Диалог
В Венеции Акоста интересовался не только каталогами, библиотеками и книгами. Ему необходимо было еще проверить, как живет местная иудейская община. И она высоко ценит Талмуд? И она подчиняется его диктату?
В 1615 г. Акосту в его путешествии по Италии сопровождал его друг, один из руководителей амстердамской общины, врач Ферар. Он и посоветовал Акосте повидаться с Иммануилом Абоабом, который, как и они, спасаясь от инквизиции, бежал из Опорто.
Абоаб (1555—1628) —богослов, приверженец Талмуда и мистического учения каббалы, автор книги «Номология», в которой он берет под защиту Талмуд и его поучения. По определению историка Г. Греца, труд этот «очень благонамеренный, но мало доказательный» 8. По характеристике того же историка, И. Абоаб — «бестолковый каббалист».
В присутствии Ферара Уриэль имел серьезный разговор с Абоабом, приводил массу доводов рационалистического и нравственного характера против версии раввинов о богооткровенности Талмуда. Было бы ошибочно думать, говорил он, будто напластования к Библии являются решениями бога. Талмудизм напоминает папизм. Как папизм перечеркнул всю ценность новозаветных поучений, так и талмудизм уничтожил всю прелесть старозаветных принципов. Культ и обряды иудаизма ныне лишь посмешище для цивилизованных народов. Сторонники Талмуда распространяют и охраняют суеверие, которое свойственно самым отсталым людям. Многие взгляды талмудистов не только не соответствуют разуму, но и противоречат морали. Суеверие, решительно сказал Акоста, следует с корнем вырвать из сердца человека. Талмуд есть продукт человеческого домысла. Против него следует категорически возражать.
О своей беседе с вольнодумцами из Амстердама Иммануил Абоаб сделал такую запись: «В 5375 году от сотворения мира (1615 г.— М. Б.), когда я жил в Италии, двое из наших оппонентов пришли поговорить со мной...» 9 Один (речь идет о Фераре), по мнению рабби, был обуреваем сомнениями и самонадеянно заявил, что
30
незачем прислушиваться к мудрейшим Израиля и их учению, ибо Библия и без них известна всему миру. Другой, т. е. Акоста, подверг сомнению святость самой Библии. Утверждение мудрейших, сказал он, относительно того, будто патриарх Иаков прибыл к Лавану в возрасте 77 лет, женился на его дочерях Лии и Рахили, когда ему было 88 лет, неправдоподобно, а ветхозаветный рассказ о состязании между Лией и Рахилью в деторождении вызывает его глубокое возмущение. Иммануил Абоаб пишет, что он «пытался отыскать источник, из которого они (т. е. Ферар и Акоста.— М. Б.) черпали свои убеждения. Мне это необходимо было для того, чтобы определить их болезнь и найти соответствующее лекарство» 10. Ослепленный верой в чудеса, в богооткровенность библейских книг и талмудических фолиантов, Иммануил был не в состоянии ни раскрыть социальные и идейные истоки вольномыслия Акосты, ни столкнуть его с дороги разума, на которую он уже твердо встал и с которой решил вопреки всем угрозам никуда не сворачивать.
Абоаб советовал Акосте выбросить из головы сомнения в святости Талмуда и детально познакомиться с его содержанием. «Я уверен,— говорил рабби,— что если вы будете изучать его с чистой душой и должным вниманием, то примете его, укрепитесь в нем и возвысите его, ибо отрицание поучений наших мудрейших происходит только из-за отсутствия знаний, самонадеянности и высокомерия» ".
Много внимания Абоаб в диспуте с Акостой уделил каббале. Он объяснил, что слово «каббала» означает предание. И действительно, долгое время каббала, как и Талмуд, передавалась устно через целую цепь посвященных в тайны ее учения приверженцев. Первая ее книга называется «Сефер иецира» («Книга творения»). Согласно ее доктринам, в основе всего сущего находится единое божество, воля которого выражена в первых десяти числах (сефиротах) и двадцати двух буквах еврейского алфавита. Цифры эти — важнейшие принципы мироздания. Вселенная, по мнению автора «Книги творения», сводится к трем стихиям: воздуху, воде и огню. Структура времени также выявлена в триаде: теплое (лето), холодное (зима) и дождливое (весна и осень). И человек составляет триединство головы, сердца и корпуса. Итак, дух, вселенная, время и человек занимают первые четыре места в системе сефирот. Что касается остальных шести чисел, то в них надо видеть
31
два измерения (вышину и глубину) и четыре стороны света. Примечательно и то обстоятельство, что наряду с цифрами автор пользуется символикой букв.
Каббала, продолжал Абоаб, нашла свое яркое отражение в книге «Зогар» («Сияние»).
«Что же все-таки представляет учение каббалы о сефиротах?» — спросил Ферар.
По отношению к богу, ответил Абоаб, они его творящие атрибуты, через которые бог открывается и познается. «В качестве божественных атрибутов сефироты подчиняются друг другу по три в ряду и образуют троекратное единство».
В Коимбрийском университете, заметил Акоста, каббалу сближали с учением Пифагора и неоплатоников. Каббалисты позаимствовали у Филона Александрийского философию логоса, у пифагорейцев заняли мистику чисел и теорию о переселении душ. В каббале допускаются не только положительные божественные качества, но и один отрицательный атрибут — учение о бесконечном, об «эн-софе». Философ Авицеброн * в эпоху распространения каббалы в Испании искал ответ на вопрос о соотношении между божеством и миром. Авицеброн именовал сефироты посредствующими силами, эманациями, излучениями самого божества. Разумеется, каббале необходимо было найти переходные ступени между бесконечным и конечным, в частности между богом и человеком.
Абоаб напомнил собеседникам: возбраняется, говорил талмудист Элеазар бен Иран, доискиваться недоступного, исследовать скрытое. Думай лишь о том, о чем думать тебе дозволено.
В первой главе «Номологии», составленной после беседы и диспута, которые вел Абоаб с Фераром и Акостой, написано: «Как мало уважения устный закон находит у некоторых лиц из нашего народа» 12. Так свидетельствует сам Абоаб о результате состоявшегося между ним и Акостой диалога.
На формирование воззрений Акосты также оказал влияние другой богослов из Венеции — Леон Модена (1571 —1648). Выходец из богатой семьи, он получил разностороннее образование: хорошо знал математику, философию, итальянский, древнееврейский и латинский
* Имеется в виду Ибн Гебироль (ок 1021 — ок. 1070) — поэт и философ, защищавший идею о том, что «знание есть цель существования человека».
32
языки, даже обучался пению и танцам. В 12 лет перевел с итальянского на древнееврейский первую песню «Неистового Роланда» Ариосто (1474—1533). Переводчик верно понял гуманизм эпохи итальянского Возрождения, воплощенный в поэме выдающегося поэта, точно передал тонкий юмор оригинала и характер героев поэмы, их любовь и ненависть, радости и страдания.
В 14 лет Модена написал трактат о вреде карточной игры. Но по иронии судьбы был азартным игроком.
Модена владел многими профессиями: был копиистом, нотариусом, проповедником, преподавателем, сочинителем, имел книжную лавку. Но все его доходы поглощала карточная игра.
По характеристике историка Г. Греца, Леон Модена «не находил удовлетворения ни в науке, ни в поэзии; и та, и другая имели в глазах его цену лишь постольку, поскольку они доставляли ему кусок хлеба. Он произносил проповеди, писал трактаты и стихи, переводил и комментировал только для того, чтобы добыть денег, а вырученные деньги он проигрывал в карты я кости, считая в теории и ту, и другую игру делом крайне непохвальным, но не будучи в состоянии воздержаться от них на практике... Наука не действовала на него облагораживающим и возвышающим образом, не имела никакого влияния на его нравственную физиономию. Леона Модену вообще нельзя назвать ни гением, ни сильным характером. Недовольный самим собою и судьбой своей, находясь из-за страсти своей к игре в постоянном волнении, борясь с нуждою, он чувствовал внутренний разлад... Это был человек не особенно серьезный, без твердых убеждений, или, вернее сказать, у него являлось каждый день, смотря по расположению духа, иное убеждение, причем, однако же, не был лицемером» 13. Модена мог писать на любые темы, то защищая, то опровергая одну и ту же идею.
Двойственность и противоречивость Модены, в душе которого безверие и суеверие вели между собой постоянную борьбу, лучше всего выразить юмористическими стихами Ариосто:
Готов он в горести безгласной
Лишиться чувств, оставить свет
Ах, верьте мне, что муки нет,
Подобной муке сеи ужасной.
На грудь опершись бородой,
Склонив чело, убитый, бледный,
Найти не может рыцарь бедный
Ни вопля, ни слезы одной 14.
33
Проповеди Модены пользовались огромным успехом, среди его многочисленной аудитории можно было встретить придворных и архиепископов, иудеев и благочестивых католиков.
У Модены в гостях бывали копиисты рукописей и рабочие-типографы из Неаполя и Болоньи, евреи-шелководы из Козенца и Катанкаро. Все они любили театр, участвовали в карнавалах и общественных играх. С особой любовью декламировали стихи Иммануэля Римского:
Раю ад я предпочел бы:
Скучно до смерти в раю,
Где безгрешные старухи
(От греха их охранило
Безобразие лица)
Пожинают плод добра,
Где царит лишь добродетель
Вместе с скукою-сестрой.
Нет, уж лучше в ад попасть:
Там толпа премилых грешниц,
Рой красавиц молодых,
Взор их страстно горит,
Голос негою звучит,—
Там царит лишь бог любви.
С ними ад мне будет раем,
Без них рай есть сущий ад 15.
Вместе с тем Модена принимал активное участие в преследовании «вероотступников». Он один из авторов формулы анафемы, которую впоследствии с некоторыми изменениями наложили на Уриэля. Текст анафемы гласил: «Венеция. По произволению городской общины и приговору святых, именем бога и святой общины, перед священными книгами Торы с шестьюстами тринадцатью предписаниями, в них написанными, мы отлучаем, отделяем, изгоняем, осуждаем и проклинаем (имя рек) тем проклятием, которым Иисус Навин проклял Иерихон, которое Елисей изрек над отроками, которым Гиези проклял своего слугу, которое Варак изрек над жителями Мероза, которым проклинали мужи великого собрания, которым проклинал Иуда бар Иезекииль, и всеми теми проклятиями, которые были произнесены со времен Моисея до наших дней...
За нарушение любой заповеди, за лукавство и хитрость сын или дочь Израиля (имя рек)...
Да будет он или (она) проклят (а)... устами великого, всесильного и грозного бога. Да наступит скоро его (ее) падение. Пусть предвечный уничтожит
34
его (ее) перед лицом всех живущих. Да обрушит предвечный гнев свой на всякого (всякую), кто примет его (ее) в свой шатер. И обрушатся на голову его (ее) все проклятия, записанные в священном писании... Да будет ноля его, аминь!» 16
Однажды ученик Модены врач Иосиф Хамиц спросил его, верит ли он в мистическое учение о переселении душ из одного тела в другое. Леон Модена сказал Хамицу, что другому он дал бы на этот вопрос утвердительный ответ, чтобы не прослыть еретиком. Убежден же он в противном, потому он откровенно отвечает ученику, что метемпсихоз — измышление больных. И хотя Модена любил говорить о себе: «Я не принадлежу к числу людей крашеных, внешние мои действия соответствуют внутренним убеждениям»,— все же его постоянные шатания от благочестия к безверию, от скептицизма к иудаизму говорят о двойственности его характера и расщепленности его внутреннего мира.
Колоритная фигура Леона Модены привлекала Уриэля Акосту. Но бывший служитель католической церкви, ныне гражданин страны победившего кальвинизма не хотел вступать в контакт с человеком, который встречается с католической знатью и выполняет литературные заказы короля Англии Якова I. Однако Модена знал Акосту и сыграл гнусную роль в его трагической судьбе.
