с собой правоверную раввинскую традицию, идеи каббалы, эманационное учение средних веков о боге, а главное, мелочный религиозный и бытовой ритуал, многие детали которого были уже совершенно чуждыми и непонятными для марранов»(21). Они захватили руководство еврейской амстердамской общиной. Это роковым образом отразилось на судьбе Акосты. От еретика потребовали отказаться от своих взглядов, возвратиться в общину и строжайше исполнять все традиции и предписания религиозного закона.
Казалось, теперь мракобесы добьются своего. Уриэль одинок. Его финансовые дела окончательно расстроены. Здоровье подорвано. С женщиной, горячо им любимой, он сможет вступить в брак, только если воцарится мир с официальными благодетелями общины. Еще один нажим — и вольнодумец открыто осудит свое поведение и свое право на свободное постижение законов природы. Раввины применяли грубую силу. «Меня,— рассказывает Уриэль в «Примере человеческой жизни»,— позвали к великому совету; приглушенным и печальным голосом, как будто речь шла о жизни и смерти,
85
они предъявили мне все, что имели против меня, и, наконец, объявили, что я должен, если я — иудей, ожидать их приговора и выполнить его; в противном случае я подлежал новому отлучению... Что же это за приговор, которому я должен подчиниться? Тогда прочтено было определение: мне надлежало войти в синагогу в траурной одежде, держа в руке свечу из черного воска, и перед лицом всего собрания изрыгнуть написанные ими гнусные слова, в которых они выставляли совершенные мною проступки вопиющими к небу» (87).
По прочтении приговора, говорит Уриэль, «загорелось у меня сердце, и я запылал неугасимым гневом; но сдерживая себя, я просто ответил, что не могу этого исполнить» (87).
Действительное примирение не состоялось. Уриэль не смог предать идеи, ради которых он жил, и вернуться в затхлый мир синагоги. Акоста остался верным себе и истине. В том же году, когда с Акосты была снята синагогальная опала, он вновь был предан анафеме.
Иначе и не могло быть. Роль обезьяны не удалась Уриэлю. Он отступился. Но только на несколько мгновений.
