8. Переводы Священного Писания на финский язык
Рассмотрим теперь главный труд Микаэля Агриколы, прославивший его имя в потомстве – перевод текстов Священного Писания на финский язык. Потребность в такого рода переводе вытекала из самой природы Реформации, выдвинувшей принцип sola Scriptura, “одним Писанием”. В силу разных причин должно было пройти не менее двадцати лет с начала проникновения реформационных веяний в Финляндию, прежде чем увидела свет финская версия Нового Завета: Финляндия была восточной провинцией Шведского королевства, не имевшей ни собственной типографии, ни разработанного литературного языка, поэтому издание книг на финском языке осуществлялось лишь в Стокгольме и только с разрешения короля. В глазах шведской королевской власти перевод Нового Завета на финский язык представлялся задачей весьма важной, но все же уступавшей по значимости переводу Св. Писания на шведский. Тем не менее по мере углубления преобразований церковной жизни потребность в Слове Божием на понятном для основной массы финского народа языке становилась все более насущной. Не исключено (об этом мы уже говорили), что Агрикола был послан в Виттенберг в первую очередь для совершенствования своих познаний в древних языках, а также для ознакомления с новейшими принципами толкования и перевода священных текстов, чтобы затем приступить к переводу Библии (в первую очередь Нового Завета) на финский. Но прежде чем говорить об истории агриколова перевода Нового Завета, имеет смысл упомянуть иные попытки в сходном направлении, предпринятые в те же годы, что обогатит наши представления о тогдашних обстоятельствах религиозной жизни Финляндии и об историко-культурном контексте, в котором Агрикола осуществил главное дело своей жизни.
Выше мы уже отмечали феномен “доагриколовой литературы”, сам факт которой свидетельствует о том, что в церковном центре Финляндии Турку в конце 1530 - начале 1540-х гг. уже были люди, всерьез озабоченные изданием по-фински основных книг, необходимых для полноценной богослужебной жизни и религиозного воспитания. Помимо упомянутых выше “Кодекса Вест” и “Кодекса Б 28”, к корпусу сохранившихся рукописных фрагментов на финском языке относится и т.н. Упсальское Евангелие. Этот рукописный фрагмент размером в 24 страницы предназначался в первую очередь для богослужебного использования и включал отрывки из Евангелия от Иоанна, читаемые за богослужением в период со Страстной пятницы до Вознесения. Какие-либо точные сведения об авторе и даже об истинном объеме этого сборника отсутствуют (Rapola 1965, 25 s.). Некоторые характерные языковые особенности этого перевода позволили специалистам датировать его второй половиной 1530-х гг., так что это - “старейший из известных нам связных текстов, написанных на финском языке” (Nikkilä 1985, 57 s.). Судя по всему, “Упсальское Евангелие” появилось в годы, когда Агриколы находился еще в Германии. Сопоставление языка этого памятника с переводами Агриколы (в частности, с “Книгой молитв” 1544 г.) обнаружило определенные различия между ними. С другой стороны, установлено, что в лингвистическом отношении “Упсальское евангелие” ближе всего стоит к “Кодексу Вест”, отражая характерные особенности юго-западных финских диалектов (Nikkilä 1985, 59 s.). Трудно сказать, имел ли Агрикола возможность по возвращении на родину ознакомиться с этим переводом и сопоставить его с уже частично выполненным собственным переводом (причем у него тоже было готово Евангелие от Иоанна, об особой популярности которого среди реформаторов мы говорили в своем месте). Для нас важно, что в Турку новый ректор кафедральной школы был не одинок в своем стремлении перевести Слово Божие на финский язык. Отмеченные лингвистические схождения “Упсальского евангелия” с “Кодексом Вест” дают возможность предположить, что оба памятника появились в одной и той же среде клириков, получивших основательную богословскую и языковую выучку. Оба этих текста предназначались в первую очередь для богослужебного использования и сыграли свою роль в формировании нового финского литургического канона.
8.1. История агриколова перевода Нового Завета в общих чертах выглядит следующим образом. Уже в 1537 и 1538 гг. он направил из Виттенберга два письма королю, в которых сообщил о своей работе над переводом Нового Завета и просил оказать материальную поддержку своим усилиям (подробнее об этом см. выше, § 3). Эти письма остались без ответа, и никакой помощи от Густава Вазы Агрикола тогда (равно как и впоследствии) не получил. Можно предположить, что в Турку он прибыл, уже имея в готовом виде определенную часть перевода. Известно, что архидиакон собора Пиетари Силта, сподвижник реформатора Пиетари Сяркилахти, скончавшийся в 1541 г., в своем завещании отписал Агриколе некоторую сумму денег, специально предназначенную на финансирование его перевода Нового Завета (правда, это завещание доставило Агриколе немало хлопот: в те годы власти стремились наложить руку на все завещания духовных лиц или, по крайней мере, на существенную их часть - вспомним историю с отчуждением в казну завещания кафедрального пробста Турку Якобуса Венне еще в 1526 г., т.е. до риксдага в Вестеросе; кроме того, родственники Силта попытались оспорить упомянутое завещание, и Агриколе пришлось судиться с ними вплоть до 1547 г.). Сохранилось письмо Агриколы к Георгу Норману от 1543 г., в котором он сообщал суперинтенданту церкви Шведского королевства о завершении работы над переводом Нового Завета и просил выхлопотать у короля разрешение на печатание с соответствующим финансированием. Агрикола, вероятно, надеялся, что финский перевод появится уже до риксдага 1544 г. Определенные надежды он возлагал и на покровительство самого могущественного в те годы человека в Финляндии, Эрика Флеминга, главного доверенного лица короля из числа высшего финляндского дворянства. Возможно, ректор кафедральной школы Турку всерьез рассчитывал, что король окажет финансовую поддержку этому начинанию, коль скоро власти уже спонсировали издание шведского перевода Библии 1541., вошедшего в историю под названием “Библии Густава Вазы”: в частности, все епархии королевства, включая и Турку, обязаны были закупить определенное количество экземпляров этого перевода с целью покрытия расходов на его издание.
Как мы уже указывали (см. историю издания “Книги молитв”), из этих планов тогда ничего не вышло. Помимо прочих факторов, отрицательную роль могло сыграть отсутствие поддержки начинанию Агриколы со стороны капитула и лично епископа Мартина Шютте в силу вероятных расхождений во взглядах между епископом и секретарем капитула на методы проведения реформ и их богословскую интерпретацию. Хотя в церковной среде Турку было достигнуто принципиальное единодушие относительно необходимости издания Нового Завета по-фински, предметом разногласий могло стать содержание справочного аппарата предполагаемого издания, которому в те годы придавалось важное значение и который по обычаю того времени составлялся самим переводчиком (имеется в виду предисловие, отражавшее богословскую позицию автора перевода, а также составленные им комментарии и примечания). Действительно, в своих сопроводительных текстах и комментариях к Писанию Агрикола ориентировался преимущественно на Лютера, хотя и несколько смягчив радикальность его тона и характеристик. Вполне вероятно, однако, что и в таком виде Лютер отпугивал консервативно настроенного епископа, который в свое время ориентировался на т.н. “соборное движение” в католической церкви и умеренный библейский гуманизм. В итоге сложилась довольно любопытная ситуация: хотя секретарь капитула Турку был безусловным сторонником той же линии Реформации, что проводилась светскими и духовными властями в самой Швеции, король отказался дать разрешение на печатание перевода Агриколы, и негативное мнение гораздо более консервативного епископа Турку (правда, глубоко чтимого Густавом Вазой) тогда, вероятно, перевесило.
Следующее известие о продвижении перевода Агриколы к типографскому станку относится к концу 1547 г. Речь идет о письме Агриколы к Нильсу Бьельке, из которого явствует, что рукопись перевода находилась тогда уже в Стокгольме, в типографии известного издателя Амунда Ларссона. Причина этой перемены очевидна: как мы отмечали выше, после смерти кафедрального пробста Йоханнеса Петерсона капитул Турку полностью перешел под контроль младшего поколения, воспитанного на Лютере, а также испытавшего влияние шведского реформатора Олауса Петри. В итоге финский перевод Нового Завета (Se Wsi Testamenti) появился в следующем, 1548-м году. Что же касается его финансирования, то Агриколе так и не привелось дождаться желанной государственной поддержки: было получено лишь необходимое в таком случае официальное разрешение короля, но без «денежного обеспечения». В упомянутом письме, адресованном Бьельке, Агрикола, сетуя на экономические затруднения, связанные с изданием перевода, пишет, что это предприятие тяжким грузом легло на плечи всего духовенства Турку. В данной связи высказывалось предположение (Pirinen 1962, 193 s.). что Агрикола финансировал финский перевод Нового Завета из собственных средств, в чем ему помогали ближайшие друзья и единомышленники - в первую очередь из числа духовенства Турку; что касается собственно кафедрального капитула, от имени которого перевод и был издан, то после разрушительного пожара 1546 г. и новых королевских реквизиций этот институт вконец обеднел и не имел средств на столь дорогостоящее предприятие. О причинах того, почему Агриколе не приходилось рассчитывать на поддержку наиболее знатных дворянских семейств или богатых бюргеров Финляндии, мы говорили в своем месте (см. часть I, гл. 1, “Заключение”).
Большой интерес представляет вопрос, перевел ли Агрикола Новый Завет в одиночку или же ему в этом деле кто-то помогал. Относительно последнего никаких достоверных сведений не сохранилось, вследствие чего почетный титул “отца финского литературного языка” (suomen kirjakielen isä) достался одному Агриколе. Тем не менее в последние десятилетия исследователи неоднократно дискутировали вопрос о возможных сподвижниках Агриколы (Agricolan kumppanit). Выше (§ 3) мы отметили вероятный вклад сотоварищей Агриколы по Виттенбергу (и к тому же его земляков), Симо Выборжца и Мартина Тейта, в перевод Евангелий от Иоанна и от Луки. Как свидетельствуют некоторые языковые особенности этого перевода, в указанный период Агрикола и его сподвижники, верные провозглашенному Лютером принципу опоры на живую повседневную речь, старались ориентироваться в первую очередь на разговорный язык Турку, а также родного им Выборгского края, что могло создать достаточно широкую диалектную базу для нарождавшегося финского литературного языка в виду значительных различий между западно- и восточно-финскими диалектами (Nikkilä 1993, 601 - 603 ss.). Примечательно, что работа началась именно с перевода Евангелия от Иоанна, выше всего ценившегося в реформационных кругах. Что касается других частей Нового Завета (в особенности посланий Иакова, Иуды, Послания к Евреям и Откровения Иоанна, которым реформаторы придавали меньшее значение), они были переведены уже позднее, по возвращении Агриколы в Турку. Исследователи обратили внимание на ряд языковых особенностей, отличающих перевод этих текстов от более ранних переводов, выполненных Агриколой, судя по всему, еще в Германии. Как предполагается, в Турку помощниками Агриколы были уже какие-то другие лица: по всей вероятности, кто-то из членов капитула или лиц, близких к этому органу, языковая программа которых в большей мере ориентировалась на сохранение традиций церковного употребления финского языка, сложившихся к концу средневековой эпохи и ориентированных на диалект Турку (см. часть I, гл. 1, § 3.5., а также § 3 настоящего очерка). Не исключено, что критические замечания по поводу языка первых агриколовых переводов, высказанные рядом влиятельных лиц в Турку (об этом он не без горечи сообщает в предисловии к “Книге молитв” 1544 г.), побудили Агриколу предпочесть языковые формы, более приемлемые для верхушки епархиального духовенства.
Выше мы говорили о характерной для эпохи Реформации традиции оснащать переводы Священного Писания обильным справочным аппаратом, отражавшим в первую очередь личные взгляды переводчика. В этом, что любопытно, проявилась известная непоследовательность реформаторов, допустивших нарушение ими же самими провозглашенного принципа исключительной опоры на Слово Божие, что позволило католикам обвинить их в стремлении насадить новые догмы и авторитеты взамен старых (Heininen 1975, 193 s.). В первом финском издании Нового Завета к разряду вспомогательных материалов относятся:
- два предисловия к Новому Завету;
- предисловия справочного характера к каждой новозаветной книге;
- комментарии, как правило, следующие за каждой главой;
- маргиналии, помещаемые на полях текста.
В работе над этими материалами Агрикола пользовался различными доступными ему источниками и проявил себя убежденным сторонником лютеранской Реформации. Так, свои комментарии он составил на основе аналогичных разделов, содержащихся в немецком переводе Библии и шведских переводах 1526 и 1541 гг. Предисловия к Евангелиям, Деяниям апостолов и Откровению Иоанна Богослова Агрикола составил, опираясь на толкования Св. Иеронима и отчасти Эразма Роттердамского; предисловия к апостольским Посланиям опираются преимущественно на Лютера (особенно близко Лютеру предисловие Агриколы к Посланию к Римлянам, что не удивительно, учитывая особое внимание, которое немецкий реформатор и его последователи уделяли этому важнейшему сочинению апостола Павла; в контексте же нашего изложения подчеркнем особую роль агриколова предисловия к этому тексту, т.к. по сути это был первый богословский текст, написанный по-фински).
Что же касается двух оригинальных предисловий Агриколы к переводу Нового Завета в целом, то они весьма отличны друг от друга. Первое предисловие предлагает богословскую интерпретацию Нового Завета, исходя из новых реформационных веяний. Естественно, при его составлении Агрикола опирался на аналогичное предисловие Лютера к немецкому переводу, а также на Отцов Церкви (в чем, без сомнения, сказалось влияние Меланхтона, высоко ценившего патристическую традицию - ср. Arffman 1993, 153 s.).
Основные темы, развиваемые в этом тексте, следующие: христианин спасается одной только верой в безграничную милость Господа; Евангелие в корне отлично от книг Ветхого Завета, провозглашающих власть Закона, хотя тут же подчеркивается, что вера нуждается в подкреплении добрыми делами (это явный отголосок “спора об антиномиях” - полемики об отношении к заповедям Ветхого Завета, в свое время развернувшейся в Виттенберге). Далее излагается история сотворения человека и его грехопадения, причем обращает на себя внимание, что при обсуждении этого вопроса Агрикола особенно настаивает на пагубной роли Сатаны, который с самого момента грехопадения прародителей непрерывно вмешивается в жизнь рода человеческого, то и дело стараясь разлучить его с Господом (тема постоянной угрозы, исходящей от Дьявола, занимала важное место и в мировоззрении Лютера: ср. Arffman 1999, 42 s.). Предисловие Агриколы обсуждает отдельно проблему помилования и искупления рода человеческого (в отличие от врага рода человеческого, лишенного права претендовать на милость Господа). Агрикола указывает на педагогический характер книг Нового Завета, об истинах которых верующему надлежит непрестанно размышлять, чтобы следовать им в своей собственной жизни. В заключение предисловия автор - вслед за ведущими лютеранскими богословами той эпохи - отмечает, что новозаветные писания нельзя считать равноценными: среди них в первую очередь следует выделить наиболее богодухновенные, к каковым относятся послания апостола Павла и Евангелие от Иоанна (“...из них ты доподлинно узнаешь, каким образом вера во Христа побеждает грех, смерть, Дьявола и ад, и как она делает жизнь блаженной и благочестивой”, после чего следует характерный для Реформации пассаж: “... уж лучше мы лишимся деяний и чудес Христовых, нежели останемся без Его учения, ведь без учения Его деяния Его бессильны помочь нам, тогда как Его Слово есть источник жизни, о чем Он самолично возвестил. Св. Иоанн в своем Евангелии раскрывает не столько деяния Христовы, сколько Его учение, тогда как три других евангелиста много пишут о Его деяниях, а учение Его излагают в недостаточном объеме. Именно по этой причине Евангелие от Иоанна следует считать более ценным и стоящим выше трех прочих Евангелий”).
Второе предисловие носит более конкретно-исторический характер, поскольку в нем повествуется о главных этапах распространения христианства в Финляндии и обстоятельствах, сопровождавших появление финской версии Нового Завета. Перевод этого предисловия, представляющего большой исторический интерес, и наш комментарий к нему предлагаются ниже (см. раздел «Из сочинений Микаэля Агриколы»).
Последнее, на что хотелось бы обратить внимание в связи с агриколовым переводом Нового Завета - это источники, использованные им в своей работе. В одном из двух предисловий он сообщает, что половина текста была им переведена непосредственно с греческого оригинала (отредактированного Эразмом). Источниками же второй половины перевода послужили Вульгата, латинская версия в редакции Эразма, немецкий перевод Лютера и, разумеется, шведские переводы 1526 и 1541 гг., что представляется естественным, учитывая, что шведским Агрикола владел свободно (в данном случае не суть важно, был ли этот язык для него родным либо в совершенстве освоенным). Примечательно, что издание 1548 г. снабжено теми же гравюрами, что и “Библия Густава Вазы” 1541 г. О месте агриколова перевода Нового Завета в истории финского литературного языка и культуры в целом мы скажем чуть ниже (§§ 9 и 10), теперь же коснемся его переводов из Ветхого Завета.
8.2. Как уже отмечалось, отдельные переводы из Ветхого Завета Агрикола включил в “Книгу молитв” 1544 г. и в Служебник 1549 г., причем выбор текстов, переведенных им на том этапе, определялся прежде всего богослужебными нуждами. Как мы увидим, тем же подходом он руководствовался и в своей дальнейшей работе над переводом Ветхого Завета; кроме того, отбирая те или иные тексты, он преследовал и цели духовно-просветительного характера. Над переводом ветхозаветных текстов Агрикола трудился несколько лет после издания Служебника в 1549 г. В эти годы много сил ему приходилось отдавать административным заботам, поскольку после смерти Мартина Шютте епархия Турку в течение более четырех лет оставалась без своего главы и все вопросы управления легли на плечи членов заметно поредевшего капитула, в котором Агрикола занял ключевую позицию. Это позволяет предположить участие иных лиц в переводе ветхозаветных текстов, которые были, так сказать, «подключены» к работе многоученого секретаря капитула, обремененного прочими заботами.
В принципе сам Агрикола достаточно прозрачно намекает на этот момент в предисловии к “Давидовой Псалтири”, изданной в 1551 г. (в заключение предисловия он просит молиться за «тех, кто перевел псалмы на финский язык в городе Турку»). Более того, Паавали Юстен в “Хронике епископов финляндских” дает понять, что перевод большинства - если не всех - псалмов был выполнен им самолично при содействии вверенных ему учеников кафедральной школы. Проведенный анализ лингвистических особенностей этих переводов подтвердил вероятную причастность к ним Юстена, хотя, с другой стороны, утверждать, что Агрикола совершенно остался в стороне, исследователи все же не решаются (Nikkilä 1993, 605-606 ss.). Высказывалось также предположение (разделяемое, правда, не всеми учеными) о возможном вкладе в перевод “малых пророков” ученика Агриколы Эрика Хяркяпя, овладевшего древнееврейским языком в Виттенберге (Häkkinen 1994, 86 s.). Не исключено, что подобные методы работы Агрикола позаимствовал у Лютера, вокруг которого существовал кружок помощников, содействовавших ему в переводе.
Агрикола мечтал перевести Ветхий Завет на финский в полном объеме. Однако резкое оскудение материальных возможностей (как его собственных, так и епархии) не позволило ему осуществить свой замысел. Поэтому Агрикола, по-прежнему руководствуясь в первую очередь богослужебными и духовно-просветительными нуждами, должен был отобрать тексты Ветхого Завета, которые надлежало перевести прежде всего. Первые ветхозаветные переводы на финский вышли в 1551-1553 гг. Однако начавшаяся в 1554 г. война с Россией, непосредственно затронувшая восточные пределы Финляндии, потребовала мобилизации всех материальных ресурсов страны и фактически поставила крест на продолжении переводов из Ветхого Завета. В итоге Агриколе удалось издать три сборника переводов ветхозаветных текстов, к краткому рассмотрению которых мы теперь и перейдем (как и в случае с изданием финского перевода Нового Завета, финансирование этих книг опять легло на плечи Агриколы и его ближайших друзей из Турку, король же соблаговолил лишь проставить на экземплярах свои печать и герб, что должно было свидетельствовать об официальном характере издания и в какой-то мере способствовать реализации тиража).
В 1551 г. вышла Давидова Псалтирь (Dauidin Psaltari). Издавая ее, Агрикола исходил в первую очередь из практических потребностей: надлежало как можно скорее заменить латинскую Псалтирь на финскую, поскольку, как уже отмечалось выше, в Финляндии сохранилась традиция совершения литургических часов, во время которых читались псалмы. По этой причине основным адресатом финской Псалтири были священники: не случайно именно к ним обращено стихотворное предисловие, в котором рисуется образ идеального пастыря, напоминающий аналогичный портрет в предисловии к “Книге молитв” (см. ниже наш перевод); кроме того, именно священникам Агрикола адресовал специально составленный перечень языческих богов и духов, которым по-прежнему поклонялась немалая часть финского населения (об этом чуть ниже).
Вообще говоря, сохранение практики литургических часов свидетельствовало об известном консерватизме тогдашнего руководства не только финской, но и шведской церкви: если в свое время Олаус Петри возражал против их сохранения, то после его отставки возобладала более умеренная и терпимая к католическому наследию линия, представленная Лаурентиусом Петри и поддержанная верхушкой финского духовенства. “Давидова Псалтирь” Агриколы включает, в числе прочего, практические рекомендации священникам по совершению литургических часов.
Заглавие “Давидова Псалтирь” было выбрано Агриколой неслучайно: сходное название (Psalterium Dauidis) имел сборник псалмов, изданный в 1506 г. известным лейпцигским гуманистом Мельхиором Лоттером; есть сведения, что в распоряжении Агриколы имелся экземпляр этого издания.
“Давидова Псалтирь” стала отнюдь не первым опытом обращения Агриколы к псалмам: вспомним, что уже “Книга молитв” включила четыре десятка псалмов, переведенных им. Предисловие, открывающее сборник, составлено с опорой на аналогичное вступление Лютера к немецкому переводу псалмов. Агрикола приводит краткие сведения о Давиде, который по традиции считался творцом Псалтири. Он подчеркивает душеполезное значение псалмов, отмечая, что в Псалтири в сжатом виде заключено все содержание Священного Писания: неслучайно Агрикола повторяет расхожее в эпоху Реформации сравнение, называя Псалтирь “Малой Библией”. Заключительная же часть предисловия, написанная рифмованными стихами, является оригинальным текстом Агриколы и представляет большой интерес для исследователей финского фольклора и духовной истории Финляндии, т.к. именно в ней содержится упоминавшийся перечень языческих божеств, которым поклонялись древние финны и, надо полагать, многие современные Агриколе крестьяне - в особенности те из них, что населяли внутренние районы страны, удаленные от городских центров.
Агрикола включил в свой список имена 24 божеств, различных по своим функциям и происхождению: среди них можно обнаружить древне-финских духов-покровителей и эпических героев, но также и скандинавских божеств и даже - в сильно искаженном виде - христианских святых (ср.: Hittavainen - Губерт, Nyrkäs - Георгий, Pellon Pekko - Петр, Ägräs - Григорий). Все это говорит о неоднородности и многосоставности религиозных верований аграрного населения Финляндии в начале эпохи Реформации, с чем Агриколе и его единомышленникам довелось столкнуться на собственном опыте. Отношение реформатора из Турку к языческим верованиям было однозначно негативным, поскольку он видел в них проявление темной магической стихии, искажающей свет истинной веры Христовой и вводящей человека в обман. Неслучайно названный пассаж Агрикола поместил вслед за поучениями, подчеркивающими, что священническое служение должно сводиться к трем основным вещам - изучению Св. Писания, проповеди Слова Божиего и наставлению в молитве. Перечислив языческие божества, Агрикола восклицает: “Не безумен ли поклоняющийся им народ?”, - чтобы затем пуститься в рассуждения о нелегком труде евангелических проповедников, пытающихся искоренить эти заблуждения.
Тот факт, что Агрикола счел необходимым включить в свое предисловие сведения о народных верованиях, не был чем-то совершенно необычным на фоне рассматриваемой эпохи: подобную информацию содержали многие книги “духовно-прикладного” характера, изданные в период Реформации в разных странах и предназначенные в первую очередь для проповедников Слова Божиего, которые, занимаясь по сути новой евангелизацией масс, должны были конкретно представлять себе языческие и магические пережитки, распространенные в народе. Так, в уже упоминавшемся литовском катехизисе 1547 г. Мартинаса Мажвидаса описываются старые божества, почитавшиеся литовскими язычниками. Вряд ли Агрикола что-то знал об этой книге (правда, Паавали Юстен, сменивший его на посту ректора, некоторое время провел в Кенигсберге, где был издан труд Мажвидаса, и в принципе какой-то информацией на сей счет мог располагать); высказывалась гипотеза, что в распоряжении как Агриколы, так и Мажвидаса имелись какие-то неизвестные нам руководства по составлению душеполезных сочинений, которые были обращены в первую очередь к проповедникам нового учения среди темных, неграмотных масс и выходили в центрах, расположенных на культурно-религиозном пограничье, как тот же Кенигсберг (Häkkinen 1994,134 s.). Примечательно само обстоятельство, что обе страны, Финляндия и Литва, в тот период оставались удаленными окраинами западно-христианского мира, позже других принявшими христианство, в силу чего языческие традиции и практики сохранялись там длительное время. Среди исследователей нет единства мнений относительно оригинальности названного списка богов из Псалтири Агриколы. Дело в том, что в 1928 г. в библиотеке Упсальского университета был обнаружен фрагмент XVI в., содержащий перечень (нерифмованный) имен финских языческих божеств: он обнаруживает значительное сходство с рифмованным списком Агриколы, но при этом независим от него. Помимо прочего, высказывалось предположение, что составители обоих перечней опирались на какой-то общий - ныне утраченный - латинский текст (Tarkiainen, Tarkiainen 1985, 234 s.).
Свои переводы псалмов Агрикола выполнил с латинского текста Вульгаты, а также обратившись к немецкому переводу Лютера. Кроме того, в его распоряжении были две рифмованные латинские псалтири, составленные немецкими реформаторами Георгом Майором (1547) и Файтом Дитрихом (1537). Как и Новый Завет, “Давидова Псалтирь” была снабжена «суммариями», причем в добавление к суммариям Лютера (в редакции Брунфельса), использованным при составлении “Книги молитв”, Агрикола опирался также на суммарии Майора и Дитриха к указанным сборникам. Как показал сравнительный анализ (Heininen 1992 (2), 249 s.), финский автор счел нужным внести определенные модификации в заимствованные немецкие суммарии, смягчив, в частности, резкие высказывания в адрес предшествовавшей традиции и в то же время сделав акцент на идее спасения одной лишь милостью Божией. Что же касается примечаний к псалмам, их исследование установило (Heininen 1994, 191 s.), что Агрикола следовал Лютеру и “Библии Густава Вазы” 1541 г., причем и здесь сказались просветительная направленность его деятельности и стремление к систематизации: скажем, трогательно выглядит составленный им обстоятельный перечень мелких животных (!), упоминаемых в псалмах.
В 1551 г. были изданы Гимны и пророчества, выбранные из Моисеева Закона и пророков (Weisut ia Ennustokset Mosesen Laista ia Prophetista Wloshaetut), а в следующем году вышел сборник под названием Пророки. Аггей. Захария. Малахия (Ne Prophetat. Haggai. Sacharja. Maleachi). Собственно говоря, переводчик замышлял издать их в виде единого целого, но по неизвестным причинам ему пришлось издать две отдельные книги. Главным источником для Агриколы послужил немецкий перевод Лютера. Кроме того, при отборе текстов, вошедших в состав “Гимнов и предсказаний”, он использовал латиноязычную Постиллу известного в Скандинавии Й. Бугенхагена (1544), много сделавшего для реформирования датской церкви (его лекции Агрикола в свое время слушал в Виттенберге). Как и в случае с “Давидовой Псалтирью”, финский реформатор исходил из конкретных потребностей богослужения и духовного просвещения у себя на родине. В период, о котором идет речь, в новых финских богослужениях по традиции исполнялись торжественные песнопения, т.н. кантикумы (лат. мн.ч. cantica), опиравшиеся на ветхозаветные тексты, в связи с чем ощущалась необходимость в их переводе с латинского на финский. Что же касается “предсказаний”, фигурирующих в названии сборника 1552 г., то под ними подразумевались тексты Ветхого Завета, в которых по традиции усматривали предвосхищение новозаветных идей и событий (отрывки из Пятикнижия Моисеева и “великих” пророков).
Особое внимание необходимо обратить на тот факт, что второй из названных сборников (“Пророки”) включил в себя не только десять заповедей, но и прочие разделы Моисеева законодательства. Данное обстоятельство представляет немалый интерес потому, что на ранней стадии Реформации ее деятели из законов Моисея соглашались принять лишь Декалог, фактически отвергая прочие установления: вспомним в этой связи о позиции Олауса Петри (см. часть I, гл.1, § 1). В отличие от шведского реформатора, Агрикола при переводе фрагментов Моисеева законодательства исходил из распространенной тогда идеи, согласно которой именно этот корпус воплощал собой «естественный закон», вложенный Богом в сердце каждого человека: в этом, вероятно, не обошлось без влияния его учителя Меланхтона, устрашенного эксцессами народной Реформации и полагавшего, что Закон необходим для морального воспитания народа.
Подобный взгляд сформировался у Меланхтона постепенно, через размышление над конкретными событиями и в особенности благодаря происшедшей в его сознании реабилитации Аристотеля: коль скоро «естественный закон» охватывает прежде всего сферу социальной этики, сочинениям Аристотеля, в первую очередь его «Политике», следовало уделять первостепенное внимание (Reardon 1981, 138 s.). Собственно говоря, и поздний Лютер также не отрицал необходимости наставления в Законе духовно незрелых людей. Это со всей очевидностью проявилось в его “Застольных речах”, где, в частности, говорится: “Безбожники обращают Евангелие в плотскую свободу – и оттого становятся лишь хуже. Вот почему они подпадают под действие не Евангелия, а Закона. ... Евангелие обращено лишь к людям, исполненным страха, сокрушения и угрызений совести, тогда как Закон распространяется на людей безбожных, не ведающих сокрушения, грубых и лживых - им-то его и надлежит проповедовать” (Luther 1967, 29 s.).
Кроме того, поскольку традиционное каноническое право казалось реформаторам слишком “католическим”, в церковном устроении образовались известные лакуны, которые на этом этапе Реформации церковные деятели пытались прикрыть заимствованиями из Моисеева законодательства (Pirinen 1962, 190 s.). Этим и руководствовался Агрикола, который указанное приложение к переводу трех “малых” пророков предварил следующим характерным замечанием: “Далее следует ряд глав из книг Моисея ..., которые в силу разных причин весьма необходимы для чтения в церквах епархии Турку”. В особенности финский реформатор выделил постановления, касающиеся нравственности и брака, что неудивительно, ведь установленный от Бога «естественный закон» призван в первую очередь обеспечить воспроизводство рода человеческого в «благопристойном» виде. Во всем этом проявились новые грани личности Агриколы как церковного деятеля, видевшего свою миссию в моральном исправлении народа (а не одних только священнослужителей, что было характерно для начального этапа его деятельности): с духовной и нравственной неразвитостью широких масс крестьянского населения он имел возможность столкнуться во время визитационных поездок по епархии; кроме того, многое ему удалось также почерпнуть из рассказов приходских священников, посещавших Турку. Интерес Агриколы к Моисееву законодательству был неслучаен: сделавшись главой обширной епархии, он все больше внимания обращал на проступки против сообщества верующих и нарушения церковной дисциплины, а не только на индивидуальные грехи. Когда через год после издания “Пророков” Агрикола был официально назначен епископом Турку, он первым делом совершил инспекцию приходов, стремясь на местах искоренить то, что ему казалось посягательством на основы церковной жизни. В этом смысле Агрикола предвосхитил уже новую стадию Реформации, наступившую во второй половине XVI столетия, когда в религиозной жизни решающее значение приобрело коллективное начало.
Оба названных сборника ветхозаветных переводов были оснащены предисловиями, суммариями и маргиналиями, при составлении которых Агрикола ориентировался на те же источники, что и при переводе Псалтири, а также на упомянутую Постиллу Бугенхагена. Исследование добавлений и исправлений, внесенных в Агриколой в использованные им справочные материалы немецких авторов, выявило уже отмеченную закономерность: финский автор ставит акцент на доктрине оправдания верой и вместе с тем уделяет внимание конкретно-исторической информации, содержащейся в ветхозаветных текстах, стараясь в то же время несколько приглушить антикатолический пафос своих источников (Heininen 1993, 123 s.).
Особый интерес представляет для нас предисловие к “Пророкам”: возвещая о необходимости для христианина во всем полагаться на Бога, Агрикола анализирует различные аспекты человеческого существования, начиная с материальной жизни и кончая социальным и церковным устроением, что выливается в целую сотню рифмованных строк - подобное “каталогизаторство” было в духе библейского гуманизма с его выраженным моралистическим уклоном. По твердому убеждению автора, добродетельный человек получает помощь и защиту от Бога, нечестивец же лишен такой поддержки (“Господь обитает в доброй душе / В злой же душе живет нечистый дух”). Примечательно, что и это предисловие было обращено в первую очередь к священникам. В нем вновь звучат намеки на неких завистливых недоброжелателей Агриколы, пытавшихся помешать изданию его труда (“многими интригами и ложью” - “monen ionen ia walhen cansa”): трудно сказать с определенностью, кого он конкретно имел в виду, но в любом случае ясно, что в Турку первой половины 1550-х гг. издание книг на финском языке было делом хлопотным и далеко не простым.
