Великая последняя битва
Итак, в 1633 г. Акоста был вновь подвергнут анафеме. Снова мракобесы ополчились против вольнодумца. «Семь лет продолжалась эта борьба, и в течение этого времени,— пишет в автобиографии Уриэль,— претерпел я невероятные муки. Два войска, так сказать, боролись со мною: одно составлял народ, другое родственники, которые искали моего позора, чтобы отомстить. Они не успокоились до тех пор, пока не лишили меня прежнего положения. Они говорили между собою: «Он ничего не сделает, если его не принудить силой, и должно применить насилие». Если я хворал, то хворал в одиночестве. Если какое-либо другое несчастье обрушивалось на меня, они приветствовали его, как нечто весьма желательное» (87).
Если считать, что Уриэль родился между 1581 и 1585 гг., то к тому времени, когда раввины и старейшины вновь прокляли его, ему было приблизительно 50 лет. Акосту громили с амвона, против него сочиняли памфлеты, распространяли злобные брошюры и клеветнические воззвания. Его дом игнорировали, при встрече на улицах от него сторонились, плевали ему в лицо, дети,
86
наученные взрослыми, гонялись за ним с палками и камнями.
В романе австрийского писателя Э. Колбенхайера «Люби бога» («Amor Dei»), изображающем жизнь молодого Спинозы, описана сцена преследования Уриэля на одной из улиц Фляенбурга, свидетелем которой оказался Рембрандт. Можно допустить, что живое участие великого живописца в судьбе удивительного вольнодумца не плод фантазии романиста, а реальный факт. В 1631 г. Рембрандт поселился в Амстердаме неподалеку от еврейского квартала Фляенбург. В начале 30-х годов XVII столетия Рембрандт увлекся образами маранов португальского происхождения. «Еврейская невеста» (1632), «Большая еврейская невеста» (1636), портреты раввинов в тяжелых мантиях, отороченных мехом, в беретах или в высоких шапках, евреев в широкополых шляпах — работы этого периода. Рембрандт часто бывал во Фляенбурге, отыскивая натурщиков для своих картин на библейские темы. В 1636 г. художник выполнял заказ на гравюры для одной из книг идейного противника Акосты Менаше бен Израэля. Эти факты позволяют предположить, что Рембрандт знал Уриэля, его трагическую судьбу. Возможно, он даже бывал у Акосты, выказывая ему свое сочувствие.
Настроение Уриэля был мрачным, подавленным. Его можно выразить словами одного из сонетов Камоэнса:
Вспоминанья горькие, вы снова
Врываетесь в мой опустелый дом
Я не настолько одурачен злом,
Чтоб в этой жизни ожидать иного.
Мне видеть крах надежд моих не ново,
И, сотни раз обманутый во всем,
Я, с примиренным сердцем и умом,
Готов терпеть вторжение былого.
Да, я не все терпенье истощил,—
Пускай в несчастьях век мой горький прожит,
Я милосердья от судьбы не жду.
Сопротивляться ей — нет больше сил,
Так пусть паду — падением, быть может,
Я от себя страданья отведу 9
Войну против Акосты возглавил на сей раз Менаше бен Израэль, слывший в иудейской и христианской среде эрудитом. Его перу принадлежат около четырехсот проповедей, несколько богословских книг и брошюр мистического содержания, с фантастическими вымыслами и чудовищными видениями. Старейшины амстердамской общины поручили ему продемонстрировать нетер-
87
пимость к вольномыслию и укрепить союз иудейской синагоги с кальвинистскими консисториями
Менаше бен Израэль рьяно взялся за дело и написал «Три книги о воскресении мертвых, в которых доказывается, вопреки мнению саддукеев, бессмертие души и воскресение тела, а также объясняются чудесные причины воскресения и трактуется о страшном суде и светопреставлении, на основе священного писания и древних мудрецов». Под таким длинным названием «Три книги...» были опубликованы в 1636 г. в Амстердаме «в типографии автора и за его счет» (см. 125).
Отцы христианской церкви, враждовавшие с иудаизмом, обвиняли его последователей «в кичливой гордости» на том основании, что те «не могли удержаться от смеха при мысли, будто мертвое тело, которое разрушается от огня и червей, сохраняет неприкосновенную свою сущность» и должно ожить. Менаше бен Израэль решил убедить своих христианских коллег, что догмат воскресения мертвых высмеивали только саддукеи и закоренелые еретики вроде Уриэля Акосты.
Автор «Трех книг...», излагая взгляды саддукеев и безбожников и основные их доводы против бессмертия души и воскресения тела, пренебрегал данными опыта и науки. Вопреки разуму он защищал основной догмат религии, указывая на необходимость «удовлетворения воздаваемого по смерти праведникам и возмездия злым». Доказательства он искал в фантастических историях библейских персонажей, якобы вознесенных на небо.
В «Трех книгах...» было сказано, что вольнодумцы подрывают веру не только в иудаизм, но и в христианство, поскольку главное в нем — это учение о воскресении Иисуса Христа как прообразе и символе воскресения верующих. Следовательно, говорил Менаше бен Израэль, в войне против Уриэля и его единомышленников должны принять активное участие также христианские богословы и государственные деятели. С предельной ясностью это нашло свое выражение в посвящении «Трех книг...» «благородным, знатнейшим и ученейшим мужам господам Лаврентию Реэлю... и Альберту Конраду ван ден Бюрх». «Высокочтимым господам» Менаше бен Израэль прямо заявил: «...одного бога мы чтим, его заповедям следуем и после трудностей жизни этой ожидаем лучшей жизни. И поэтому первая задача — показать, чтобы все поняли, что мы все находимся в совершенном согласии с этим столь необходимым
88
учением, и мы все против саддукеев, которые представляют страшную опасность для душ и государства» (125—126).
Перед угрозой всепобеждающей силы свободомыслия и науки служители различных религий были готовы забыть недавние религиозные кровавые столкновения и протянули друг другу руки.
Наступил 1640 г. Последний год жизни Уриэля. Измученный одиночеством, раздавленный нуждой, пятидесятисемилетний Уриэль решил вновь пойти на согласие со своими идейными врагами.
Акоста ясно понимал, что его мучительный спор с общиной, с ее фанатичными руководителями сводился к вопросу наиважнейшему: являются ли разум и наука верховными судьями природы и нравственности человека или миром правит догма и иллюзия, хотя старейшины сводили этот спор лишь к вопросам обрядности и культа. Уриэль, самоотверженно защищавший право на поиск неизведанного, на новое понимание жизни, ее духовных и нравственных начал, должен был заявить: я виноват, а вы, цепляющиеся за старину и канон, сосущие безжизненные словеса священных цитат и авторитетных правил и уложений, постигли истину в ее последней инстанции. «Хотя весь вопрос,— пишет Акоста в автобиографии,— вращался вокруг этого пункта и хотя подчинение и согласие, исторгнутые насильно, были для меня весьма позорны, однако я сам себя переломил, твердо решившись принять и испытать все, чего они хотят, чтобы довести дело до конца и удостовериться лично в его исходе. Если они предложат мне что-либо гнусное и бесчестное... то тем самым я буду оправдан вопреки их намерениям...» (88).
Ему и предложили гнусное и бесчестное: отказаться от своих идейных позиций, от научных завоеваний, от свободомыслия и новаторства.
