11. Из сочинений Микаэля Агриколы
1. Предисловие к Новому Завету (1548)
Любезный христианский читатель, достопочтенный обитатель Финляндии1, Хяме и Карелии, и всякий человек, возлюбивший Господа Иисуса Христа! Перед тобою книги Нового Завета, наполовину с греческих, наполовину с латинских, немецких и шведских книг на финский язык переведенные по милости, дарованной нам Духом Господа Иисуса Христа. До сих пор язык сего края был крайне мало - чтобы не сказать вовсе никак не был - в книжном или рукописном употреблении. Прими же с благосклонностью, Господа ради сей труд, каковым бы он ни оказался.
Да будет тебе известно, что изначально Новый Завет был написан святыми евангелистами и апостолами по-гречески, за исключением Евангелия от св. Матфея и Послания св. Павла к Евреям, которые, как полагают, были написаны на еврейском языке. Когда же вера Христова и христианство утвердились в Риме и Италии, где говорили на латинском языке, книги Нового Завета были переведены на латынь. Поскольку в дальнейшем вера Христова и христианство пришли оттуда в Германию, Англию, Данию, Швецию, а также к нам и в другие края, признавшие верховенство Римской церкви, Святая Библия, Слово Божие, богослужение и обряды в названных странах, не исключая и нашей, стали совершаться лишь на латыни, хотя богослужению полагалось звучать на языке страны, принявшей веру. Ведь если Христос пришел спасти все человечество, Его слова, возвещенные нашего блаженства ради, должны быть доступны и ясны всем, а не сокрыты от [понимания] людей, как это, увы, имело место прежде, к великому соблазну для душ. Равным образом апостол Павел в 14-й главе Послания к Коринфянам высказывает настоятельное пожелание, чтобы в христианской церкви звучали всем понятные слова, потребные для духовного блага наших ближних: “Но в собрании верующих лучше скажу пять слов понятных, чтобы наставить и других, чем десять тысяч слов на непонятном языке” и т.д. По причине засилья латыни сложилось неудовлетворительное положение дел. Во времена не столь отдаленные некоторые из священников, возглавляющих собрания верующих, разумели латынь весьма скверно либо не понимали вовсе. И в наши дни, бывает, невежды заседают в святых местах и из рук вон плохо наставляют вверенный им народ. Иные лишь изредка утруждают себя составлением проповедей и не радеют о том, чтобы научить бедный народ молитве «Отче наш», не говоря уже о более сложных истинах христианского учения, а ведь служение священника в том и состоит, чтобы наставлять народ в катехизисе и Слове Божием. Иные же столь зловредны, что из тщеславия, зависти или же корысти ради не желают расставаться со своей должностью и другим не дают проповедовать Слово Божие. Таковых не уставал обличать Христос, особенно в 11-й главе Евангелия от Луки: “Горе вам, учителя Закона! Вы присвоили себе ключи от знания и сами не вошли, и тех, кто хочет войти, не впустили.” Однако теперь /в Финляндии/ никто из священников или наставников не сможет оправдать собственную леность и небрежение служением ссылкой на незнание латинского или шведского языков. Именно с этой целью Новый Завет был простыми словами переведен с оригинала, являющегося творением апостолов и евангелистов. Помимо того, на полях текста либо в конце каждой главы помещены пояснения, дабы люди, не особенно сведущие в Святой Библии, смогли ее и сами уразуметь, и другим растолковать. Таким образом, текст передает слова Божественного Святого Духа, а предисловия и пояснения помещены для лучшего его разумения. И пусть отдельные слова, услышанные впервые, поначалу покажутся странными и режущими слух, все же я тешу себя надеждой, что со временем через регулярное чтение сделаются они более привычными и приятными. Строгому же критику, которому этот перевод покажется неудовлетворительным, я посоветовал бы вспомнить слова св. Иеронима, обращенные к Паммахию в сочинении De optime genere interpretandi /О наилучшем способе перевода/: “Simplex translatio potest errorem habere, non crimen” /Простой перевод может заключать в себе ошибку, а не преступление/.
Если же кто-то спросит: “Откуда мне узнать, когда и при каких обстоятельствах народ страны Финской принял крещение?”, я расскажу следующее. В лето 1150-е от Рождества Христова королем Швеции был избран Эрик Седварсон, которого теперь мы величаем Эриком Святым. Тотчас после своего избрания стал он думать, чтобы веру Христову насадить также и в Финляндии. С этой целью отправился он туда с большим войском, захватив в поход и св. Генриха, тогдашнего епископа Упсальского. Начав войну против /племени/ финнов2, он одержал победу, /а затем/ даровал им милость, сделав их своими союзниками и дозволив проповедовать среди них Слово Божие. Прежде чем вернуться восвояси, поставил он в здешних краях епископом и проповедником св. Генриха, которого на следующий год убили (был он родом из Англии). С тех самых пор в епархии Турку, как и повсюду, один лишь латинский язык был в употреблении в церквах, собраниях верующих и за богослужением: тому свидетельством старые церковные книги, которые до сих пор можно найти в храмах. Так было крещено /племя/ финнов. В год 1248-й другой король, Эрик по прозвищу Леспэ, направил в Финляндию крупное войско под командованием своего зятя Биргера Ярла, который одержал победу над /племенем/ Хяме. И не оставлял он их в покое до тех пор, пока они не согласились принять крещение и сделаться христианами, получив в обмен гарантии своей жизни и имущества. Не принявших же крещение он по-прежнему преследовал, пока и они не крестились. Вот как /племя/ Хяме было обращено в христианство. Далее, в 1293 г. от Рождества Христова господин Торгильс, маршал Швеции, с немалым войском двинулся в землю карел, ибо последние много вреда причиняли Хяме и Финляндии, в особенности же христианам. Карелы были покорены шведами, которые вслед за тем выстроили Выборгский замок и город для отпора карелам и русским. Вот таким образом карелы сделались христианами, обратившись в веру Христову.
Кроме того, предполагается, что жители прибрежных районов Уусимаа, входящих в состав ленов Порвоо и Раасепори, а также обитатели островов /вблизи побережья/ Каланти и Похъянмаа, и по сию пору говорящие на шведском языке3, /некогда/ прибыли из Швеции или с острова Готланд. Когда же безбожные язычники-финны, обитавшие во внутренних районах, попытались по своему обычаю причинить вред островным жителям, те на кораблях и лодках бежали в Швецию, прося защиты и помощи у родственников и приятелей. По этой причине они сделались христианами задолго до того, как были обращены жители Финляндии.
Хотя каждое из /названных/ племен отличается своим наречием и языковыми особенностями, вследствие чего в каждой области говорят по-своему, епархию в целом принято именовать Финляндией, т.к. область /Собственно-/Финляндия стала как бы матерью всем прочим. Именно эта провинция раньше других приняла крещение; здесь же располагаются главный храм и епископская кафедра. Вот почему при переводе Нового Завета более всего учитывался диалект /Собственно-/Финляндии, однако по возможности использовались слова и выражения, заимствованные из других диалектов. Обилие наречий в Финской епархии удивлять не должно: хотя все финские земли образуют одну и ту же епархию, они разделены на семь замковых ленов4, о чем упоминает Якоб Циглер Ланданус5. Из них первый и главный – это лен Южной и Северной /Собственно/-Финляндии, второй - Верхняя и Нижняя Сатакунта, третий - Хяме, четвертый - Карелия, пятый - Уусимаа, шестой - Раасепори, седьмой - Восточная Похъянмаа, кроме Каланти и прилегающих районов. Неудивительно поэтому, что в нашем краю и епархии столько речевого разнообразия и в каждой области непременно услышишь какие-нибудь особенные слова и выражения.
Да не прогневается добрый христианин, читатель этой святой Книги, обнаружив в новом финском переводе какие-либо погрешности, неточности, странности или неблагозвучные слова. Nam nihil simul inceptum et perfectum esse constat /Ибо, как известно, ничто не бывает одновременно новым и совершенным/. Если же некий ревнующий о Боге муж возьмется выполнить сей труд лучше /нашего/, он волен делать это, но только пускай приготовится к строгой критике. И да будет известно всякому ученому и неученому – священнику, капеллану, дьякону или простому мирянину, - что следует прилежно внимать словам этой книги, постоянно держать их в уме, размышлять о них и через то удостоиться вечной жизни, каковой да сподобимся мы все по милости Господа нашего Иисуса Христа. АМИНЬ.
Примечания:
1. В соответствии со средневековой традицией Агрикола называет юго-западную провинцию страны “Финляндией” (Suomi). Впоследствии это название распространилось на всю страну, данную же область стали именовать “Собственно-Финляндией” (Varsinais-Suomi). Правда, обычай именовать всю страну Финляндией по ее наиболее развитой юго-западной провинции появился уже в период Кальмарской унии (XV-нач.XVI вв: Suomen historian pikkujättiläinen 1987, 118 s.), но, судя по всему, Агриколе и тем, кому он адресовал свое предисловие, были знакомы оба словоупотребления.
2. Под “финнами” (suomalaiset) Агрикола имеет в виду юго-западное племя (русск. летописное “сумь”), обитавшее в Собственно-Финляндии и отличавшееся от других племен - хяме и карел (“ямь” и “корела”).
3. В XI - XIII вв. выходцы из Швеции – преимущественно крестьяне - колонизовали северное побережье Финского залива и восточное побережье Ботнического залива: в этих районах и по сию пору проживает значительное шведоязычное население.
4. Зáмковыми ленами (фин. linnanläänit) называлась административные области, на которые Финляндия делилась в конце средневековой эпохи: начальники ленов, назначенные королем в тот или иной укрепленный замок, собирали налоги в казну и при этом пользовались значительной самостоятельностью. Неудивительно, что Густав Ваза в своем стремлении к централизации системы управления упразднил эту систему.
5. Баварский гуманист Якоб Циглер (Ланданус) издал в 1532 г. географическое сочинение с описанием различных стран Европы. Сведения о Финляндии были включены им в общий раздел, посвященный Скандинавии (“Scondia”).
(Перевод со старофинского выполнен по изданию: Ruotsin ajan suomenkielistä runoa ja proosaa. Koon. Väinö Kaukonen ja Vilho Suomi. Tietоlipas 50. Forssa 1967).
Комментарий
Как правило, в эпоху Реформации переводчики Писания на национальные языки составляли оригинальные предисловия, в которых излагали собственные представления о церковной истории и новые богословские идеи; кроме того, эти предисловия содержали немало конкретной информации касательно обстоятельств распространения христианства в той или иной стране и возникновения данного перевода. Так поступили, к примеру, те же Лютер и Олаус Петри, поэтому не удивительно, что и Микаэль Агрикола пожелал снабдить свой перевод аналогичным предисловием. Собственно говоря, предисловий к переводу Нового Завета у него два. Первое касается общебогословских вопросов, активно дебатировавшихся в эпоху Реформации. Составляя его, финский переводчик, естественно, опирался на аналогичные тексты Лютера и Олауса Петри, чьи переводы Священного Писания он активно использовал в собственной работе (Harviainen, Heininen, Huhtala 1990, 63 s.).
Второе предисловие Микаэля Агриколы - оно и было нами переведено - носит вполне оригинальный характер. Автор сообщает, что перевел Новый Завет наполовину с греческого, наполовину же с латинского, шведского и немецкого переводов (особо отметим, что он пользовался греческим и латинским текстами, отредактированными Эразмом Роттердамским). Исследователи вскрыли гетерогенность источников, находившихся в распоряжении Агриколы: переведенный им текст напоминает своего рода мозаику, элементы которой восходят к тем или иным переводам либо непосредственно к греческому оригиналу. Подобная особенность отражает разнородность влияний, испытанных финским переводчиком (немецкий перевод Библии, выполненный Лютером; традиции библейского гуманизма; идеи и переводческие принципы шведских реформаторов, многих из которых Агрикола знал лично).
Защищая свой перевод от возможных нападок, Агрикола цитирует св. Иеронима. Данное обстоятельство недвусмысленно свидетельствует о влиянии Меланхтона и близких к нему церковных гуманистов (Лютер же из всех Отцов Церкви менее всего ценил именно Иеронима: по его словам, Иероним «писал лишь о посте, пище, девстве и т.п., не выказывая ни малейших признаков истинной веры. Иеронима следует читать ради истории. О вере же и правильной, истинной религии в его писаниях нет ни слова» - цит. по: Tarvainen 1986, 71 s).
Средневековое католичество финский переводчик осуждает прежде всего за пренебрежение переводом Слова Божиего на национальные языки, вследствие чего Св. Писание осталось непонятным основной массе верующих. В этом смысле Микаэль Агрикола был человеком Реформации, по-новому смотревшим на проблематику сакрального языка.
Средневековые люди, чье отношение к сфере сакрального было окрашено немалой долей магизма, считали для себя естественным обращаться к Богу на языке, отличном от обыденной речи: более всего их заботило не понимание священных текстов, а то, угодны ли Богу (иначе говоря, доходят ли до Бога) возносимые ими молитвы. Реформация существенно изменила отношение к языку общения с Богом: в глазах реформаторов особое значение приобретало сознательное отношение каждого человека к своей вере. В этой связи им казалось возмутительным, что многие священники (не говоря уже о мирянах) зачастую не понимали текстов, читаемых на латыни - ср. соответствующий пассаж из предисловия Агриколы, где подобные священники упрекаются в лености, но также корыстолюбии и стремлении помешать проповеди “истинных служителей Слова”.
Поскольку финский язык в ту эпоху еще не имел книжного бытования, остро стояла проблема диалектной базы нового литературного языка. В своем предисловии Агрикола рассуждает на эту тему, обосновывая свой выбор в пользу юго-западных финских диалектов соображениями преимущественно культурно-исторического порядка. Однако при этом он не отвергает возможности привлечения и иного диалектного материала (в этом отличие его подхода от финских переводов Библии, выполненных в XVII-XVIII вв.): оно и неудивительно, учитывая его происхождение из района интенсивных лингвистических контактов. Агрикола отдавал себе отчет в сложности стоявшей перед ним задачи, т.к. в процессе перевода ему пришлось ввести в употребление немало слов и выражений, которые - как он сам опасался – кое-кому могли показаться “поначалу странными и режущими слух” (oudhot ia camalat ensin cuulla). От нашего внимания не укроется и то обстоятельство, что Агрикола не оценил усилий по созданию вероучительных и богослужебных книг на финском языке, которые, как теперь доподлинно известно, предпринимались церковными людьми Турку до него или параллельно с ним (вспомним феномен т.н. “доагриколовой литературы”): иначе как расценить его заявление в самом начале предисловия: “Язык сего края до сих пор был крайне мало - чтобы не сказать вовсе не был - в книжном или рукописном употреблении” (разрядка моя - И.М.)? Не исключено, что в церковной столице Финляндии – пусть там было не так уж много ученых клириков – между отдельными переводчиками существовало известное соперничество с вытекающими из него ревностью и завистью, на что недвусмысленно намекает сам Агрикола, упоминая неких “строгих критиков”. С другой стороны, в конце предисловия он “великодушно” признает за иными “ревнующими о Боге мужами” (Jumalan ysteuet) право на перевод Св. Писания, но тут же предупреждает об ожидающей их нелицеприятной критике. Стоит ли говорить, что в Турку того времени перевод Писания на финский язык воспринимался как дело чрезвычайной важности, обеспечивавшее переводчику почет и славу (справедливости ради следует сказать, что Олаус Петри, шведский переводчик Нового Завета, особым великодушием к своим предшественникам также не отличался: в предисловии к собственному переводу он ни словом не обмолвился об их трудах).
В своем предисловии к Новому Завету Агрикола мимоходом касается темы идеального пастыря новой евангелической церкви, что получило более полное развитие в других его работах. Главный недостаток старой церковности он видит в невежестве основной массы католического духовенства, особенно рядового. В отличие от них, евангелический священник призван радеть об укоренении основ христианского учения среди широких масс верующих, выступая с регулярными проповедями, цель которых - сделать истины христианства доходчивыми и понятными. Сходные рассуждения о миссии священника обновленной церкви мы найдем и в более раннем предисловии Агриколы к “Книге молитв” (см. ниже наш перевод), а также в предисловии к “Давидовой Псалтири”, вышедшей четырьмя годами позже: это свидетельствует о том, что данная тема волновала Агриколу на всем протяжении его работы в структурах епархиального управления (1540- 1550-е гг.).
Вторая часть предисловия представляет собой доходчивое и краткое изложение истории христианизации Финляндии. Интерес к тематике такого рода был вполне естествен для ученика Лютера и Меланхтона, которые вовсе не считали, что создают какую-то новую церковь, а, напротив, были убеждены, что лишь восстанавливают “истинную” традицию древней Церкви, искаженную в средневековый период. В этой связи знание конкретных обстоятельств христианизации тех или иных стран и регионов представлялось уместным и даже необходимым. Как неоднократно указывалось в первой части данной работы, финские реформаторы в целом положительно оценивали средневековую церковную историю своего родного края: в тексте Агриколы мы не найдем каких-либо критических замечаний относительно обстоятельств крещения Финляндии или, скажем, широкого почитания там святых Эрика и Генриха в канун Реформации. Сведения, касающиеся христианизации Финляндии, Агрикола почерпнул из современных ему источников, прежде всего из “Шведской хроники” Олауса Петри и географического сочинения немецкого гуманиста Циглера (имя которого он упоминает в своем тексте): из первого он заимствовал сведения о т.н. “крестовых походах” в Финляндию, а из второго - информацию о средневековом административном делении Финляндии, упраздненном Густавом Вазой. Относительно достоверности (точнее, сомнительности) традиционного представления о трех “крестовых походах”, якобы совершенных шведами против язычников-финнов, мы уже говорили во Введении к нашей книге: современной исторической науке эта картина представляется, мягко говоря, упрощенной и идеализированной. Повествование об основных вехах христианизации Финляндии выдержано Агриколой в духе типичной для Средних веков идеи справедливой (“богоугодной”) войны, носящей миссионерский характер: в Скандинавии эта тематика была известна по “Видениям” св. Бригитты (Мяэотс 1985, 83) - вместе с епископом Турку Хеммингом св. Бригитта выступала вдохновительницей похода против “еретиков”-новгородцев, предпринятого именно с территории Финляндии (1348 г.).
В соответствии с главными идеями Реформации Агрикола подчеркивает, что свой перевод он предназначил для всех говорящих по-фински независимо от их служения (в этом можно уловить отголосок идеи «всеобщего священства», разработанной Лютером). Правда, в условиях Финляндии того времени - при недостаточной развитости городской жизни и узости культурной прослойки - издание финского текста Нового Завета представляло важность прежде всего для священнослужителей, выступавших своего рода “авангардом” религиозного обновления в этой северной стране, удаленной от главных центров западного христианства и соответственно Реформации. В конкретных церковных и культурных условиях середины XVI в. Новый Завет по-фински предназначался не только и не столько для индивидуального чтения, сколько для удовлетворения потребностей в новом богослужении и церковной проповеди. Неслучайно финский Служебник, напечатанный вслед за Новым Заветом в следующем, 1549 году, содержит прямую рекомендацию зачитывать во время богослужения фрагменты Нового Завета уже из финского издания 1548 г. Перечисляя тех, кому надлежит размышлять над строками Нового Завета, Агрикола в первую очередь упоминает “священников, дьяконов и капелланов” и лишь затем говорит о “всяком мирянине” как потенциальном адресате своего перевода: в этом вольно или невольно отразилась специфика финской Реформации, не знавшей широких народных выступлений.
2. Предисловие к “Книге молитв” (1544)1
Грозные времена наступили:
повсюду совершается то,
что было предсказано Христом и апостолами.
От сотворения мира не было горшего бедствия,
нежели то, что уготовано нам в конце.
Посему да неустанно молится,
испрашивая милости у Господа,
всякий, кто желает избегнуть
гнева Господня и адского пламени.
Так поступали все святые,
за что и сподобились блаженства.
Об их подвигах повествует Св. Писание
и можно прочесть в этой книге.
Очерствело сердце у того,
кто не желает /усердно/ молиться:
такой человек ленив и неправеден.
Но Господь разберется с ним,
ибо Он внимает молитвам Своих святых.
Грядут грозные времена!
Не оставляй усердной молитвы:
не многого стоит жертва,
если молитвой ты не стяжаешь милости Божией.
Посему тайно и явно радей о том,
чтобы заслужить у Господа милость.
Близится час Суда Христова,
когда каждому воздадут по заслугам:
/Господь вещает:/
“В день скорби молись ко Мне,
и во всякой беде
Я приду тебе на помощь,
возблагодари же Меня за это”.
Молитва нам помогает,
закон же сердце разбивает.
Непременно дойдет финская речь
до Того, Кто ведает все души.
Хотя молитва “Отче наш”
годится на все случаи жизни,
измученное сердце
рождает также иные молитвы.
Роду лукавому недостаточно простодушной веры -
поэтому он подбирает цветистые слова и длинные речи.
Ты же, христианин, поступай не так,
но размышляй и молись.
Человекоубийца и нечестивец тот,
кто не молится постоянно.
Молитва содержит четыре раздела,
хорошенько запомни их:
заповедь, обетование
вера и то, что мы испрашиваем для себя.
Всякий просящий у Бога
получает желаемое - без всяких на то заслуг,
по одной лишь милости Господа,
даруемой нам за нашу веру.
Не устанавливай для Господа
ни часа, ни продолжительности молитв:
Он Сам укажет подходящий час,
продолжительность, способ и место для молитвы.
Ты же лишь проси и ожидай,
и в нужный час Он пошлет тебе утешение.
Да упражняется в молитве всякий человек:
хозяин и хозяйка, служанка и работник,
епископ, диакон и добрый священник,
мужчина и женщина, святой и грешник,
богач и бедняк, стар и млад -
Сам Господь нас к тому призывает.
Усердный священник! непременно
разъясняй всё это своему народу
в начале, а также в конце своей проповеди:
именно тем ты исполнишь свое служение.
Безграмотный священник, не сведущий в латыни,
скверно наставляет свой народ.
Посему ты теперь и получаешь эту книгу.
Не забывай же своего учения,
но читай и молись неустанно,
и тогда Христос одарит тебя Своими дарами.
И пусть не столь они велики,
но зато полны сладостных звуков.
О, если бы еще и Новый Завет
удалось напечатать!
Таково это предисловие.
Возьми же эту книгу и со вниманием читай ее.
Обращение к священникам
Ревностный священник и наставник
питает свой народ, подобно кормящей матери.
Добрый пастырь радеет о своих овцах -
заблудших, больных и увечных.
Он стережет их, ищет и голосом кличет
и творит для них множество иного добра.
Как отец добывает пропитание для своей семьи,
так и священник неустанно печется о своем приходе
поучением, советом и собственным примером.
Исполняющий волю Господа
уподобляется Его ангелу.
Но плох тот священник,
кто печется лишь о собственной корысти
и не блюдет стадо Господне,
оставляя его без сладостных плодов учения.
Похищающий молоко, шкуры и мясо
и бросающий без присмотра свой скот
подобен бессловесному псу,
который, словно волк, безжалостно раздирает овец
и оставляет их без духовной пищи.
Но в конце времен нечестивые
будут низвергнуты в чистилище и во мрак ада,
и Христос спросит /с них/ за кровь Своих овец.
Тогда нечестивые угодят в раскаленную печь,
горящую неугасимым пламенем -
таково обетование Господа.
Посему, усердный священник, отец и брат!
не пренебрегай своим служением
/и не бросай/ стадо Господне,
но мудро оберегай его от соблазнов.
Научи вверенный тебе народ
часто молиться по предписанному,
прилежно подходить к причастию,
вкушая его с чистой верой,
и исправлять свою жизнь,
за что Христос отпустит тебе грехи.
/Священник же/, пренебрегающий всем этим,
коварно толкает души на путь погибели.
Также не особенно сокрушайся,
если злые люди не станут тебя слушать -
ведь не тебя они отвергают,
но оскверняют свою собственную душу.
Сам же ты не поддавайся лени,
дабы вместе с ними не сделаться добычей лукавого,
но молись прилежно Христу,
попирая ногами дьявола,
и тогда ты вступишь на небеса,
где тебя ожидает радостная награда.
Жалоба на нынешний мир
В былые времена священник,
совершая ложные обряды, получал /за это/ мзду;
папская власть и ложная вера,
душевная отрава и плотская скверна,
коварство и бесстыдная ложь
держали небесные врата запечатанными.
Ныне же торжествует учение благое,
светлое и драгоценное, подобное пшеничному зерну.
Слово Господне - хлеб для души.
Но слабый духом унывает оттого,
что делая многих богатыми в Господе,
сам не удостаивается иной награды,
кроме насмешек, поношений и потертой одежды.
Пророк Амос предупреждал о голоде,
который поразит землю.
Точно также пророк Аггей
грозит заморозками тем,
кто лишает священников десятины -
ведь из одного гроша набирается тысяча.
Но ты не отрекайся от Христа
(хоть у тебя и нет тысячи), не падай духом,
не оставляй своего служения,
но положись на Господа:
ведь если ты доверишься Ему,
Он тебя и накормит, и напоит.
Господь послал Илие хлеб в пустыне,
а Христос из пяти хлебов сотворил множество.
Да к тому же, по моему разумению,
ради чистоты собственной совести
лучше уж питаться черствым хлебом и пить простую воду,
нежели вкушать изысканные яства.
Посему не отрекайся от Христа,
как бы ни старался сей мир, полный злобы.
Против критиков этой книги
Иные не в меру сурово
судят плоды чужих трудов.
Глупцы, берущиеся судить о книгах,
походят на слепца, что тщится различить краски.
Один говорит, что в книге полно погрешностей,
другой немилосердно ее бранит,
а третий и вовсе отвергает с презрением.
Но разве поначалу всё бывает совершенным?
То же самое, любезный друг, можно сказать и об этой книге:
если что-то в ней не так напечатано,
сокращено, добавлено или пропущено,
так это потому, что не всё в ней безукоризненно,
и ты, /придирчивый критик/, можешь торжествовать, обнаружив погрешности.
Достанет у тебя способностей - сделай сам лучше,
если, по-твоему, недостатков у этой книги сверх меры.
Однако же не топчи эту книгу, как свинья,
даже если в ней найдутся кое-какие погрешности.
Не меняй в ней ни единого слова,
когда будешь читать, молиться и наставлять.
Ничего не меняй в ходе проповеди,
которую будешь возвещать народу.
Именно таким образом народ быстрее усвоит то,
чему наставляют еще детей, а именно:
десять заповедей, Символ веры, молитву «Отче наш»
и установительные слова евхаристии.
Однажды записанные, эти слова
наполняют душу покоем и надеждой.
Смотри, читай, ищи и исследуй -
твои глаза от того не распухнут.
Библия дарует тебе дух -
сохрани же его в своем сердце.
Пусть каждый за молитвой произносит слова,
записанные в этой книге.
Примечание:
1 Свое вступление Агрикола написал рифмованными двустишиями. Наш перевод представляет собой его подстрочник, по возможности сохраняющий разбивку фраз оригинала.
(Перевод со старофинского выполнен по изданию: Mikael Agricolan teokset. Uudistettu näköispainos. I osa. Porvoo 1987)
Комментарий
Как и в случае с финским переводом Нового Завета, напечатанным несколькими годами позже, Микаэль Агрикола счел необходимым снабдить свою “Книгу библейских молитв” специальным предисловием. Сопоставление двух этих текстов вскрывает определенные различия в их характере и направленности. Начать с того, что переведенное выше предисловие к “Книге молитв” появляется лишь после календарного раздела, на 89-й странице (!). Как нам представляется, объяснить это можно иными задачами, которые ставил перед собой Агрикола, предназначивший свое сочинение в первую очередь для повседневного употребления (церковного и домашнего). Это избавляло его от необходимости составления развернутого историко-богословского вступления. По той же самой причине, в подражание немецким образцам, финский автор предпочел и более облегченную, стихотворную форму вступительного текста. Тем не менее, предисловие к “Книге молитв” представляет определенный интерес также и в содержательном плане, поскольку из него можно “вычитать” взгляды Агриколы как на богословские проблемы, так и на конкретные вопросы церковного строительства в середине 1540-х гг.
Свое стихотворное предисловие Агрикола разделил на четыре раздела: 1) вступление общего характера, 2) “Обращение к священникам” (Manaus pappien tyge), 3) тематически тесно связанный с ним раздел под названием “Жалоба на нынешний мир” (Valitos nykyistä maailma wastan), и, наконец, 4) раздел, озаглавленный “Против критиков” (Layttaita wastan). При этом ряд ключевых тем так или иначе затрагивается во всех четырех частях, другие же, более узкие, обсуждаются в какой-нибудь одной из них. Вполне естественно, что в предисловии к “Книге молитв” – а это было первое произведение подобного рода (и, добавим, первый значительный печатный текст) на финском языке - главное место оказалось отведено рассмотрению различных аспектов молитвенной практики в новом, протестантском контексте. Агрикола отдавал себе отчет в важности своего предприятия, о чем свидетельствуют звучащее в первом разделе напоминание о том, что Богу угодны молитвы, обращенные по-фински (в оригинале эти строчки зарифмованы: Kylle se cwle Somen kielen/ ioca ymmerdä caickein mielen). Уже на исходе средневековой эпохи некоторые молитвы священники Финской епархии читали перед церковным народом на понятном для него языке. Тем не менее произведение такого масштаба, как “Книга молитв”, могло появиться лишь в атмосфере Реформации, акцентировавшей роль национальных языков как главного инструмента осознанного восприятия веры всеми христианами. Для Агриколы молитва, наряду с чтением Слова Божиего и упованием на Его милость, является ключевым моментом духовной жизни христианина: в этом он всецело следует Лютеру (Alanen 1940, 20 s.). По его твердому убеждению, молитва служит утешением для растерянной души, но также защитой от искушений (поэтому христиан, пренебрегающих молитвенным обращением к Богу, он именует ленивыми и слепыми).
В трактовке темы молитвы у финского реформатора выделяются два момента. Во-первых, предисловие сразу же вводит нас в атмосферу беспокойного ожидания конца времен, защитой от чего, по словам автора, как раз и должна служить искренняя, исходящая из глубины сердца молитва. Лютер и его ближайшие сподвижники (нюансы здесь опускаем) обостренно переживали близость конца света, что, заметим, отнюдь не обрекало их на бездеятельность, а, напротив, подвигало к активным усилиям, дабы достойно подготовиться к Страшному Суду и встрече со Христом (Arffman 1999, 53-57 ss.). Во-вторых, подход Агриколы отмечен характерным для протестантизма смещением центра молитвенной жизни к Отцу, Сыну и Святому Духу, тогда как от молитв, обращенных к Богоматери и святым, он - вслед за Лютером и прочими деятелями Реформации - полностью отказался. Правда, в начале предисловия Агрикола ссылается на святых, молитвы которых угодны Богу и которые именно таким путем подготовились к встрече с Ним, но это все же только пример для подражания, и традиционная рекомендация обратиться к святым за заступничеством в таком контексте уже немыслима. Агрикола особо подчеркивает, что молящийся с истинной верою может уповать лишь на милость Божию (“Всякий просящий у Бога/ получает желаемое без всяких на то заслуг, /по одной лишь милости Господа, /даруемой нам за нашу веру”), что помещает молитву в новую перспективу учения Лютера об оправдании одной только верою. Для Агриколы молитвы, идущие из глубины сердца, служат необходимой предпосылкой для совершения богослужения (в этом он опять следует за Лютером, который считал, что без активного участия молящихся, обращающих свой порыв к Богу, богослужение утрачивает свой смысл), поэтому в “Книге молитв” мы читаем: “Не многого стоит жертва, /если молитвой ты не стяжаешь милости Божией” (под словом “жертва” Агрикола, усвоивший полемическую стилистику бурных реформационных лет, имеет в виду традиционную католическую мессу). В том, как Агрикола трактует главные элементы молитвы, ощутимо - вплоть до текстуального совпадения - влияние его учителя по Виттенбергу Филиппа Меланхтона. Скажем, “Наставник Германии” в главном своем сочинении “Общие принципы теологии” предложил различать в молитве четыре основных момента: заповедь, обетование, веру и испрашиваемое молящимся (praeceptum, promissio, fides et res petenda - цит. по: Pirinen 1962, 164 s.). Те же пункты перечислены у Агриколы. О почти дословном цитировании Агриколой соответствующего места из упомянутого труда Меланхтона свидетельствует и двустишие финского предисловия: “Молитва нам помогает / закон же сердце разбивает” (вариация на ту же тему присутствует и в кратком стихотворном предисловии к первому финскому Букварю, о чем мы говорили в своем месте). Собственно говоря, и Лютер неустанно подчеркивал, что Евангелие возвещается лишь тем, кто истинно сокрушается о своей греховности, тогда как люди, закосневшие во грехе (“беспечальные”), подлежат суду ветхозаветного Закона (об этом, например, говорится в одной из “Застольных речей” - Luther 1967, 29 s.).
Таким образом, у Агриколы тема молитвы оказывается включена в более общую богословскую антитезу Божественной Милости и Закона, активно дебатировавшуюся в тот период в главных центрах лютеранства. Что касается общих богословских тем, предисловие Агриколы выдержано в духе главных идей лютеранской Реформации. Некоторая “странность” проявилась, правда, в том, что, судя по всему, в этот период финский реформатор еще сохранял веру в чистилище, о чем свидетельствует грозное напоминание о пламени чистилища, обращенное к нерадивым в молитве и сомневающимся в безусловной милости Бога. В Финляндии это представление было тогда настолько укоренено в массовом сознании, что отказаться от него со свойственной Лютеру бескомпромиссностью было, по-видимому, непросто даже для просвещенного Агриколы, не говоря уже о рядовых священниках и их пастве (вполне допустимо, что это было его искренним убеждением, а не просто уступкой настроениям большинства). В остальном же автор финской “Книги молитв” сохраняет весьма критический взгляд на традиционное католичество и достаточно четко противопоставляет «прежние времена» новой эре в истории христианства – свидетельств того разбросано по предисловию немало.
Выделив спасительность молитвенной практики для каждого христианина, Агрикола подчеркивает, что молитва является неотъемлемым элементом прежде всего священнического служения, и здесь мы уже переходим к рассмотрению второй важной темы предисловия к “Книге молитв” - о роли евангелического священника в обновленной церкви. По своему личному складу и характеру своей деятельности Агрикола не был богословом: те или иные богословские вопросы он усвоил из сочинений авторов, которых считал для себя авторитетными. Став по сути дела главным “двигателем” церковных реформ в Финляндии в начале 1540-х гг., он сознавал, что в условиях, когда Реформация осуществлялась преимущественно “сверху”, первостепенное значение приобретала трансформация мировосприятия и жизни самого духовенства. К этой теме Агрикола будет неоднократно возвращаться в разных своих текстах, в чем мы имели возможность убедиться, читая его предисловие к Новому Завету. В предисловии к “Книге молитв” эта тема приобретает еще бóльшую заостренность, что объясняется, так сказать, прикладной направленностью сборника. Более всего Агрикола затрагивает эту проблематику в двух разделах предисловия (“Обращение к священникам” и “Жалоба на нынешний мир”), однако два других раздела также не лишены соответствующих высказываний на сей счет. Агрикола исходил из убеждения, что священник, как никто другой, призван был играть центральную роль в приходской жизни: менее всего тут можно услышать отголоски учения Лютера о “всеобщем священстве” или, тем более, идей радикальной Реформации. Рисуя фигуру идеального (равно как и “неидеального”) священника, автор финской “Книги молитв” использует традиционный новозаветный образ Доброго пастыря, пекущегося о своем стаде, антитезой же ему выступает алчный волк, пожирающий овец. С другой стороны, нельзя не заметить и по-новому расставленных акцентов, выразивших уже иной, чем в средневековом католичестве, взгляд на характер священнического служения. Лютер выделил священников в отдельное сословие “наставников”, обязанных проповедовать народу Слово Божие и воспитывать его в христианском духе. Сходные идеи развивал и Меланхтон, особенно в зрелый период своей деятельности: именуя церковь «собранием призванных» (coetus vocatorum) и в принципе отвергая необходимость ее четкого иерархического устройства, он, тем не менее, полагал, что церковное сообщество должно делиться на две категории – «слушающих», или «внимающих» (audientes) и «наставляющих», иначе «поучающих» (docentes), причем превосходство вторых казалось ему очевидным (Reardon 1981, 140 s.). Все это порождало настоятельную потребность в обеспечении священников необходимыми “печатными материалами” на национальных языках, и, надо признать, Агрикола немало потрудился в этом направлении. Обращаясь к священникам в предисловии к своей “Книге молитв”, он говорит: “Безграмотный священник, несведущий в латыни, / скверно наставляет свой народ. / посему ты теперь и получаешь эту книгу.” О том же самом Агрикола рассуждает и в предисловии к Новому Завету: по его убеждению, проблему следовало решить не повышением качества преподавания латыни будущим священникам, а, наоборот, через полное ее исключение из богослужения и проповеди и переход на национальный язык, понятный всем присутствующим в храме.
Предисловие к “Книге молитв” позволяет составить некоторое представление и о конкретных деталях приходской жизни в Финляндии тех переходных лет. По мысли автора, священник должен выступать духовным наставником и организующим центром общины: для членов прихода он “отец и брат”; именно поэтому столь многое зависит от того, станет ли он добрым пастырем или же предпочтет выступить “бессловесным псом” и кровожадным “волком”, лишающим народ “сладостных плодов учения” и оставляющим его “без духовной пищи”. Агрикола был хорошо знаком с духовным и умственным состоянием финского простонародья и не верил, что без четко налаженной повседневной пастырской работы возможно пробудить его к той осознанной вере, о которой рассуждали зачинатели Реформации.
В этой связи обратим внимание на характерную деталь словоупотребления финского реформатора, проявившуюся в предисловии к «Книге молитв»: если в других текстах Агрикола для обозначения священника, как правило, пользовался словом “проповедник” (saarnaaja), то здесь он предпочитает более традиционное слово pappi (кстати сказать, задолго до эпохи Реформации попавшее к финнам от восточных славян), что, на наш взгляд, объяснимо его желанием выделить более традиционные аспекты священнического служения (хотя, безусловно, проповедь, saarna, является теперь основной обязанностью священника, что подчеркивается и в рассматриваемом тексте).
В духе новых принципов, провозглашенных Реформацией, он настаивает на том, что всем членам общины надлежит регулярно причащаться, ясно осознавая смысл данного таинства: в прежние времена, как правило, простой народ глазел на возношение священником Святых Даров во время мессы, воспринимая этот момент чисто магически (как покажет история лютеранской церкви Финляндии последующих десятилетий, такой подход будет сохраняться еще на протяжении долгого времени, и нескольким поколениям реформаторов после Агриколы придется потратить немало сил на искоренение этого, как им казалось, недопустимого «заблуждения» - см. очерк о епископе Эрике Соролайнене, а также заключительный пункт второй главы первой части). В обязанности приходского священника входило научить вверенный ему народ прежде всего основным молитвам, перечисленным Агриколой. Этот перечень появился неслучайно: еще в 1529 г. на церковном синоде Шведского королевства в городе Эребру было постановлено, что священникам надлежит добиваться от своих прихожан знания “Отче наш” и “Ангельского приветствия Богородице”, а также десяти заповедей, символа веры и установительных слов евхаристии. Последнее, заметим, было новшеством в сравнении с предшествовавшей эпохой и свидетельствовало о том, что не только радикальные реформаторы, но и сторонники более умеренного христианского гуманизма (каковые составляли большинство на упомянутом синоде, равно как и в епархии Турку) ожидали от народа осознанного, а не окрашенного магизмом, пассивного отношения к таинству евхаристии. О реформационном настрое Агриколы говорит также и то, что под явным влиянием идей библейского гуманизма финский текст молитвы “Отче наш” в “Книге молитв” был приведен им в варианте, несколько отличном от зафиксированного Вульгатой и традиционного для средневекового католичества: следуя Эразму, Агрикола добавил концовку, которая была принята также и в восточном христианстве, но в средневековой западной Церкви отсутствовала - “Ибо Твое есть царство, и сила, и слава во веки веков” (к слову сказать, в обновленной шведской церкви тех лет эта концовка за богослужением не звучала - Pirinen 1962, 114 s.). В завершение своего предисловия Агрикола особо настаивает, что священники не имеют права что-либо менять в перечисленных выше молитвах.
В этом не обязательно усматривать чрезмерную мелочность или придирчивость финского реформатора: дело в том, что в данном случае речь шла о т.н. “каноническом катехизисе”, исключавшем какие-либо индивидуальные комментарии и предполагавшем точное следование официально утвержденному варианту. К концу 1530-х гг. подобная практика установилась во всех епархиях Шведского королевства, где ее активно продвигал Олаус Петри, который и являлся автором официально признанного “канонического” шведского катехизиса.
Важное значение Агрикола придавал личному благочестию священников, которые должны были служить образцом для остальных членов прихода, в том числе и в отношении молитвы. С другой стороны, некоторое беспокойство ощущается в третьем разделе предисловия с примечательным заглавием “Жалоба на нынешний мир”. Эта часть отражает весьма тягостные для финского духовенства реалии тех лет, когда была осуществлена редукция основной части церковной собственности. Судя по всему, многие священники испытывали душевный дискомфорт, а то и уныние вследствие резкого ухудшения своего материального положения и фактического понижения своего социального статуса. Скажем, хотя в середине 1540-х гг. десятина формально еще сохранялась, с ее выплатой то и дело возникали проблемы, виновникам которых Агрикола грозит цитатами из пророка Аггея. Вероятно, в те же самые годы имели место случаи отказа от священнического служения: скорее всего именно этим можно объяснить исполненный тревоги призыв Агриколы - “не отрекайся от Христа” (ele Christusest loo). В самом деле, реалии тех лет подвергали серьезному испытанию на прочность евангелические убеждения большинства - если не всех - церковных служителей, включая и самого Агриколы. Иначе как объяснить тот факт, что автор “Книги молитв”, восхваляющий в своем предисловии достоинства жизни на “черством хлебе и простой воде”, несколькими годами спустя сумел-таки добиться от прижимистого короля возвращения капитулу Турку ряда пребенд, отчужденных в казну? Разумеется, положение высшего духовенства Турку - при всех тяготах и неурядицах, постигших его, - было на порядок лучше и стабильнее, нежели у рядовых священников, которые страдали как от произвола местных властей, так и от пренебрежительного отношения со стороны невежественного простонародья. Подобная ситуация сохранялась на протяжении всего периода, которому посвящена наша книга, и высшим церковным иерархам Турку не однажды приходилось обращаться к рядовому священству с аналогичными увещеваниями (ср. “Статуты” Паавали Юстена или пассажи из Постиллы Эрика Соролайнена). И все же, как о том свидетельствует концовка предисловия, Агрикола не терял надежды, что мало-помалу ситуация в этой сфере выправится. При этом главное значение он придавал внутренней, духовной перемене, которая, по его убеждению, должна была совершиться во всяком священнике, внимающем его настоятельному совету - “смотреть, читать, искать и исследовать” (catzo, lue, etzi ia tutki - имеется в виду Священное Писание).
Предисловие финского реформатора отличается выраженным просветительским пафосом. Это, однако, не мешает Агриколе при случае, сменив торжественный регистр, обратиться к священникам с грубоватой прямотой: “не топчи эту книгу, как свинья”, “твои глаза от того /т.е. от чтения Священного Писания/ не распухнут”, “плох тот священник, кто печется лишь о собственной корысти” (в тексте говорится буквально о «нуждах собственного брюха»: watzans tarpet).
Последний раздел предисловия проливает дополнительный свет на условия, в которых появился монументальный труд Агриколы. Мы уже говорили, что автор “Книги молитв” был не одинок в своем желании ввести финский язык в религиозную сферу, придав ему литературно обработанный вид. В церковной среде Турку, вероятно, отсутствовало единодушие по поводу создаваемого книжного финского языка. Судя по предисловию Агриколы, его критиков, или хулителей (layttaiat, пользуясь его собственным выражением) не удовлетворили многие из предложенных им языковых форм, что, вероятно, и вынудило его издать книгу под своим именем, обратившись за финансированием к королю, а не к кафедральному капитулу Турку или лично епископу Шютте. Не забудем, что в эти годы Агрикола был одним из самых молодых членов капитула и не исключено, что его активность раздражала кое-кого из старших коллег. Ответ составителя “Книги молитв” неведомым нам критикам исполнен подчеркнутого достоинства, хотя и не лишен полемического задора: Агрикола сознавал уникальность своего начинания, и это придавало ему сил отбиваться от нападок и поношений. С другой стороны, вполне вероятно, что он все же учел отдельные критические замечания в свой адрес: как мы уже имели случай отметить, язык его более поздних переводов Нового Завета, выполненных уже в Турку, оказался ближе к предполагаемой традиции употребления финского языка, сложившейся в епархиальном центре на момент начала Реформации (в пользу чего говорит сравнение ряда употребленных им форм с примерами из «доагриколовой литературы» - об этом см. Koivusalo, Suni 1988). В то же время сам Агрикола, которому, судя по всему, пришлось выслушать немало критических замечаний в свой адрес, к чужому творчеству относился весьма придирчиво: это видно, к примеру, из его предисловия к Новому Завету (написанного четырьмя годами позднее), в котором он заранее предупредил своих потенциальных конкурентов об ожидающем их нелицеприятном суде.
3. Из “Требника”
1. Слова утешения к умирающему
Возлюбленный брат! Мужественно борись со смертью, как и пристало истинному христианину! Твердо держись спасительных обетований, данных твоим Искупителем Христом. Крепко веруй в сказанные Им слова: “Я есмь воскресение и жизнь. Верующий в Меня будет жить, даже если и умрет. Никто из живущих и верующих в меня не умрет во век”.
Иисус Христос, твой помощник, ни за что не отвернется от тебя. Никто не сможет разлучить тебя с Ним. Крепко держись обетования Божиего и вот его печать: “Овцы Мои знают Мой голос, и Я знаю их, и они следуют за Мной. Я дам им жизнь вечную, и никто не сможет оттолкнуть их от Моего Отца. Я и Мой Отец едины”.
Дорогой брат! Посему вручи свою душу Господу Богу, любящему небесному Отцу, и произнеси в сердце своем, подобно брату твоему, Господу Иисусу, Который изрек на кресте: “Отче, в руки Твои предаю дух Мой”.
Да введет тебя Всемогущий Господь в вечную жизнь и да ниспошлет тебе радость и ликование в Судный День.
2. Как надлежит утешать жену, детей и прочих родственников после смерти отца или кого-либо из близких
Всемогущий Господь призвал к Себе вашего спутника (мужа, отца, сына ...) и верного друга. Из сей юдоли скорби взял Он его к Себе в вечную радость и блаженство. Вы видите: это деяние Господа, и потому вам надлежит смириться с Его решением. Не вмешивайтесь в Его установления и не ропщите на Его волю, но предоставьте Ему совершить всё надлежащим образом и примите /случившееся/ как отеческое наставление. Вместе со святым Иовом скажите: “Господь дал, Господь и взял; да будет имя Господне благословенно. Как Господь соблаговолил, так оно и свершилось”.
Одновременно с тем Всемогущий Господь подвергает испытанию и вас самих. Как вам жить дальше после того, как Он лишил вас вашего любимого и почитаемого вами близкого? Можете не сомневаться, Господь скорбит вместе с вами. Подобно вам, Он считает эту скорбь справедливой. Воистину, нет ни одного столь ничтожного и дурного человека, у кого не нашлось бы хоть какого-нибудь Божиего дара, коим он мог бы помогать и быть полезен другим. Но пока этот человек жив, мы не обращаем внимания на данный ему от Бога талант. И лишь после его кончины мы начинаем замечать, что теперь больше нет /рядом с нами/ способностей и дара, которыми он был наделен от Бога.
Лишившись этого дара Божиего, мы предаемся скорби. Справедливо, что мы предоставляем человеку и Божиему дару /заключенному в нем/ взрастать нам на пользу, по заведенному Богом порядку. Однако Богу не угодно, чтобы мы растрачивали эти дары или же сотворяли из них себе кумиров. Неправильно, если мы, растрачивая дарованное нам сокровище, полагаем всю свою надежду и опору в некоем человеке или в чем-либо ином земном. Тогда поразит нас слово Писания, сказанное пророком Иеремией: “Да будет проклят человек, полагающий свою надежду в другом”.
К помощи других уместно обращаться, когда эти люди в нужную минуту находятся рядом с нами. Лишившись же их, мы должны искать помощи извне, т.е. у Бога. Так оставим же ушедших от нас и будем помнить, что всё в этом мире временно, преходяще и тщетно. Коль скоро здесь для нас нет ничего надежного, подумаем о грядущем, которое пребудет вечно.
Теперь же Господь удаляет нас от мира творений, ибо Он есть наш истинный Отец и Жених. Ему не угодно, чтобы мы обращали всю свою любовь на что-то земное, полагая в этом свою надежду и опору. Он удаляет нас от этого и научает нас вверяться только Ему Одному. Если же мы полагаемся на что-то земное, ставя его превыше всего прочего, Он по Своей любви лишает нас этого блага. Коль скоро Господь так печется о нас, мы должны призадуматься о Его любви к нам. Ведь Христос в 23-й главе Евангелия от Матфея запрещает нам называть отцом кого-либо из живущих на земле, ибо у нас есть лишь один Небесный Отец, Которому не угодно, чтобы мы здесь, на земле считали кого-либо своим отцом и полагались на него в надежде получить все блага. Господь Сам желает быть нашим Отцом, от Которого мы надеялись бы получить всё нужное нам. Он не подведет нас, ибо Он есть Отец небесный, а не земной. Посему /да будет/ по слову пророка, изрекшего: “Блажен муж, уповающий на Господа”.
3. О браке
Как гласит старинная поговорка, во всякой стране - свой обычай. Коль скоро свадьба и заключение брака являются делом сугубо мирским, нашим духовным и церковным служителям не следует каким-то образом регулировать их, а лучше согласиться с обычаями каждой страны в той мере, в какой они не противоречат Слову Божию. Тем не менее, брак был установлен от Бога, о чем записано как в Ветхом, так и в Новом Завете. Посему всякий человек обязан почитать, укреплять и совершенствовать /свой/ брак, молиться о нем и благословлять его, желая ему процветания. Брак установлен по Слову и обетованию Господню, а не по человеческому установлению, люди же завели дурной обычай монашеского безбрачия. Брак предпочтительнее непосильного бремени монашеского безбрачия, которое /ничем не лучше/ плотской, распущенной жизни в миру.
Посему молодежи надлежит относиться к заключению брака, а также к обручению и свадьбе с почтением, которое пристало всему, что является Божиим установлением. С почтением обо всем этом надлежит говорить, с почтением же исполнять, не уподобляясь глупцам и пустым людям, которые и по сию пору насмехаются над заключением брака и свадьбами, словно речь идет о каких-то несущественных вещах.
Блюдущие же обычай и вводящие жениха или невесту в храм отнюдь не считают это пустячным делом - в отличие от глупцов, которые обручаются тайком и потом годами предаются совместному греху. Так они живут по пять, шесть и более лет, плодят внебрачных детей, однако /мало-помалу/ Дьявол вносит нестроения в их взаимоотношения, сеет свары и порождает отчуждение друг от друга, и всё кончается тем, что они разбегаются в разные стороны. Пришедшие же в храм с невестой или женихом относятся к этому с величайшей серьезностью и почтением. Они желают заручиться Божиим благословением, прося заодно других людей молиться о ниспослании им счастливого брака, дабы он был угоден в очах Господа. Они не осмеивают брак, подобно язычникам, видящим в нем лишь пустую забаву.
Когда тот или иной человек или супружеская пара просят священника благословить их союз во имя Господне, испрашивая также молитв всей общины, они тем самым показывают (хотя и не кричат о том громогласно), что сознают опасности, беды и тяготы, подстерегающие их на этом пути. Они испытывают нужду в Божием благословении, помощи и милости, равно как и в заступничестве Бога на этом новом этапе своей жизни. Житейский опыт каждодневно показывает, сколь много зла Дьявол со своими пособниками творит ради разрушения брака: от них происходят блуд, ссоры, ругань и крики, распри и раздоры, недоверие и подозрительность, словом, все самое скверное, что только существует на свете. Да сохранит нас Христос от всего этого! АМИНЬ.
(Перевод со старофинского выполнен по изданию: Mikael Agricolan teokset. Uudistettu näköispainos. III osa. Porvoo 1987)
Комментарий
Три фрагмента Требника 1549 г., приведенные выше, дают хорошее представление об Агриколе как духовном пастыре. Примечательно, что разъяснения, касающиеся совершения священником отдельных традиционных обрядов и установлений (в данном случае речь идет о чине посещения священником дома умирающего и церемонии вступления в брак), Агрикола предпочел дать в достаточно пространной форме, напоминающей, скорее, проповедь, что было не очень типично для руководства практического характера. Исследователи давно обратили внимание на то, что аналогичные шведские и немецкие руководства для священников, взятые Агриколой за образец, либо вовсе не содержат аналогичных пассажей, либо обнаруживают существенные отличия от текста Агриколы (Pirinen 1962, 183 s.): причина, возможно, заключается в том, что в виду отсутствия популярной душеполезной литературы на финском языке реформатор из Турку счел необходимым включить в свой Требник ряд фрагментов подобного рода, придав им вид пастырского наставления.
Первые два текста представляют собой заключительный раздел увещевания евангелического пастора, пришедшего к одру умирающего. Они непосредственно следуют за словами утешения больному, которые также оказались включены в Требник (соответствующий раздел существенно длиннее переведенных нами слов утешения, обращенных к умирающему и родным покойного, и построен в виде диалога священника и страждущего). Общий тон этих увещеваний близок к произведениям жанра ars moriendi, “искусства смерти”, пользовавшегося значительной популярностью на рубеже Средневековья и Реформации. Скажем, сходный фрагмент был включен также в требник Олауса Петри (Gummerus 1921-1924, 25 s.), причем установлен общий источник, послуживший образцом как для шведского, так и для финского реформатора: таковым было изданное в 1529 г. сочинение немецкого гуманиста Каспара Губеринуса (Huberinus) “О гневе и доброте Бога” (Harviainen, Heininen, Huhtala 1990, 65 s.). Кроме того, в рассуждениях Агриколы ощутимы и отголоски популярного в предреформационную эпоху сочинения “Подражание Христу” Фомы Кемпийского, в котором также имеется раздел, озаглавленный “О том, что следует помнить о смерти” (Книга I, гл. XXIII): согласно этому тексту, констатация неотвратимости смерти не повергает верующую душу в отчаяние, но, напротив, служит предуготовительным этапом к ее соединению со Христом. Наконец, можно предположить (хотя прямыми сведениями о том мы не располагаем) знакомство Агриколы с получившим известность в кругах христианских гуманистов трактатом Эразма Роттердамского «О приготовлении к смерти» (De praeparatione ad mortem, 1534), напечатанном в Париже за несколько лет до того, как Агрикола стал студентом Виттенбергского университета.
На восприятие смерти людьми той эпохи несомненный отпечаток накладывало то обстоятельство, что смерть для них была суровой обыденностью и лишь немногие доживали до преклонного (в нашем теперешнем понимании) возраста (сам Агрикола скончался, когда ему не было пятидесяти лет). Характерной чертой текста Агриколы является его выраженная христоцентричность. Отказавшись от заступничества Девы Марии и святых, протестантская личность оказывается один на один с Богом, вверяя себя Его безграничной милости, что придает этим двум фрагментам налет суровой мужественности (характерно, что в первой же фразе “Утешения умирающего” священник призывает отходящего в вечность “бороться со смертью”). В этом отношении фрагмент Агриколы отличается от популярных изданий на тему ars moriendi предреформационной эпохи, изобилующих сценами состязания ангелов и бесов за душу умирающего, равно как и картинами загробных мук или райских блаженств. Смерть воспринимается финским автором как акт величайшего смирения и доверия к Богу (в “Утешении умирающего” Христос назван “помощником и братом”). В отличие от более ранней “Книги молитв”, здесь уже ничего не говорится о чистилище, что, по-видимому, отражает эволюцию представлений самого Агриколы (между появлением «Книги молитв» и Требником прошло пять лет). С другой стороны, как и в соответствующем разделе “Подражания Христу” Фомы Кемпийского, особый акцент сделан на том, что остающиеся в живых не должны предаваться безутешной скорби, поскольку это не душеполезно и отдаляет их от Христа. Священник не предлагает родственникам возносить Богу молитвы за упокой души почившего, что отвечало уже новому протестантскому мироощущению. Текст Агриколы наглядно показывает, что в протестантском мире отношение к смерти определенным образом изменилось: эпоха Реформации акцентировала идею личного воскресения, одновременно с тем заострив оппозицию между «юдолью скорби» и вечным блаженством, между тленным телом и вечной душой (Vogler 1986, 194 s.).
В Финляндии той эпохи, когда значительная (если не подавляющая) часть народа сохраняла языческие представления, подобные увещевания, созданные под влиянием популярной на континенте душеполезной литературы, могли восприниматься как что-то достаточно непривычное. Дело в том, что среди финского крестьянства, составлявшего подавляющее большинство населения страны, сохранялась сложившаяся еще в языческую эпоху “культура смерти” с характерными для нее почитанием усопших предков (vainajat), развитой традицией причитаний (itkuvirret) и особой ролью знахарей-шаманов. Характерно, что ни Агрикола, ни другие финские реформаторы фактически не отменяли обычая поминовения усопших, т.к. в церковном календаре был оставлен (и остается по сию пору) день всех святых (pyhäinpäivä), совпадающий с древним праздником окончания аграрного года и одновременно почитания предков (kekri). В “культуре смерти”, свойственной аграрной Финляндии той эпохи, присутствовал выраженный коллективный момент: смерть воспринималась как событие, важное для всего сообщества и переживалась совместно. Нетрудно себе представить смущение евангелического пастора, посещавшего людей этой культуры со словами утешения вроде тех, что приведены в Требнике Агриколы.
В дальнейшем в Финляндии, как и в других протестантских регионах, тексты, предназначавшиеся для широкого читателя (и слушателя) – прежде всего молитвенники и сборники религиозных песнопений (составителем финских книг этого типа, ближайшим к Агриколе, был Яакко Финно), - будут содержать специальный раздел, посвященный переходу в мир иной, причем тексты такого рода отличаются чрезвычайной простотой и доходчивостью.
Третий из переведенных фрагментов проливает свет на восприятие и функционирование института брака в Финляндии первых реформационных десятилетий. Из рассуждений Агриколы видно, что он следовал главным положениям учения о браке, развитого Лютером.
Лютер резко осуждал монашеское безбрачие, отголоски чего явственно слышатся и в переведенном нами финском тексте (когда сам Агрикола сделался епископом, в Финляндии, к слову сказать, оставался лишь один действующий монастырь бригитского ордена в Наантали). Браку же, напротив, он придавал особое значение, хотя и исключил венчание из числа церковных таинств (на этом обстоятельстве в рассматриваемом тексте настаивает и Агрикола). С другой стороны, нельзя забывать, что Лютер и его последователи рассматривали брак как особую форму религиозного служения в этом мире, содействующую устроению общества на подлинно христианских началах. По их мнению, брак подлежал действию “естественного закона”, т.е. закона, запечатленного Богом в сердцах всех людей, принадлежащих к самым разным народам и вероисповеданиям (это и объясняет, почему церемония бракосочетания оказалась лишена статуса христианского таинства). Сталкиваясь с иррациональной сферой взаимоотношений полов и семейного устройства, реформаторы ощущали потребность в регулирующих механизмах и находили их в Ветхом Завете, а также, разумеется, в Евангелии и посланиях апостола Павла. По мысли Лютера, христианин и в браке обязан являть миру свою веру и вести себя в соответствии с ней. При этом семья представляет собой своего рода «мини-общину» во главе с отцом, призванным заботиться о христианском воспитании детей и о том, чтобы дома читалось Слово Божие.
Данные моменты можно обнаружить и в наставлении Агриколы о браке, напоминающем, скорее, краткую проповедь. Бросается в глаза, что его рассуждения на эту тему окрашены страхом перед врагом рода человеческого, стремящимся использовать всевозможные средства – в том числе и сферу семейной жизни, - чтобы заставить людей отпасть от Бога. В свете этого понятны резкие слова осуждения, обращенные Агриколой к тем, кто уклонялся от церковного брака (судя по его реакции, в этот переходный период подобные случаи были весьма нередкими в Финляндии, особенно в отдаленных местах): он абсолютно уверен, что подобные люди неминуемо окажутся добычей темных сил, а их совместная жизнь окончится неизбежным провалом, причем с особым неодобрением говорится о прижитые внебрачных детях. Рассуждения Агриколы об истинно христианском браке отдают известной сухостью и пресным морализмом: в них господствует тема долга и обязанностей, причем особый упор делается на неминуемых опасностях, подстерегающих супругов, от чего их и призвана оградить церковная церемония бракосочетания, а также молитвы за молодоженов, возносимые всей общиной. Семья воспринимается в первую очередь как некая сплоченная единица христианского сообщества, обеспечивающая воспроизводство рода и ограждающая человека от влияния демонических сил. Правда, Агрикола здесь никак не конкретизирует эту тему, которая получит развитие уже у его преемников, в частности, в Катехизисе (1616) Эрика Соролайнена (см. соотв. раздел очерка, посвященного последнему).
Вслед за наставлением о браке в Требнике Агриколы излагались «Правила и предписания» (Regulat ia oienuxet), соблюдение которых требовалось для заключения брака.
Этот пункт имеет для нас особый интерес: дополняя содержание переведенного раздела «О браке», он позволяет более наглядно представить себе брачные нормы и обычаи, существовавшие в Финляндии в эпоху Реформации. Так, особый упор в нем сделан на недействительности браков, заключенных в отсутствие священника: судя по всему, в ту эпоху подобное было явлением нередким. Специально подчеркивается значение официального, публичного обручения (многие молодые люди норовили тогда обручиться втайне, без участия священника и общины). Минимальный возраст вступления в брак для мужчин определен «Правилами» в 14 лет, а для женщин - в 13. Особому осуждению подвергнуты браки между кровными родственниками; с другой стороны, в отличие от предыдущей эпохи, признается возможность заключения брака между кумовьями, крестившими младенца. Примечательно, что осуждая кровкровосмесительных браки, Агрикола ссылается на Моисеево законодательство (3-я Книга Моисеева, гл. 18), которое он отождествляет с “естественным законом” (Loonnon Laki); не случайно в сборнике ветхозаветных переводов “Пророки”, вышедшем уже после Требника, оказались включены и статьи Моисеева законодательства, осуждающие кровосмешение.
Сам Агрикола вступил в брак уже зрелым мужем в бытность свою ректором кафедральной школы, т.е. когда он был одним из самых авторитетных людей Турку. Трогательные упоминания о первенце Агриколы, Кристиане, встречающиеся в нескольких предисловиях финского реформатора, с наглядностью показывают, что лютеранская семья отнюдь не была лишь идеальной, схематичной «мини-общиной», беспрекословно подчиненной отцу-хозяину, как это виделось Лютеру: в ней вполне находилось место и для проявления самых теплых человеческих чувств. Внутренне спаянная и в то же время открытая миру пасторская семья на протяжении нескольких столетий была примечательным явлением финской жизни, особенно в сельских районах: многие видные церковные деятели вышли как раз из таких семей (типичный пример - епископ Турку Эрик Соролайнен, действовавший уже на исходе эпохи Реформации: см. ниже очерк, посвященный ему). Да и собственный сын Агриколы также впитал благотворную атмосферу родного дома, что позволило ему в дальнейшем достойно продолжить дело отца, сделавшись ректором той же самой кафедральной школы Турку, а затем епископом Таллинским.
