7. Из сочинений Паавали Юстена

1. Предисловие к Постилле ( ок.1573 г.)

Достопочтенным ученым мужам, приходским настоятелям и членам причта, а также всем прочим служителям слова Божиего в Финляндии с пожеланиями вечного спасения в Господе!

Мужи ученые и в Господе возлюбленные друзья! Для начала напомню вам вкратце о том, какой наша церковная жизнь была лет 36 тому назад и какой она сделалась по милости Господа Всеблагого и Всемогущего.

Вслед за тем я кратко разъясню, ради чего и с какими намерениями соединил я эти фрагменты в некое толкование на евангельские тексты, читаемые по воскресным или важнейшим из так называемых праздничных дней.

Многие из вас помнят, как во времена папского идолослужения, совершавшегося у нас и по всему миру, почти все города содержали многочисленных священников, а с ними и членов монашеских орденов, важнейшей ежедневной обязанностью которых было чтение положенного числа псалмов и исполнение прочих песнопений; помимо того, у алтарей, посвященных усопшим святым, должны были они служить мессы ангелам и прочим. Совершались службы во имя Пресвятой Девы, Тела Христова, четырнадцати помощников (de quattuordecim auditoribus), заупокойные мессы и еще множество других служб, число которых невозможно точно определить. При этом их совершали, не разумея подчас ни единой фразы на латыни, чем ужасающе оскверняли Вечерю Господню, многие же люди покупали себе отпущение грехов за определенную мзду точно какой-нибудь товар, полагая в этом надежное спасение для своей души.

Отрывки из Библии, подлежащие чтению, зачитывались перед народом на непонятном /для него/ языке. Проповеди на народном языке произносились лишь по воскресным дням и в праздники тех или иных святых, да и то - чтобы не тратить на столь бесполезное /как полагали/ занятие слишком много времени - к евангельскому чтению присовокуплялось воскресное послание либо пространное житие какого-нибудь святого, как будто евангельский текст сам по себе не содержал достаточного поучения. По окончании же бормотания папистского правила верующие отнюдь не участвовали в Вечере Господней; как правило, народ приступал к причастию не более раза в год, причем многие шли причащаться, скорее, по привычке, нежели по истинному к тому влечению сердца.

Для отправления всех этих обрядов в городах, где имелись кафедральные соборы, и в прочих местах содержался целый сонм духовенства, наслаждавшегося вольготной жизнью. И пользовались эти духовные лица не меньшим почтением, нежели жрецы Ваала во времена безбожных Ахава и Иезавели.

Не стану отрицать, что и в оные времена Господь сохранял для себя избранных, которые через размышление над евангельским чтением, молитву ко Господу и исповедание символа веры (апостольского символа) получали истинное наставление в христианской вере и благочестии. Ибо у Бога всегда имелся некий сонм избранных - даже тогда, когда евангельское учение, пусть и в замутненном виде, передавалось из поколения в поколение и звучало недостаточно чисто, о чем пророк Илия получил предсказание от Господа: ”Я оставил между израильтянами семь тысяч мужей: всех сих колена не преклонялись пред Ваалом, и всех сих уста не лобызали его”.

Говорю все это не ради поношения, осмеяния или оскорбления наших предков (коих я всегда должным образом чтил и к коим питаю неизменную любовь), но дабы выразить сожаление о безграничной вражде к людям завистливого дьявола, который не дает католической церкви научать истинной праведности. Далее, прискорбно мне, что тираническая власть папы Римского над миром была столь безгранична, что никто не осмеливался высказывать вслух отличное от него мнение, но, собственной воли вопреки, все почтительно внимали ему, соглашаясь со всем, что он возвещал народу. Все это давно уже было предсказано святым Павлом, а именно, что папа, как божественная персона, воссядет в храме Божием и будет своими повелениями выдавать себя за Бога.

Когда же стараниями досточтимого слуги Божиего, доктора Мартина Лютера, учение пророков и апостолов было очищено от искажений и папского идолопоклонства, стало оно мало-помалу распространяться и возрастать в силе. Во многих местах по милости Господа прекратились хождения к святым мощам, богослужения упростились, утратили всякий смысл ежегодные паломничества и отпущения грехов, даруемые Римскими папами, и вся христианская вера словно обрела новое обличие. Под воздействием сего совесть людей, наконец-то, освободилась из папистских тенет, за что многие не устают хвалить Господа.

И пусть ныне богослужение совершается без великой пышности и блеска былых времен, когда оно прямо-таки ослепляло и ошеломляло пришедших в храм, мы не сомневаемся в своем учении, а именно в том, что научаем путям Господним в истине, не примешивая к ней собственных измышлений, извращающих евангельское учение либо затемняющих благодать нашего спасения, добытую кровью Христовой.

Цель же нашего учения состоит в том, чтобы через евангельское слово и просветляющее содействие Святого Духа все внимающие /слову Божию/ приведены были к Богу и Сыну Его, Господу нашему Иисусу Христу, как о том сказано: “Все это написано, дабы вы уверовали, что Иисус есть Христос, и, веруя таким образом, обрели жизнь ради имени Его”. Так и мы от внимающих /слову Божию/ требуем достойных Евангелия плодов покаяния, дабы через любовь их вера укрепилась в благой совести.

Также исполнены мы усердия и ревности - каждый в меру отпущенных ему сил и даров и призывая Бога себе в помощники, - дабы Его слова принесли плоды, достаточные для обращения многих и укрепления их в христианской вере и истинном покаянии. В городах, где есть возможность собирать народ, каждодневно произносятся проповеди или устраиваются совместные моления. По воскресным и прочим праздничным дням произносятся три проповеди - утренняя, дневная и вечерняя, хотя мы не отвергаем и церковных песнопений, которые содержат молитву или благодарение либо каким-то иным образом связаны с определенным отрывком священного Писания.

С Божией помощью мы стремимся неукоснительно блюсти и хранить таинства Евхаристии и крещения в их истинном назначении и вот уже 33 года, как не используем миро и римский елей, а также прочие пустые установления людской власти, не имеющие опоры в Слове Божием. По примеру иных церквей мы сохраняем общее и частное отпущение грехов - помимо прочих благих соображений, также и во избежание повторения заблуждений новациан, которые отвергали примирение даже с исправившимися вероотступниками. Также, отказавшись от призывания усопших святых, мы сохранили церковные песнопения, отвечающие установлениям Слова Божиего, что же до всех прочих (песнопений) с просьбами о заступничестве святых, мы давно уже отказались от них. Нет нужды входить здесь во все подробности, ибо в церковных обрядах и установлениях мы следуем примеру общины Виттенберга и прочих, соединенных словом Евангелия и истинными обрядами, которых придерживаются и все прочие церкви Шведского королевства.

Что до остального, то после того как мужи виттенбергские взялись за очищение учения, дело Евангелия пошло весьма успешно в славном королевстве Шведском, за что мы восхваляем Бога, а вслед за Ним и славного нашего короля, досточтимого Густава Вазу. Подобно тому, как своим королевством он правил весьма разумно, милостиво и успешно, охранив его от врагов и способствовав улучшению его состояния, точно так же своей королевской властью и данной от Бога мудростью содействовал он тому, чтобы козни и хитросплетения каноников и прочих, кто был отравлен папистской закваской, не смогли поколебать истину евангельского учения.

Без королевской решимости слушателям досточтимого отца, доктора Лютера, которые первыми вернулись на родину из Виттенберга, не так-то легко было бы одолеть полчища прелатов и каноников, вставших в Швеции на защиту папства. Свидетельствую о том как слышавший все это из уст самого короля Густава. Неустанно молю Господа, чтобы его наследники подражали благочестию, доблести и королевским достоинствам своего родителя и с Божией помощью преуспели в том.

Сколь благотворно для Церкви, что Господь Бог, Отец Господа нашего Иисуса Христа, Своей силой коснулся земных щитов, как их /мирских правителей/ именует Давид в 47-м псалме. Ибо как сможем мы распространять Слово и осуществлять служение Богу, если они тому воспротивятся и не будут /нам/ оказывать содействия?

Далее поясню вкратце, с какой целью собрал я толкования на евангельские отрывки, читаемые по воскресным и важнейшим из праздничных дней. Часто /мне/ приходило на ум высказывание св. Петра из третьей главы его первого Послания: “Будьте всегда готовы всякому, требующему у вас отчета в вашем уповании, дать ответ с кротостью и благоговением”. Вот почему с того дня, как 33 года назад был я, недостойный, принят в священническое служение, и пошел уже 19-й год, как меня возвели в сан епископа, неустанно пекусь я о том, чтобы моя деятельность оставила в Церкви хоть какой-то след, по которому можно было бы судить, чему и при каких обстоятельствах я здесь научал и наставлял в меру своих полномочий и полагаясь на водительство Божие. Стоит ли говорить, что учение Сына Божиего, апостолов и пророков в том виде, как оно записано, стоит на такой высоте, что мое скудное толкование не в состоянии пролить на него хотя бы тусклый свет; себя же самого сознаю я учеником, ежедневно с прилежанием исследующим эти вопросы, будучи уверен, что никто в этой жизни не в состоянии их исчерпать.

Посему исполнил я /этот труд/ в меру, дарованную мне по Божией милости, хотя всех вопросов, затронутых в Евангелии, прояснить мне было не под силу. Да преуспеют в том более способные, чем я, сей же скромный труд составил я на потребу себе и вверенным мне людям финским в надежде, что кто-нибудь сумеет извлечь из него некоторую пользу для себя. Далее, что до меня самого, составил я этот сборник, дабы в наставлениях язык не опережал ум - недаром древние напоминали, что прежде чем облекать мысль в слова, надлежит сперва как следует поразмыслить. Ранее пришедшее на ум всегда можно улучшить последующим исправлением, тогда как размышления, не получившие письменной обработки, в более пространных проповедях нередко оказываются спутаны и приобретают растянутый либо, напротив, скомканный вид, в середине же проповеди, по мере развития темы, /мысль/ и вовсе может ускользнуть от не слишком опытного проповедника. Потому-то я часто напоминаю своим подчиненным, чтобы они не всходили на кафедру, не подготовившись как следует к разъяснению святых истин, иначе они станут посмешищем в глазах своих слушателей: мало подобрать слова, имеющие лишь отдаленное отношение к сути, а если они режут слух, то вряд ли угодны Богу и Его ангелам, о чем я и сам стараюсь не забывать. /..../,

К разъяснению богословских истин следует подходить со всей надлежащей серьезностью, ведь проповедник должен сознавать себя предстоящим перед Богом и Его святыми, когда наставляет общину в важнейших вопросах, касающихся Бога и Его воли, грехопадения наших прародителей и ненависти Дьявола к роду человеческому, исправления рода человеческого и его искупления, Закона и Евангелия, греха и милости, нового послушания возрожденных, бессмертия души и вечной жизни, а также прочих истин подобного рода, так что крайне постыдно и весьма преступно излагать их неумело или маловразумительно. Да осознàет всякий священнослужитель, сколь ответственно его призвание и сколь тяжело его бремя! Ибо проповеднику необходима изрядная начитанность и немалые познания в весьма многих вопросах. Посему да испрашивает он ежедневно у Господа мудрости в своем служении, украшая оное чистотой своей совести, ибо без содействия Бога и водительства Святого Духа ничего не будет.

Третья причина, побудившая меня взяться за перо, следующая: заметил я, что мои соотечественники и коллеги зачастую начинают свои проповеди отнюдь не подобающим, а далеким от желаемого образом; также обратил я внимание на то, что концовки (их проповедей) бывают плохо слажены и недостаточно сжаты. Посему дерзнул я этим ничтожным сочинением сослужить службу своим соотечественникам и учащейся молодежи. Пусть, однако, никто не пеняет, что когда мне не доставало собственных слов, я делал выписки и включал в свое изложение целые отрывки из толкований, принадлежащих перу таких высокоученых мужей, как Лютер, Филипп Меланхтон и Бренц, а в ряде случаях и древних авторов. Имя писателя, у которого я заимствовал соответствующее место, непременно указывается.

Благосклонный и непредвзятый читатель, да пойдут мои труды тебе на пользу! Мне же дай насладиться тобою самим составленными проповедями, дабы остаток дней своих провести мне беспечально и окончить их в истинном покаянии и /да будет/ под конец нам всем /даровано/ насладиться вечной жизнью со Христом. Да пребудет в том с нами Божественная милость Отца и Сына и Святого Духа. Аминь.

Паавали Юстен, епископ Турку,

с Божией помощью сие написал

в лето Господне 1570-е

в стольном граде московитов.

(Перевод с латинского выполнен по публикации в: Historiallinen Arkisto XIX, 1905, 267-274, toim. K.G. Leinberg)

Комментарий

Как уже отмечалось, Паавали Юстен подготовил свою латинскую Постиллу в 1570 г. во время пребывания в Москве, куда он прибыл во главе шведского посольства. Есть что-то роковое в том, что это произведение, родившееся в тяжелых условиях посольства (почти что плена), имело в потомстве печальную судьбу. Дело в том, что по возвращении на родину в начале 1572 года Юстен, обремененный массой административных и иных забот, не торопился с изданием своего труда. Известно, что в принципе его сочинение было готово к печати в 1575 г., но не успело выйти по причине смерти автора, случившейся в августе того же года. Впоследствии Постилла Юстена так и осталась в рукописном виде: в 1580-е гг., в условиях проведения «литургической реформы» новому руководству епархии было не до нее, в последнее же десятилетие века, когда произошел поворот церковной политики в сторону ужесточения лютеранской доктрины, сочинение епископа Турку, в прошлом известного своим консерватизмом и пристрастием к гуманистической образованности, уже не могло быть напечатано. Тем не менее вполне вероятно, что в течение какого-то времени списки Постиллы имели хождение среди священников епархии Турку. По крайней мере к началу XIX столетия в библиотеке университета Турку сохранился один список этого сочинения. К несчастью, он сгорел целиком в роковом для истории финской культуры пожаре Турку 1827 года, уничтожившем средневековые кварталы города, в том числе и университетскую библиотеку. Уцелел лишь список предисловия, хранившийся в Королевской библиотеке Стокгольма, об основной же части произведения практически ничего не известно за исключением названия - Толкования на Евангелия, читаемые по воскресным и праздничным дням всего года (Explicationes evangeliorum dominicalium et praecipuarum feriarum totius anni).

Постилла Паавали Юстена была написана на латыни (в научной литературе закрепилась практика именовать это произведение по жанру, в котором оно было составлено , и в дальнейшем изложении мы будем пользоваться названием «Постилла»). В своем месте мы уже упоминали, что произведения, предназначавшиеся в первую очередь для духовенства, автор предпочитал составлять именно на этом языке. Данная особенность была свойственна в ту пору не одному только Юстену: например, первая протестантская постилла, изданная в Скандинавии, также вышла на латыни - речь идет о сочинении датчанина Нильса Хеммингсена (1561), которое, правда, позднее было все же переведено на датский. В принципе ничего удивительного в этом нет: то же свойство отличало и сочинения многих деятелей Реформации в Германии, в чем финский автор имел возможность убедиться лично. Вспомним, что все издания главного труда Меланхтона “Общие принципы теологии” вышли на латыни. На латыни же были написаны, к примеру, и такие известные в свое время протестантские сборники, как изданная в 1544 г. Постилла Йоханнеса Бугенхагена (прозванного Doctor Pommeranicus) или же поэтические переложения псалмов, принадлежавшие перу Файта Дитриха (1537) и Георга Майора (1547).

Предисловие, перевод которого предлагается выше, было, вероятно, написано уже по возвращении Паавали Юстена из Москвы в 1573 году: на это косвенно указывают приводимые автором сроки своего священнического и епископского служения к моменту написания этого текста (соответственно 33 года и более 18 лет); с другой стороны, известно, что он был рукоположен в 1540 г., и назначен епископом (точнее “ординарием”) в 1554 г., так что 1573 год представляется вполне вероятной датой.

Предисловие состоит из двух смысловых частей: первая половина содержит изложение, скажем так, общеконфессиональной позиции автора и его взгляд на состояние дел в церкви Финляндии и Швеции до и после начала Реформации. Вторая часть носит конкретно-прикладной характер: в ней объясняются причины, побудившие ученого епископа взяться за составление собственного сборника проповедей. Работая над своим трудом, Юстен, несомненно, стремился следовать официальной линии шведской церкви, восторжествовавшей в последнее десятилетие архиепископства Лаурентиуса Петри: это проявилось, в частности, в том, что он опирался на составленные последним (1562 и 1567 гг.) комментарии к евангельским текстам, читаемым в храмах на протяжении церковного года (шведские календари несколько отличались от доминиканских календарей, все еще имевших хождение в Финляндии: Parvio 1978, 22 s.). Не забудем также, что финский епископ завершил составление своей Постиллы уже после принятия Церковного уложения 1571 г., регулировавшего различные стороны жизни евангелической церкви в Шведском королевстве: в числе прочего, это Уложение содержало конкретные указания относительно характера произносимых с кафедры проповедей (в частности, был провозглашен принцип “толкования Писания через само Писание”, без произвольных вставок или отклонений от священного текста). Церковное уложение предостерегает рядовых священников от чрезмерного полагания на чужие проповеди, но одновременно с тем ставит перед местными епархиальными властями конкретную задачу составления сборников, которые могли бы служить священникам образцами для составления собственных проповедей (Parvio 1990, /1010/ s). Не исключено, что именно этим руководствовался и епископ Турку, университетская выучка которого позволяла взяться за труд подобного года.

Рассматривая конфессиональные взгляды Паавали Юстена, нашедшие отражение в данном предисловии, мы не можем не обратить внимания на звучащую в нем довольно жесткую критику католичества. Правда, сразу же бросается в глаза ее в целом формализованный, клишированный характер: приводимые “пункты обвинения” на поверку оказываются общими местами антикатолической пропаганды века Реформации. Собственно говоря, в конце предисловия сам Юстен без тени смущения сообщает, что заимствовал целые куски из произведений Лютера, Меланхтона и Бренца (о каких конкретно сочинениях он говорит, нам не известно за отсутствием самих текстов проповедей Постиллы). Вслед за первыми немецкими реформаторами, Паавали Юстен упрекает католическую церковь в непомерной численности духовенства и, с другой стороны, в низком уровне церковного воспитания, что, по его убеждению, способствовало сохранению в народе магизма и всевозможных суеверий (вопрос, стоявший весьма остро для финской церкви того времени); особенно же он обрушивается на властолюбие римских пап, ставя под сомнение главенство во Вселенской Церкви “наместника Петра”. Характеристика римского первосвященника, данная Юстеном, представляет собой достаточно точное воспроизведение слов Лютера (являющихся в свою очередь парафразом известного высказывания апостола Павла об Антихристе: 2. Фесс., 2:4) из предисловия последнего к полемическому трактату против лувенского богослова Якоба Латома: “Римское чудовище восседает посреди церкви, выдавая себя за Бога. Перед ним заискивают епископы, под его желания подстраиваются софисты, и нет ничего такого, чего лицемеры не сделали бы, стараясь ублажить его” (цит. по: Arffman 1999, 42 s.). Правда, на первый взгляд выглядит все же несколько странно, что в своей как-никак латиноязычной Постилле епископ Турку упрекает Римскую Церковь в использовании все той же латыни, непонятной народу. Объяснить это можно тем, что Юстен, воспитанный в церковной среде Турку, где вплоть до середины 1540-х гг. преобладали настроения умеренного реформизма и библейского гуманизма, полагал невозможным употребление латыни в сочинениях, обращенных исключительно к мирянам. Свое же произведение он адресовал главным образом духовным лицам (или образованным мирянам), для которых знание латыни как основного языка культуры в ту эпоху считалось само собой разумеющимся. Из предисловия можно заключить, что латинские проповеди своей Постиллы Юстен не предназначал для произнесения с кафедры: они должны были служить своего рода «учебно-справочным» образцом для рядовых священников, обязанных сочинять собственные проповеди уже на народном языке (финском или шведском). Имеются сведения, что в последующие десятилетия приходские священники при подготовке своих проповедей, предназначенных для народа, составляли их план на латыни, в чем исследователи усматривают следы знакомства как раз с латинской Постиллой Юстена (Rapola 1967, 116 s.).

В подходе к средневековому христианству Юстен следует линии своего учителя Меланхтона (как и при работе над “Хроникой епископов финляндских”); вспомним также, что Меланхтон был склонен именовать реформированную церковь “католической Церковью Христовой” (ср. упомянутое нами выше выпускное свидетельство, выданное им Юстену). Рассматривая историю средневекового христианства, Юстен - вслед за Лютером и Меланхтоном - полагает, что на протяжении многих сотен лет в церковной практике накопилось огромное количество всевозможных злоупотреблений и отступлений от принципов раннего христианства, чем и была вызвана необходимость очищения церкви (финское название Реформации – uskonpuhdistus, собственно говоря, и означает “очищение веры”). Неслучайно в упоминавшихся выше Синодальных статутах специально подчеркнуто, что Реформация не изобрела какого-либо нового учения, но, скорее, принесла освобождение драгоценных истин Священного Писания из-под спуда затемнивших его “ложных” толкований средневековой эпохи (Siljamäki 1958-1961, 44 s.). Из этого можно заключить, что в своей экклезиологии Паавали Юстен придерживался достаточно либеральной позиции, усвоенной им у Меланхтона. Как и в “Хронике епископов финляндских”, он повторяет идею Меланхтона о наличии в средневековой церкви здоровых элементов (Меланхтон ссылался при этом на высказывание апостола Павла из Послания к Римлянам (11: 4), в свою очередь представляющее собой парафраз ветхозаветной 3. Книги Царств (19:18)).

Судя по Предисловию к Постилле, многие элементы церковной жизни, характерные для католичества, в Финляндии того времени (речь идет о начале 1570-х гг.) воспринимались уже как вчерашний день: с протестантской точки зрения совершенно бесполезными представлялись такие с неодобрением упоминаемые Паавали Юстеном практики, как паломничества, почитание мощей, культ святых, индульгенции. Все эти моменты были отвергнуты в основных вероучительных документах лютеранства (например, в “Аугсбургском вероисповедании” и “Шмалькальденских статьях”), с которыми Юстен познакомился, обучаясь в Виттенберге (недаром в своем предисловии он подчеркивает, что образцом церковного устроения для него служила “община Виттенберга”).

Для евангелического епископа Турку основу религиозной жизни (как индивидуальной, так и коллективной) составляют чтение Слова Божиего и проповедь – наряду, разумеется, с евхаристией. Практическая цель составления его труда как раз и состояла в том, чтобы научить духовенство сочинению и произнесению проповедей перед церковным народом на понятном для него языке. Сопоставив практические рекомендации Юстена по составлению проповедей, исследователи (Parvio 1978, 26 s.) предположили, что в своем сборнике финский автор следовал т.н. аналитическому методу толкования священных текстов и догматов, принятому Меланхтоном и его последователями: в соответствии с указанным подходом разбираемый евангельский текст подвергался ясному, четкому анализу, причем проповедник должен был считаться с уровнем подготовленности аудитории; последовательный разбор текста предполагал его деление на несколько частей; на первом месте для проповедника стояли цели морально-назидательного характера. Косвенным свидетельством того, что метод построения проповеди, примененный Юстеном, носил именно такой характер, может служить отзыв Х.Г. Портана, который на исходе XVIII столетия имел возможность самолично ознакомиться с рукописью Постиллы (Kansanaho 1953, 261 s.). По свидетельству Портана, у Юстена каждая проповедь начиналась введением (exordium), за которым следовал анализ конкретного евангельского чтения данного дня, разделенный для удобства на несколько частей.

Предисловие может дать некоторое представление и о богослужебной практике финской церкви в епископство Юстена. Так, специально подчеркивается, что в собраниях верующих проповеди стали обычным делом - трудно, правда, сказать, насколько желаемое соответствовало действительности, поскольку в Синодальных статутах, изданных в том же 1573 году, епископ упрекает рядовое духовенство как раз за пренебрежение проповедью. Как бы то ни было, проповеди - хотя бы в идеале - отводилось значительное место в богослужении, утратившем былое внешнее великолепие. При этом особо оговаривается, что благодарственные песнопения Господу либо песнопения, основанные на тех или иных фрагментах Священного Писания, вполне могли исполняться и во время новых богослужений. Как явствует из Предисловия, к этому времени евангелическая церковь Финляндии сохраняла лишь два таинства - евхаристии и крещения. Помимо этого, в церковной практике удержалось покаяние - как частное, так и общее, причем автор, в полном согласии с Лютером, не называет его таинством (sacramentum) (ср.: Маграт 1994, 203). Остальные таинства названы “пустыми установлениями людской власти, не имеющими опоры в Слове Божием”. Если верить автору, от употребления мира и «папского» елея в Финляндии отказались около 1540 года. Текст Юстена позволяет также составить косвенную датировку начала евангелических богослужений в церкви Финляндии. В начале своего обращения к читателям автор говорит: “Напомню вам, каковой наша церковная жизнь была лет 36 тому назад”. Такое замечание неслучайно, так как оно отсылает нас к исторически засвидетельствованному факту проведения первого богослужения на народном языке (в данному случае шведском) в кафедральном соборе Турку в 1537 году (это событие упомянуто также в разделе о Мартине Шютте из “Хроники епископов финляндских” - см. ниже наш перевод). Вероятно, в сознании Юстена этот факт стал чем-то вроде водораздела между двумя эпохами в истории церкви Финляндии. Не исключено, что, будучи учеником кафедральной школы Турку, куда он поступил как раз в указанном году, он и сам мог присутствовать на упомянутом богослужении. В целом Предисловие позволяет заключить, что Юстен придавал исключительно важное значение богослужебной жизни. Вспомним, что два года спустя он составил Служебник, отразивший перемены, которые произошли в финской богослужебной практике со времен Микаэля Агриколы.

В Предисловии к Постилле обращает на себя внимание один момент, на первый взгляд противоречащий тому, о чем говорилось выше в связи с “Хроникой епископов финляндских”. Через все названное сочинение красной нитью проходит идея непрерывности и преемственности церковной традиции в Финляндии. Предисловие же к Постилле с самых своих первых строк дает весьма шаржированную и упрощенную картину средневекового периода истории финской церкви. Правда, осудив “папское идолослужение”, “ужасающее осквернение Вечери Господней”, “бормотание папского правила целым полчищем духовенства” (для которого не находится иного сравнения, кроме как со жрецами Ваала), автор, словно спохватившись, добавляет, что все это «сказано не ради поношения, осмеяния или оскорбления наших предков», но эта оговорка уже не может сделать нарисованную им картину средневекового периода более привлекательной. Дело здесь, видимо, в том, что, составляя свою Постиллу, автор руководствовался иной целью, чем при написании “Хроники”, а именно - привить финскому духовенству навык составления и регулярного произнесения проповедей перед церковной общиной. Вспомним, что в обновленной церкви проповеди отводилось исключительно важное место, поскольку она была главным средством евангелического воспитания широких масс народа. Юстену важно было подчеркнуть контраст между новой церковностью и старой, когда, по его собственному замечанию, народ, не просвещенный светом евангельской проповеди, по-прежнему пребывал во мраке язычества.

Отметим еще одну не лишенную внутреннего противоречия особенность представлений Юстена об истории Реформации в Финляндии и Шведском королевстве в целом. Речь идет о его поистине благоговейном отношении к личности Густава Вазы, которому в Предисловии посвящено несколько хвалебных строк. В этом пассаже король предстает идеальным государем, причем подчеркивается, что именно благодаря его усилиям церковь Шведского королевства довольно безболезненно и быстро избавилась от папской опеки. В очерке жизни Юстена мы уже отмечали, что эта характеристика плохо вязалась с печальной действительностью, ибо тот же самый король учинил настоящий погром церкви, да и вообще, в религиозных вопросах всегда исходил преимущественно из собственных прагматических интересов. Юстен, который в “Хронике” не сумел скрыть своего недоумения и прискорбия относительно развала церковного организма, в Предисловии предпочел дать иной облик государя, поставив его в пример наследникам, Эрику XIV и Иоанну III.

Помимо личных моментов, подобная трактовка государя является следствием известной доктрины Лютера о “двух царствах”, или “о двух властях” - духовной и светской. С одной стороны, Лютер выступил за их отделение друг от друга, но, с другой, все же счел необходимым наделить государей особой ролью как custodes utriusque tabulae (“хранителей обеих скрижалей” - имеется в виду Моисеев Декалог), обязанных осуществлять cura religionis (“заботу о религии”) - тем самым фактически он признавал божественный характер светской власти (Маграт 1994, 249-253; Kouri 1984, 227-228, 233 ss.). Правда, у отца Реформации, особенно почитавшего Августина, вопрос о взаимоотношениях церкви и государства оказывается вписан в более широкую проблематику двух царств, или градов (Божиего и мирского): коль скоро лишь немногие индивиды в силу выдающейся личной праведности могут считать себя действительно принадлежащими граду Божиему, появляется необходимость во внешней силе, способной навести общественный порядок и направить неправедных на истинный путь («Закон дан неправедным, дабы те, кто не является христианами, через закон удерживались от дурных дел» - цит. по: Reardon 1981, 85 s). В этом смысле государство является орудием Бога в посюстороннем грешном мире: подобно прочим мирским («естественным») установлениям – семье, профессиональному и социальному призванию (лат. vocatio) - государство служит осуществлению замысла Бога о его творении. Следствием этого было отсутствие твердого запрета на вмешательство светских государей в церковную жизнь, что очень быстро привело к подчинению церкви государству, ставшему столь характерным для лютеранских земель.

В этой связи нас не очень удивит весьма патетическое восклицание Юстена: “... как же сможем мы распространять Слово и служить Богу, если они (светские государи) воспротивятся тому и не будут /нам/ оказывать содействие?”. Применительно к светским владыкам Юстен употребляет библейское выражение “щиты земные”: уже Лютер, разочаровавшись в спонтанной народной Реформации, пришел к выводу о важности и полезности участия светских государей в выработке религиозной политики, т.к. им надлежало оберегать социум от угрожавшего ему хаоса; для примера сошлемся на высказывание реформатора в одном из писем к курфюрсту Саксонскому в 1526 г.: “Так как папский порядок отменен, то все учреждения делаются Вашим достоянием, как верховного главы. Ваше дело всем этим управлять; никто другой не может и не должен об этом заботиться” (цит. по: Порозовская 1995, 136). Образ идеального, “боголюбивого” государя был известен еще со времен Средневековья: в Скандинавии он получил особую разработку в “Откровениях св. Бригитты” (Мяэотс 1985, 83-84), знакомых церковным книжникам Финляндии (вспомним епископа Хемминга, о котором речь шла во Введении) и, надо думать, вполне доступных Паавали Юстену, автору “Хроники епископов финляндских”, в которой упоминаются контакты иерарха из Турку со шведской духовидицей.

Помимо указанных обстоятельств, необходимо также иметь в виду, что по своим представлениям об общественном устройстве Юстен, как и другие деятели финской Реформации, был, конечно же, убежденным монархистом: послушание законному государю распространялось и на религиозную сферу (если, разумеется, монарх не нарушал коренных вероучительных принципов Реформации). Как нам представляется, именно эта особенность его мировоззрения, а не простой лишь конформизм (хотя в реальных обстоятельствах той эпохи не обходилось, конечно, и без него) позволяет объяснить его лояльность всем трем королям из династии Ваза, в правление которых ему довелось занимать епископскую кафедру. В Предисловии Юстен упоминает о своих личных контактах с Густавом Вазой во время длительного пребывания последнего в Выборге во время войны с Россией (сер. 1550-х гг.): автор Постиллы подчеркивает, что рассказы о первых годах Реформации в Шведском королевстве он сам слышал из монарших уст. Упоминая об этом, Юстен, несомненно, стремился продемонстрировать свое знание истории Реформации в Швеции и как бы давал понять, что осведомлен о ней отнюдь не понаслышке; кроме того, в его словах можно уловить намек на то, что король, удостоивший его назначения на пост ординария Выборгского в достаточно молодом возрасте (Юстену было тогда не более 35 лет), сохранил к нему благосклонное отношение. Правда, о том, как всё было на самом деле, нам не известно, тем более если вспомнить, что после смерти Агриколы в 1557 г. Густав Ваза по какой-то причине не пожелал сделать Юстена епископом Турку. Мы уже отмечали, что принцип беспрекословного послушания монарху, характерный для Юстена, существенно отличает его от того же Агриколы. Отметим, к примеру, тот факт, что последний в конце 1540-х гг. заказал список “Шведской истории” Олауса Петри, на которую Густав Ваза фактически наложил запрет: подобное неповиновение было немыслимо для Юстена (другое дело, что много позже, составляя свою “Хронику епископов финляндских”, Юстен ознакомился с упомянутым сочинением, но это случилось в изменившихся обстоятельствах, когда самовластного короля уже не было в живых).

В заключительной (“практической”) части Предисловия автор упоминает три причины, побудившие его написать свою Постиллу. Во-первых, после более чем 30 лет церковного служения он испытывал потребность оставить о себе некоторую память, своего рода “отчет будущим поколениям”. При этом епископ смотрит на себя как на облеченного особой ответственностью и отнюдь не случайно говорит о “вверенных ему людях финских”. Юстену был свойствен еще во многом средневековый взгляд на епископа как на верховного пастыря, поставленного от Бога, что было вполне естественно, учитывая факт сохранения епископального устройства в реформированной шведско-финляндской церкви. В средневековый период, помимо монахов-проповедников, именно епископы были наделены преимущественным правом произносить проповеди, тогда как рядовое духовенство обязано было в основном совершать богослужения и отправлять требы. В этом смысле сборник Паавали Юстена вполне соответствовал средневековому жанру ученой латинской постиллы, составленной епископом. Второй причиной, побудившей Юстена взяться за перо, было стремление помочь священникам при составлении ими собственных проповедей (несколько раз в тексте фигурирует выражение «заметил я …», свидетельствующее об интересе епископа к проповеднической деятельности своих подчиненных). Главным в деятельности евангелического священника Юстен видел именно проповедь и наставление в Слове Божием: неслучайно, критикуя католичество, он особо выделяет невежественность духовенства, главная функция которого была чисто литургической и сводилась к “бормотанию папского правила” (…demurmurato canone papistico…). К числу же главных «достижений» Реформации (в том числе и в Финляндии) он относит как раз то, что «по воскресным и праздничным дням произносятся по три проповеди». При этом епископ счел необходимым особо указать на тяготы, сопровождавшие служение пасторов новой церкви, и напомнил об их главной обязанности - проповедовать Слово.

В Синодальных статутах 1573 г. епископ Турку также настаивает на том, что проповедник должен хорошо знать текст Священного Писания и отталкиваться первую очередь от него. С другой стороны, Реформация породила также потребность в новых комментариях к Священному Писанию, поскольку Слово Божие было понятно далеко не всякому (это касалось не только мирян, но и священников). Как представляется Юстену, протестантские толкования Слова отличаются большей компетентностью и глубиной в сравнении с тем, что издавалось в предыдущую эпоху. Он с пиететом упоминает имена ученых немецких реформаторов из Виттенберга, у которых ему в свое время довелось учиться: среди цитированных им авторитетов фигурируют Лютер, Меланхтон, Бренц, Круцигер, Майор, с комментирующими трудами которых он настоятельно рекомендует ознакомиться приходским священникам. Епископ отдавал себе отчет в том, что пасторам, испытывавшим серьезные материальные затруднения и поглощенным повседневными заботами, часто было не до составления оригинальных проповедей (Siljamäki 1958-1961, 44 s..). Более того, Паавали Юстен даже предостерегает священников от чрезмерного полагания на собственные способности, поскольку за этим может стоять суетное тщеславие. Последняя деталь особенно интересна, поскольку здесь можно уловить уже симптомы наступления нового периода в истории Реформации, когда протестантские церкви, в том числе и лютеранская, начали превращаться в церкви по преимущественно “учительные”, озабоченные “правильным” толкованием Слова в свете своих основных доктринальных положений (Christensen, Göranson 1969, 255 s.).

В предисловии к Постилле (сходное мнение звучит и в Статутах) Паавали Юстен высказывает свое отрицательное отношение к такому стилю произнесения проповеди (вероятно, не чуждому священникам того времени - ср. Kansanaho 1953, 262 s.), когда проповедник впадал в чрезмерную патетику, прибегая к обильной жестикуляции и прочим внешним эмоциональным проявлениям: по мнению строгого и «по-фински» сдержанного епископа, все это лишь отвлекает слушателей от сути обсуждаемых вопросов. Епископ Турку наставляет, что проповедник обязан, с одной стороны, хорошо разбираться в основных темах нового богословия (примерный перечень которых приведен в его Предисловии), а, с другой, - должен уметь адекватно излагать их своим слушателям.

Подобный взгляд финского автора на характер деятельности “служителей Слова” сообразуется с высказываниями Лютера; сошлемся для примера на одно место из “Застольных речей” последнего: “Всякий проповедник должен научиться проповедовать просто и без прикрас; ему надлежит помнить, что он проповедует простым людям, особенно если это крестьяне, разумеющие столь же мало, что и юнцы в возрасте 12, 13, 14 или 20 лет, коим следует проповедовать отдельно.... Но делать это надлежит таким образом, чтобы люди поняли проповедь и исправили свою жизнь.... Следует приноравливаться к своим слушателям. Самая обычная ошибка проповедей заключается в том, что бедный народ мало чему может из них научиться.... Простая проповедь есть великое искусство. Именно это отличало поучения Христа.” (Luther 1967, 47-48 ss.). Сходные проблемы вставали и перед проповедниками Финляндии, подавляющее большинство населения которой составляли неграмотные крестьяне.

Третья причина составления Постиллы Юстена была практического свойства: заметив плохую слаженность проповедей многих подначальных ему священников, умудренный епископ пожелал составить для них своего рода образец, причем он не скрывал, что многие отрывки были заимствованы у ведущих лютеранских авторитетов Германии.

Завершается Предисловие не лишенным пафоса и этикетного самоуничижения призывом к молодому поколению приняться за составление собственных проповедей, дабы остаток своих дней автор “Постиллы” смог провести “беспечально и в истинном покаянии”. Остается лишь выразить сожаление, что Постилла Паавали Юстена не дошла до нас в основной своей части, ведь она могла бы дать немало ценного для понимания как общей истории Реформации в Финляндии, так и церковно-богословских представлений ее автора.

2. Фрагменты Служебника (1575)

1. (Текст Confiteor, начальной покаянной молитвы)

Подойдя к алтарю, священник вначале говорит:

Исповедую перед Богом Всемогущим и перед вами, братья, что я, грешный, согрешил в своей жизни мыслью, словом, делом и неисполнением долга. Моя вина, моя великая вина. Посему прошу нашего Господа Иисуса Христа помиловать меня, грешного, и умоляю тебя даровать мне, грешному, отпущение грехов Его именем и властью.

Вслед за тем министранты произносят отпущение:

Да смилуется над тобою Бог Всемогущий и да отпустит тебе твои грехи, да укрепит тебя от всякого зла: да ободрит и укрепит тебя во всяком благом деле, и да пребудет Иисус Христос проводником твоим в жизнь вечную. Аминь.

Священник обращается к народу со следующими словами покаяния:

Братья и сестры, возлюбленные во Христе Иисусе!

Собрались мы на Вечерю нашего Господа Иисуса Христа, дабы вкусить Его драгоценное Тело в хлебе и вине, как Он нам заповедал и установил в воспоминание о том, что Свое Тело и Кровь отдал во искупление грехов наших. Мы же, хоть и отягощенные своими грехами, всем сердцем желаем освобождения от них. Посему, преклонив колени, устами и сердцем воззовем к Господу Богу, Отцу нашему Небесному, осознаем наше недостоинство, а затем попросим Его о милости и снисхождении к нам, обратившись с такими словами: “Жалкий я грешник, во грехе зачатый и во грехе рожденный, бесславно влачащий свою грешную жизнь, всем сердцем исповедую Тебе, Боже Вечный и Всемогущий, Отче Небесный, что не возлюбил Тебя превыше всего и не возлюбил ближнего своего, как самого себя. И, что еще прискорбней, согрешил я против Тебя и Твоих святых заповедей помыслами, словами и делами. Посему сознаю себя достойным ада и вечных мук, если Ты примешься судить меня по всей строгости Твоего нелицеприятного суда и по моим грехам. Но Ты, Отче Небесный, обещал милость и снисхождение жалким грешникам, жаждущим исцеления и с искренней верой прибегающим к Твоей неизреченной милости: к таковым Ты пребудешь милостив, невзирая на совершенные ими прегрешения, каковых более не вменишь им в вину. На это и я, многогрешный, крепко уповаю, умоляя Тебя, да пребудешь Ты по обетованию Твоему милостив и благ ко мне и да отпустишь мне мои прегрешения ради прославления и возвеличивания Твоего Святого Имени.

Вслед за этим священник произносит молитву за собравшийся народ:

Да отпустит нам Господь Вечный и Всемогущий в Своей неизреченной милости все грехи наши и да ниспошлет нам исправление нашей грешной жизни и стяжание жизни вечной вместе с Собою. Аминь.

2. (Слова Префации, или Предначинания)

Воистину достойно, свято и праведно, что всегда и во всяком месте мы благодарим и прославляем Тебя, Господи Святой, Отче Всемогущий и Боже Предвечный, за все Твои благодеяния, а более всего за явленную Тобою (милость), ибо вследствие совершенных нами прегрешений мы сделались столь дурны, что в будущем можем ожидать лишь смерти и вечной погибели. И никакие силы в мире - ни земные, ни небесные – не способны помочь нам. Ты же послал нам Сына Твоего единственного Иисуса Христа, единосущного Тебе и вочеловечившегося ради нас. Ты возложил на Него грехи наши, дав Ему претерпеть смерть вместо нас, обреченных на вечную погибель. И как Он победил смерть, воскрес и больше не умрет, так и верующие в Него победят грех и смерть и обретут через Него вечную жизнь. Дабы мы никогда не забывали о столь великом Его благодеянии, но непрестанно о нем вспоминали, в ночь, когда был Он предан, устроил Он вечерю, на которой, взяв хлеб, возблагодарил Отца Своего Небесного, преломил хлеб и дал Своим ученикам со словами: “Примите и вкусите, сие есть Тело Мое, которое за вас предается. Это творите в воспоминание обо Мне”. Вслед за тем, взяв чашу, возблагодарил Он Отца Своего Небесного и дал испить своим ученикам со словами: “Сия чаша есть новый завет в Моей Крови, которая за вас и многих других проливается. Сие творите в воспоминание обо Мне всякий раз, когда будете это совершать”.

(Текст т.н. ежедневной, или обычной Префации)

Воистину достойно и праведно, что всегда и во всяком месте мы благодарим и прославляем Тебя, Господи Святой, Отче Всемогущий, Боже Предвечный, Господь наш через Иисуса Христа, Который Своею смертью и пролитием Своей крови вернул нам блаженство. Дабы мы не забывали о столь великом Его благодеянии, но непрестанно о нем вспоминали, в ночь, когда был Он предан, взял Он хлеб в Свои святые руки, возблагодарил Тебя, Небесный Отче, благословил, преломил и дал Своим ученикам со словами: “Примите и вкусите, сие есть Тело Мое, предаваемое за вас. Это творите в Мое воспоминание”. Точно также, взяв чашу в Свои святые руки, возблагодарил Он Тебя, Небесный Отче, благословил и дал ученикам Своим со словами: “Примите и пейте из нее все, сие есть чаша Нового Завета в Моей Крови, которая за Вас и за многих других проливается во искупление грехов; сие творите всякий раз в память обо Мне”. Через Иисуса Христа, Господа нашего, Твою Божественную природу славят ангелы, Тебе поклоняются все Господства, пред Тобою трепещут все Силы и Власти. Также и все небеса, небесные помощники и святые херувимы и серафимы с радостью возносят Тебе благодарение и воздают Тебе хвалу. Дабы наш голос был Тобой благосклонно услышан, мы вместе с ними возносим к Тебе слова этой молитвы.

3. (слова, обращаемые священником к народу непосредственно перед евхаристией)

Возлюбленные друзья! Сейчас здесь совершится Вечеря Господа Иисуса Христа, на которой мы вкусим Его драгоценные Тело и Кровь. Посему, как учит святой Павел, прежде чем вкусить этого хлеба и испить из этой чаши, каждому из нас надлежит испытать свою совесть. Испытав себя и осознав свои проступки и великие прегрешения, возжелаем правды, моля об отпущении грехов, которое будет нам даровано в этом таинстве, если мы стремимся к истинному исправлению, уклонению от греха и жизни праведной и добродетельной. Посему Господь наш Иисус Христос заповедал нам это таинство в воспоминание о Себе, чтобы через то мы вспоминали Его величайшую смерть и пролитую Им драгоценную кровь и, поразмыслив, уверовали, что это совершилось в отпущение наших грехов. Посему, вкусив этого хлеба и испив из этой чаши с крепкой верой в только что услышанные слова о том, что Христос умер, пролив Свою Кровь за наши грехи, мы непременно получим отпущение грехов и через то избегнем смерти, которая есть карой за грех, и стяжаем вечную жизнь вместе со Христом. Да будет это всем нам даровано Отцом и Сыном и Святым Духом. Аминь.

(Перевод со старофинского выполнен по изданию: Paavali Juusten, “Se Pyhä Messu”. Toim. M. Parvio. Helsinki 1978)

Комментарий

Переведенные выше тексты входят в состав чина, или порядка богослужения (messujärjestys), составляющего первую часть Служебника Паавали Юстена. Для обозначения богослужения Юстен, подобно Агриколе, использовал слово messu латинского происхождения (в принципе Лютер также не отказывался от традиционного слова “месса”, назвав евангелическое немецкое богослужение Deutsche Messe). Более того, в тексте Юстена за двумя разделами сохранены (без перевода) традиционные латинские названия - Confiteor и Praefatio. Составляя свой Служебник, Юстен опирался на практику евангелического богослужения, к тому времени (пусть и в несколько отличных вариантах) закрепившуюся в реформированной церкви Шведского королевства и нашедшую отражение в Служебнике Микаэля Агриколы и в шведских служебниках 1540-1550-х гг. С другой стороны, он не мог не учесть пожеланий короля Иоанна III относительно богослужебных изменений, высказанных как раз в те годы, когда епископ Турку работал над новым финским Служебником (1573 - 1575).

Первый из переведенных текстов называется Сonfiteor, что означает покаянную молитву, произносимую священником в начале богослужения (традиционная часть католической Мессы). Ее первую часть – прежде чем священник обратится к народу - составляет латинский текст, читаемый священником, а затем министрантами. Этот текст отсутствовал в шведских лютеранских служебниках (Parvio 1978, 33 s.), но был внесен по настоянию короля Иоанна III, стремившегося восстановить отдельные элементы традиционного латинского богослужения. Служебник Агриколы (более консервативный в сравнении с современными ему шведскими руководствами) предписывал тот же порядок: отпущение грехов за священника полагалось произносить на латыни, а за общину - по-фински. Как уже отмечалось, некоторое возвращение латыни в церковную практику соответствовало пожеланию Иоанна III придать богослужению некоторый налет торжественности и традиционности. В тексте Юстена это хорошо видно: за первыми словами Служебника - “Вот каким образом богослужение совершается по-фински” - следует латинский текст Сonfiteor. Впрочем, данный момент присутствовал еще в Служебнике Агриколы, что подтверждает соображение (см. часть I, гл. 1, §. 3.5) о большей - в сравнении со шведским - традиционности финского евангелического богослужения и одновременно об известной самостоятельности финских реформаторов в богослужебной практике. Текст же исповедания грехов, который священник произносит по-фински за всю общину, имеет аналоги как в шведских лютеранских служебниках, так и в т.н. ”Красной книге” Иоанна III. Он состоит из трех частей: обращения священника к собравшимся, исповедания грехов в собственном смысле слова и разрешительной молитвы в оптативной форме («Да отпустит … да ниспошлет …»). Текст покаянной молитвы выдержан в соответствии с выдвинутой Лютером доктриной оправдания верой.

Второй из переведенных нами текстов представляет собой Префацию (Praefatio, т.е Предначинание) - начальную часть чина евхаристии (как и Сonfiteor, Префация является необходимым элементом католической Мессы). Кроме собственно Префации, руководство Юстена включает в себя также т.н. ежедневную, или обычную Префацию (Praefatio quotidiana, siue communis). Мы помещаем перевод обоих этих текстов, так как они проливают свет на богослужебную реформу Иоанна III и при этом обнаруживают определенные отличия друг от друга.

Иоанн III и его советники по “Красной книге” высказались за расширение и обогащение префационного раздела рядом дополнений, подчеркивающих роль таинства евхаристии. Видимо, отнюдь не случайно у Юстена Префация как таковая оказалась объединена с повествованием об установлении Евхаристии (verba institutionis, т.е. «установительные слова»), чего не было у Агриколы и в шведских служебниках. Собственно говоря, само название “ежедневная Префация” отсутствует у Агриколы и других реформаторов, но зато имеет параллель в “Красной книге” (Parvio 1977, 10 s.). В Служебнике Юстена ежедневная Префация делится на три части: 1) Префация в собственном смысле слова; 2) повествование об установлении евхаристии (со слов “в ночь, когда Его предали, взял Он хлеб...”) и 3) Хвалы. Введение последней части (Хвалы) непосредственно вслед за установительными словами соответствовало одной из (десяти) рекомендаций, вынесенных королем на рассмотрение риксдага в мае 1574 г. Епископа Юстена там не было, но, естественно, он был в курсе пожеланий короля, когда трудился над финским Служебником: считается, что именно его сочинение первым среди богослужебных руководств, составленных в то время в Шведском королевстве, зафиксировало данный момент (Parvio 1978, 55 s.). Кроме того, в тексте повествования об установлении таинства евхаристии, входящем в состав ежедневной (обычной) Префации, Юстен заменяет третье лицо (соответствующее евангельскому тексту и сохраненное в более обширной Префации) на второе: “возблагодарил Тебя, Небесный Отче”. На это с виду незначительное обстоятельство следует обратить особое внимание, поскольку Юстен допускает здесь явное нарушение провозглашенного Реформацией принципа верности Слову: это, возможно, опять-таки отражало стремление шведского короля восстановить в богослужении некоторые традиционные формы. Принятое в католическом богослужении обращение священника к Богу во втором лице во время совершения евхаристии казалось предосудительным деятелям ранней Реформации: они полагали, что таким образом священник противопоставляет себя остальным верующим. Для людей той эпохи такая, казалось бы, не особенно заметная деталь богослужения приобретала знаковый статус, превращаясь в символ той или иной религиозной ориентации. Слова ежедневной Префации Юстен помещает под нотным станом, что предполагало ее исполнение нараспев. С другой стороны, в схеме богослужения, предложенной Юстеном, нет никакого указания на такую важную деталь, как возношение (elevatio) Св. Даров, предусмотренное «Красной книгой». Это свидетельствует о том, что епископ Турку предпочел все же следовать рекомендации Церковного уложения 1571 г. о желательности отказа от возношения, слишком связанного с «магическим» (как казалось реформаторам) характером римской Мессы. Таким образом, епископ Турку отнюдь не был лишь послушным исполнителем воли монарха: в вопросах, которые ему казались принципиальными, он следовал своим собственным взглядам.

Наконец, третий из переведенных фрагментов представляет собой слова священника, обращенные к народу непосредственно перед вкушением Тела и Крови Христовой. Этому отрывку предшествует характерная пометка “Затем священник обращается к народу и произносит следующее увещевание, или же некую общую исповедь перед Вечерей Господа”: реформаторы настаивали на том, чтобы совершающий богослужение находился в непосредственном контакте с остальными членами общины, а не стоял спиной к ним. Это обращение, начинающееся словами “Возлюбленные друзья!”, представляет собой коллективную исповедь и вместе с тем своего рода проповедь с характерными для Реформации ссылками на апостола Павла. Содержание этого небольшого отрывка выдержано в духе высказываний Лютера о таинстве евхаристии: не принимая в целом католическую идею пресуществления, «отец Реформации» утверждал, что Христос реально присутствует в хлебе и вине. Для Лютера Слово и само таинство евхаристии представлялись неразрывно связанными (Luther 1967, 43 s.; Маграт 1994, 219; Мудьюгин 1994, 12). В словах священника, приводимых Юстеном, отражена типичная для лютеранского богословия идея о том, что в евхаристии главное - не жертва, а вера в прощение грехов: “Вот почему, вкусив этого хлеба и испив из этой чаши с крепкой верой в только что услышанные слова о том, что Христос умер, пролив Свою Кровь за наши грехи, мы непременно получим отпущение грехов” (разрядка моя - И.М.). В то же время бросается в глаза, что Служебник Юстена не отводит проповеди определенного места в богослужебной канве и вообще никоим образом не упоминает о ней. Констатируя этот факт, исследователи склонны полагать, что Юстен отнюдь не отказался от проповеди как таковой: возможно, проповедь казалась ему естественным компонентом богослужения (о чем свидетельствует и составленная им Постилла), однако в силу того, что в богослужебной практике того времени проповедь еще не имела строго фиксированного места, Юстен предпочел оставить этот вопрос на усмотрение самих священников (Gummerus 1902-1903, 132 s.). Тем не менее очевидный факт, что два важнейших элемента лютеранского богослужения, причастие и проповедь, оказались отражены в финском Служебнике совершенно по-разному, может расцениваться как проявление сочувствия финского епископа намерению Иоанна III восстановить праздник Тела Господня, что и вызвало необходимость большей актуализации таинства евхаристии (строго говоря, в отличие от Швеции, в Финляндии праздник Тела Господня вплоть до 1593 г. не отменялся: упоминания о нем мы находим у того же Агриколы).

3. Фрагменты “Хроники епископов финляндских” (ок. 1565 г.)

1). Жизнеописание Магнуса II Таваста,

семнадцатого епископа Турку (1412 - 1450)

Господин Магнус, сын благородного и славного вассала Олафа Таваста из селения Аласъйоки прихода Мюнямяки. Он был магистром пражского университета, а до того архидиаконом (собора) Турку и канцлером короля Эрика (Померанского), который высоко ценил его. Его рукоположили в епископы в 1412 году в Риме, в церкви св. Екатерины распоряжением папы Иоанна XXIII. Отправившись обратно, он задержался на зиму в Париже, а /затем/ по дороге в родные края посетил короля, который принял его с почетом и передал ему в пожизненное пользование налоговые сборы, поступавшие в казну из прихода Маску. Он пристроил к собору Турку часовню, посвященную Св. Телу Господню. Для алтаря он заказал чрезвычайно дорогую монстранцию, украсил алтарь роскошными облачениями и прочими реликвариями и многими драгоценностями. По его распоряжению в алтаре стали совершаться ежедневные мессы. На содержание алтаря и пребендария он выделил в пребенду несколько имений. По его распоряжению также был выстроен каменный дом для пребендария, патронажное же право, как явствует из учредительной грамоты, он оставил за собой и за своими преемниками. С благоговением созерцал он Страсти Христовы, в связи с чем распорядился читать часы Страстей Господних и Святого Креста в каждый канонический час во /всей/ епархии Турку.

В своей частной капелле он каждый день самолично совершал Хвалы Утренние, Вечерние и Повечерия. Никогда и ни при каких условиях не позволял он своим служителям пренебрегать мессой. Часы и молитвы читал он с превеликим тщанием, торжественностью и благоговением. Дабы должность архидиакона, созданная стараниями его предшественника, господина Беро, не была упразднена по причине нехватки средств, на ее содержание он выделил несколько имений, чем умножил ежегодный доход /архидиакона/; таким образом, он как бы учредил эту должность заново. До него в Турку было шесть каноников и столько же алтарников, он же увеличил число тех и других на четыре человека.

По его внушению архидиакон Йоханнес Амунди основал часовню св. Иоанна и пожаловал ей достаточное убранство. По его же совету настоятель прихода Тайвассало Якоб Детмар вместе со своим братом Фредриком учредил пребенду св. Георгия. Для собора Турку учредил он пребенду Усопших и постановил ежедневно совершать там мессу. Рассказывают, что ратман [член магистрата] Турку Хинтца Кнап, побуждаемый им, учредил пребенду апостолов Петра и Павла для собора Турку. В его епископство были созданы алтарь и гильдия св. Анны. Также в его епископство и его стараниями была учреждена гильдия Трех Королей, где был воздвигнут алтарь и сооружены хоры; он был ее первым и истинным создателем. В его епископство и по его совету начальник замка Турку Клаус Людексон основал часовню Св. Девы, называемую теперь Священническим алтарем. По его предложению король Швеции господин Карл /Бонде/ учредил три пребенды для Выборгского собора (св. Иоанна, св. Екатерины и св. Анны) и назначил им соответствующее содержание. В городе Турку, где до него не было строений, находившихся в епископской собственности, повелел он возвести каменный дом, в котором разместилась резиденция епископа. Также он выстроил основную часть замка Куусисто.

Монахов и монахинь бригитского ордена он перевел из Вадстены /что в Швеции/ в епархию Турку и отстроил для них монастырь в Наантали на правах первооснователя. На его средства были сооружены ризница и главный алтарь. Безмерно почитая этот орден, распорядился он построить для себя дом по другую сторону залива, а не в той части монастыря, где проживали монахи. Монастырю Наантали на вечные времена пожаловал он некоторые доходы, прежде причитавшиеся настоятелю прихода Маску и епископу. Но вследствие того, что неблагодарные насельники оной обители подняли бунт против его преемника, господина Олафа, а также по некоторым иным причинам упомянутый Олаф и его досточтимый капитул лишили монастырь упомянутых привилегий.

Его стараниями епархия Турку получила патронажное право на приходы Порвоо, Сипоо и Перная, прежде принадлежавшие монастырю Паадисте, что в Ливонии. На доходы от этих приходов в соборе Турку был заведен обычай служить на рассвете каждого дня первую мессу. Епископ Магнус распорядился без перерыва служить в соборе Турку особые мессы, начиная с вышеупомянутой мессы на рассвете вплоть до главной мессы, так что между ними не оставалось ни единого промежутка, не занятого службой.

В 1429 году, через неделю после праздника Тела Христова (2.6.) в соборе Турку случился пожар, но еще при его жизни собор был отремонтирован и стал еще краше. Одновременно с тем сгорела часть принадлежавшего ему дома в Коройнен, причем в огне погиб его служитель, господин Беро.

С превеликими тяготами и опасностями совершил он паломничество в Святую Землю. Находясь в Венеции, он заказал и приобрел для собора Турку чрезвычайно дорогие алтарные облачения. Специально для собора он приобрел множество богословских и юридических книг. В его правление и его стараниями голова и руки /мощей/ св. Генриха были покрыты серебряными пластинами. Чашу для причастия, патену, а также фибулу на епископской мантии изготовили из чистого золота, а драгоценное большое распятие - из серебра. Тщательно переписанные книги Евангелий и Посланий были украшены серебром, для собора же купили значительное количество алтарных облачений и ценностей.

Знатные люди и члены Государственного совета почитали его за второго Иосифа, великого как своим именем, так и заслугами перед всеми тремя северными королевствами. В услужении у него неизменно пребывали солдаты, дворяне и жители епархии, которые сопровождали его, словно особу королевской крови, на заседания Государственного совета в Стокгольм или в иные места. Невзирая на преклонный возраст и старческие немощи, ему пришлось, вопреки собственному желанию, провести немало времени за пределами своей епархии, а именно пробыть целую зиму при дворе короля Карла, выполняя различные административные поручения и помогая своими мудрыми советами. Он добился того, чтобы на треть был уменьшен особенно тяжелый королевский налог, взимаемый со всей епархии Турку. Помимо того, на одну пятую был уменьшен налог, взимаемый с жителей Финляндии, поскольку церковь и дворянство Финляндии приобрели земли и имения, с которых налоги взимались в казну. Правда, вскоре после его смерти, в правление короля Карла эта привилегия была упразднена.

Своими советами и увещеваниями он замирил грозное восстание, разразившееся в области Сатакунта. В те времена в Финляндии на целую епархию приходился всего один лагман, вследствие чего финны в недостаточной мере были охвачены правосудием, но стараниями господина Магнуса были назначены два лагмана, дабы вершить правосудие среди народа Финляндии . До того, как он стал епископом Турку, финны были лишены права участвовать в выборах короля, однако его стараниями они получили это право наравне с прочими епархиями королевства.

Во всех принадлежавших ему домах на деньги от церковной десятины и на собственные средства он содержал бедных, немощных, слепых и хромых. Трудно перечислить все те благодеяния, которыми он одаривал не только своих родственников и друзей, но в равной мере и всех прочих. Жизнь его была достойной, целомудренной и скромной. Доброе имя и молва о нем распространились не только в его собственной епархии и среди ближайших соседей, но даже среди русских и прочих отдаленных народов. Трудно перечислить всех, кто благоговейно почитал его, так что многие епископы и прочие люди полагали его достойным самой высшей церковной должности. Все имели о нем доброе мнение, ибо он совершил множество достохвальных и великих дел на благо Шведского государства и церкви Финляндии. После блаженного епископа Генриха в епархии Турку не было никого, кто мог бы сравняться с ним (да еще с блаженным Хеммингом) столькими славными деяниями.

Отягощенный преклонным возрастом, он по истечении тридцати восьми лет славного управления епархией Турку оставил свою должность, после чего прожил еще два года. В лето Господне 1452, марта девятого дня, сорок лет спустя после своего положения во епископа, он мирно преставился девяноста пяти лет от роду в собственном доме, что неподалеку от монастыря Наантали, и был упокоен в часовне Тела Христова: его погребли прямо перед ступеньками алтаря названной часовни.

Комментарий

Жизнеописание семнадцатого (в нумерации Юстена) епископа финской церкви Магнуса II Таваста (по-фински его имя звучит как Мауну) занимает особое место в составе “Хроники епископов финляндских“. Как уже говорилось, основным источником сочинения Юстена послужила т.н. “Черная книга” - записи о правлении епископов Турку, кодифицированные в конце XV в. при епископах Конраде Битце и Магнусе III Сяркилахти.

Из всех биографий средневековых епископов, включенных в сочинение Юстена, жизнеописание Магнуса II - при всем лаконизме, в целом присущем стилю финской “Хроники” - имеет наибольший объем. Выше (см. Введение к книге) мы уже имели возможность указать на особую роль этого католического прелата в жизни финской церкви и всей Финляндии в первой половине XV в. Как отмечалось, Юстен исходил из представления о непрерывном, поступательном развитии церкви Финляндии, что побуждало его к поиску позитивных моментов в национальной церковной традиции дореформенного периода. По этой причине он, естественно, не мог обойти вниманием наиболее выдающегося из так называемых “великих епископов” Финляндии XV столетия. По-видимому, немаловажное значение имело для него и то обстоятельство, что Магнус II принадлежал к коренному финскому роду Таваст (“тавастами” шведы называли западнофинское племя хяме).

В изображении Юстена епископ Магнус предстает поистине идеальным архипастырем. Жизнеописание своего великого предшественника по кафедре Турку лютеранский епископ строит, используя по сути дела этикетные приемы, применявшиеся в средневековых источниках, которые были в его распоряжении. Исследователи пришли к выводу, что к XV столетию в скандинавских жизнеописаниях сложился своего рода канон жизнеописания идеального епископа, включающий целый набор определенных качеств, таких как личное благочестие, высокая нравственность, богослужебное рвение, щедрая благотворительность, забота о вверенных его попечению жителях епархии, административные таланты, житейская мудрость (Palola 1997, 367 s.). Внимательно присмотревшись к тексту Юстена, мы обнаружим те же черты и в жизнеописании епископа Турку Магнуса II.

Автор финской “Хроники” выделяет несколько аспектов деятельности своего персонажа: это и укрепление епархии Турку, и забота о благе страны, и, конечно же, личное благочестие, в котором подчеркнут опять-таки деятельный момент. Современные историки в принципе согласны с высокой оценкой вклада епископа Магнуса в развитие Финляндии этого периода: в частности, отмечается, что под его началом церковь активно способствовала налаживанию административной и судебной системы в Финляндии, за что, в свою очередь, получила значительные пожертвования от королей Эрика Померанского и Карла Кнутсона Бонде (Ylikangas 1992, 25 s.) - неслучайно имена обоих этих монархов упомянуты и в жизнеописании, составленном Юстеном. Бросается в глаза лишенный всякого оттенка осуждения тон рассказа (написанного как-никак епископом эпохи Реформации) о том, как его далекий предшественник по кафедре украшал собор Турку, всемерно способствовал насаждению праздника Тела Господня в Финляндии, основал бригитский монастырь в Наантали, придал мощам св. Генриха более пышный вид и т.д. – а ведь всё это составляло предмет резкой критики католицизма протестантами (и по поводу чего сам Юстен весьма негативно высказался в предисловии к собственной Постилле). Объясняется это, по-видимому, тем, что автор «Хроники» рассматривает все перечисленные деяния в иной перспективе, нежели в предисловии к сборнику проповедей в реформационном духе: в его глазах это были меры весьма разумные и полезные, способствовавшие укреплению прежде всего материального положения сравнительно молодой еще епархии Турку. Можно предположить, что в условиях подлинного разорения церковной собственности, происшедшего в Финляндии после начала Реформации, такого рода описание отражало затаенное сожаление Юстена об экономических потерях церкви, вследствие чего она лишилась возможности играть активную роль в обществе. В том же контексте следует, на наш взгляд, воспринимать и выражение “досточтимый капитул”: вспомним, что к концу своего правления Густав Ваза разогнал кафедральные капитулы во всех епархиях подвластного ему королевства, не исключая и Турку, так что на момент написания “Хроники” никакого капитула ни в Турку, ни тем более в Выборге, центре новой епархии, не было. Нетрудно догадаться, что идеалом лютеранского автора была церковь вовсе не бедная, а, напротив, экономически процветающая и твердо стоящая на ногах. Неслучайно столько внимания Паавали Юстен уделяет деятельности Магнуса II как умудренного государственного мужа: в этой связи вспомним, что не только его старший современник и предшественник по кафедре Микаэль Агрикола, но также и архиепископ Упсальский Лаурентиус Петри стремились сохранить за церковью активную роль в социальной и политической жизни.

Паавали Юстену явно была по душе модель гармоничного взаимодействия высшего клира и монархической власти, которая, судя по всему, исправно работала в епископство Магнуса II: недаром в приведенном отрывке подчеркнуто уважительное отношение к финскому епископу королей Эрика Померанского и Карла Кнутсона, а также членов Государственного совета Швеции. Мы уже отмечали, что в разделе “Хроники”, посвященном эпохе Реформации, а также в предисловии к своей Постилле автор рисует Густава Вазу идеальным монархом, покровителем религии, что, мягко говоря, не очень вязалось с реальными фактами. Описание взаимоотношений епископа Магнуса со светской властью, спроецированное на время, когда сам Юстен занимал епископскую кафедру (называясь всего лишь “ординарием”), позволяет ощутить то внутреннее противоречие, которое, вероятно, испытывали многие деятели Реформации в Швеции-Финляндии. С одной стороны, они были настроены на сотрудничество с земными властями, которым Лютер отводил немаловажное место в своей концепции “двух установлений”, но, с другой, их не могло не удручать бесцеремонное и далекое от подлинной духовности вмешательство светских государей в чисто церковные вопросы. Хвалебный тон, в котором лютеранский автор описывает благотворительность Магнуса II, также сам по себе примечателен, поскольку к концу правления Густава Вазы обедневшая церковь утратила возможность заниматься широкой каритативной деятельностью, что в условиях скудости материальных ресурсов и сурового северного климата самым негативным образом сказалось на положении немалой части населения Финляндии.

Разумеется, всем сказанным мы не предполагаем, что финскому епископу были свойственны бунтарские или, по крайней мере, оппозиционные настроения: славословия в адрес Густава Вазы, разбросанные в “Хронике” и в предисловии к Постилле достаточно свидетельствуют о его верноподданнических чувствах. Дело тут в другом: подобный взгляд на средневековый период отразил, с одной стороны, убежденность Паавали Юстена в том, что новая евангелическая церковь стоит в Финляндии на здоровой, прочной основе, а с другой, воплотил представления об идеальном церковно-государственном устройстве, которые он держал в уме, действуя в реальных условиях своего времени, столь далеких от гармонического идеала.

2). Жизнеописание Мартина (Мартти) Шютте,

двадцать четвертого епископа (1528 -1550)

Досточтимый отец господин Мартин Шютте. Был избран епископом Турку на праздник Трех Королей в лето Господне 1528, когда славный князь Густав, сын Эрика, был увенчан шведской короной. Оный Мартин происходил из высокого и достославного рода. Его отец, лагман /области/ Хяме, определил сына сначала в школу города Раума, а затем в кафедральную школу Турку, после чего тот направился в Швецию, где его склонили вступить в монастырь братьев-проповедников, что в Сигтуне. Приметив его дарования, /доминиканцы/ отправили его в Германию, где в течение нескольких лет он изучал свободные искусства и теологию. По окончании своих странствий по всей Италии и немалой части Германии он вернулся, наконец, в Сигтунский монастырь. Спустя несколько лет его единодушно избрали викарием этого монастыря и всего ордена. На протяжении длительного времени он достойно руководил орденом. С этой должности и был он призван в Финляндию.

Господин Мартин славился своим выдающимся благочестием, умеренностью, скромностью и целомудрием. Возлюбив веру Христову, он содействовал правильному богослужению и был ко всем чрезвычайно милостив. Каждую пятницу, если только случался он дома, у него раздавали милостыню беднякам - по пять-шесть марок на человека; кроме того, по его распоряжению бедные и нищие получали пропитание. Поэтому к нему применимы слова: “Твои молитвы и милостыни были помянуты перед Богом”. Многообразными добродетелями он сиял перед всеми до самого конца своих дней.

Кроме того, ввел он за правило, чтобы капитул выделял средства на учебу тем, кто выказывал способности к свободным и богословским наукам. И в этом деле с подобающим его должности усердием заботился он о том, чтобы церковь не только при нем, но и в дальнейшем имела образованных, добросовестных служителей, способных наставлять молодежь и прочих членов христианской общины. Так, его стараниями в заграничные университеты были направлены Кнут Юхансон, Томас Францсон /Кейои/, Симо Хенриксон Выборжец, Микаэль Агрикола, Мартин Тейтт, Паавали Юстен, Эрик Хяркяпя и Яакко Тейтт, каждый из которых сделался верным служителем Слова в меру способностей и талантов, отпущенных ему Господом.

Но как при других епископах положение и авторитет духовного сословия росли и процветали, так начиная с епископства господина Мартина стали они меняться, убывать и клониться к упадку, пока не приняли совсем иное обличие. Епископ, а также прочие прелаты и каноники смогли, правда, удержать за собой прежние доходы, но были принуждены платить налоги в королевскую казну с получаемых ими зерна, денег, сушеной и соленой рыбы. Также и остальные священники должны были платить ежегодный налог, уходивший в Стокгольм. Когда же умирали каноники и пребендарии, их должности не доставались уже никому, но все поместья и доходы отходили в казну. Так, должность архидиакона была упразднена после того, как 20-го июня 1542 года в Господе упокоился магистр Пиетари Силта. Каноникат св. Иоанна был упразднен после смерти каноника господина Андреаса, каноникат св.св. Петра и Павла - со смертью господина Якоба Блуме, а священнический алтарь был упразднен после того, как упокоился господин Хенрик Гракул. Точно таким же образом со смертью пребендариев были упразднены пребенды Трех королей, св. Георгия и - позже всех остальных - пребенда св. Анны, держатель которой, господин Арвид Никольсон, отошел к Господу в 1544 г. Кафедральный пробст магистр Йоханнес, муж большого ума, твердости и опыта, оставил свою должность, упокоившись в Господе 3-го июня 1547 г. Несколько ранее того, в лето Господне 1545, почил в Боге магистр Симо Хенриксон Выборжец, прилежно изучивший свободные искусства и преуспевший в богословии. Тогда же скончался магистр Мартин Тейтт, бывший наставником младших принцев в Стокгольме. Также и магистр Томас Францсон /Кейои/ упокоился в 1546 г. В том же году 18-го февраля в Эйслебене, в Германии скончался досточтимый отец доктор Мартин Лютер. Его тело 22-го февраля было оттуда доставлено в Виттенберг и погребено в замковой церкви.

При епископе Мартине рухнула власть папы над Финляндией, частные и домашние мессы были упразднены, из употребления вышла освященная вода, прекратили освящать пепел и вербные ветки, в церковное пение были внесены изменения и исправления. Мессу на шведском языке впервые отслужил в соборе Турку ризничий Ларентиус Канути /Кнутсон/, который был родом из Сарвилахти. После этого, если мне не изменяет память, королевским указом 1538 года всех обязали служить мессу точно таким же образом. Папский елей и миро вышли из употребления приблизительно в 1540 году. Монастырь братьев-проповедников в Турку сгорел дотла в день Воздвижения Св. Креста в 1537 году. Восстанавливать его не стали, а монахи сделались приходскими священниками.

В лето Господне 1546 город Турку выгорел почти целиком, а с ним крыша собора, равно как и епископский дом. От пожара уцелела лишь северная часть города, выходящая к реке. Случилось это 22-го марта, незадолго до второго воскресенья Великого поста. Епископу Мартину, и так уже подточенному старостью, суждено было стать свидетелем великих перемен в жизни духовенства, противоречивших всему, что он усвоил в юности и что испокон века было заведено во всем христианском мире.

В лето Господне 1548 упокоились два доблестных рыцаря, Ивар и Эрик Флемминг, последний из них 14-го декабря - его похоронили в церкви Парайнен 19-го декабря. Господин Мартин, досточтимый отец во Христе, прожил до конца 1550 года, когда вконец сломленный возрастом и заботами (но все же успев завещанием привести в порядок свои дела), вечером 30-го декабря, между девятым и десятым часом упокоился он в Господе. Он был погребен под медной плитой у южной стороны алтаря Тела Христова. После его смерти епископская кафедра пустовала три с половиной года. Нильс Граббе, отличившийся мужеством и отвагой при защите отечества и изгнании датчан, почил в 1549 году. Тогда же этот мир оставил Бьёрн Клауссон.

Комментарий

В жизнеописании Мартина (Мартти) Шютте, под началом которого автору “Хроники” довелось находиться с конца 1530-х гг. и который, как мы показали в очерке о Юстене, сыграл ключевую роль в его карьере, обращают на себя внимание два момента. Во-первых, это очевидная теплота, с которой Юстен рисует портрет престарелого прелата, духовный склад которого был типичен для скандинавских стран рубежа Средневековья и Нового времени: с одной стороны, традиционный католический аскетизм, смирение, щедрая благотворительность, личный молитвенный пример, а с другой - умение лавировать в происходящих событиях, терпимость и дальновидность. Как пишут историки, Мартин Шютте “сохранял прежние привычки и образ жизни и вместе с тем с пониманием относился к новой эпохе и ее запросам. ... В Финляндии Шютте выступал здоровым противовесом резким переменам, начатым королем. ... Его можно считать последним по духу католическим епископом Финляндии” (Salomies 1949, 75 s.). Тот факт, что Паавали Юстен в составленном им жизнеописании всячески подчеркивает добродетели своего покровителя, объясняется, на наш взгляд, не только личной привязанностью и чувством благодарности, но также и тем, что упомянутые черты духовного облика Мартина Шютте явно ему импонировали и были во многом близки.

Мартин Шютте являет собой как бы полную противоположность другому любимому герою “Хроники” Юстена, епископу Магнусу II Тавасту (оба, кстати, скончались, когда им было за девяносто). Если в переведенном нами выше описании второго выделены решимость, предприимчивость, сознание собственного могущества и важности, то портрет первого подчеркнуто евангеличен. Возникает даже впечатление, что в Мартине Шютте - епископе переходного времени - католический (и евангельский!) идеал духовности воплотился лучше, нежели в ком-либо из его предшественников по кафедре. Отношение автора к своему персонажу, оказавшемуся в эпицентре преобразований финской церкви, не лишено сочувствия: так, поведав о тех трудностях, с которыми церковь Финляндии столкнулась в первые годы Реформации, Юстен замечает: “Епископу Мартину, и так уже подточенному старостью, суждено было стать свидетелем великих перемен в жизни духовенства, противоречивших всему тому, что он усвоил в юности и что испокон века было заведено во всем христианском мире”. Обращает на себя внимание, что рассказ о смерти Мартина Шютте сопровождается упоминанием о кончине братьев Эрика и Ивара Флемингов, а также Нильса Граббе и Бьёрна Клауссона, освободивших страну от датчан в первой половине 1520-х гг. и игравших ключевую роль в управлении Финляндией на протяжении последующих двух десятилетий, т.е. в то самое время, когда герой жизнеописания занимал епископскую кафедру. Тем самым автор “Хроники” как бы подчеркивает, что безвозвратно отошла в прошлое целая эпоха в истории страны, в которую совершились решающие перемены в ее религиозно-государственном устройстве. Видимо, по той же самой причине Юстен как раз в это жизнеописание включил упоминание о смерти и погребении Лютера, свидетелем чего ему самому довелось стать во время учебы в Виттенбергском университете (в собственной же биографии автора, завершающей “Хронику”, заметим, упоминание о столь важном событии отсутствует).

Во-вторых, жизнеописание Мартина Шютте интересно еще и потому, что в нем нарисована достаточно точная картина конфискационной политики Густава Вазы, проводимой им в отношении церкви; кроме того, автор перечисляет основные перемены, происшедшие внутри финской церкви в 1530-1540-е гг. Сразу же бросается в глаза, что из всех перемен, имевших место в епархии Турку, автор сосредоточил свое внимание на ухудшении материального положения высшего духовенства Турку, развале капитула и, наконец, литургических новшествах, т.е. на трансформациях, которые в наибольшей степени затронули ту прослойку епархиального духовенства, к которой он сам принадлежал. Особенно впечатляет спокойный, можно даже сказать деловитый перечень почивших каноников капитула и их пребенд, незамедлительно отчуждаемых в казну. Автор считает нужным подчеркнуть личные достоинства усопших членов капитула, сформировавшихся еще до начала Реформации, что само по себе не должно удивлять, ведь он рассказывает о воспитавшей его и духовно близкой ему среде. За благочестивой фразой рассказа о последних часах земной жизни епископа (“но все же успев завещанием привести в порядок свои земные дела”) стоит достаточно прозаическая вещь, т.к. Мартин Шютте был принужден завещать королю (а вовсе не родной епархии), последние крохи собственности, которые у него все еще оставались после проведенных отчуждений. Бросается в глаза явный контраст обстоятельств кончины Магнуса II и Мартина Шютте: могущественный прелат XV столетия скончался в собственном доме, поблизости от им же самим основанного монастыря; он был погребен в часовне Св. Тела Господня, которая в свое время по его распоряжению была пристроена к собору Турку, и вообще сумел оставить подначальной себе церкви значительно возросшее состояние; менее чем одно столетие спустя глава вконец разоренной епархии, лишившийся всех прочих резиденций, тихо почил в пострадавшем от пожара епископском доме.

Но если об отчуждении собственности членов капитула и духовенства в целом автор рассказывает весьма сдержанно (трудно за этим не ощутить налета сожаления), повествование о богослужебных изменениях выдержано в гораздо более позитивном духе. Правда, высказывание Юстена о том, что епископ Шютте “содействовал правильному богослужению”, следует, судя по всему, считать преувеличением: последний в силу своей природной сдержанности и трезвого понимания изменившихся условий (возможно, также и по причине весьма преклонного возраста), скорее, просто не чинил препятствий проведению литургических преобразований во вверенной ему епархии. В том же духе Юстен будет трактовать литургические нововведения конца 1530-х гг. и в предисловии к своей Постилле, написанной несколько лет спустя после составления “Хроники”. В двойственности подхода к описанию событий 1530 - 1540-х гг. проявилось присущее деятелям финской и шведской Реформации противоречие, на которое мы уже обращали внимание, анализируя содержание текста предисловия к Постилле: противоречие между искренним стремлением к переменам в духовной сфере и некоторым замешательством, если не изумлением, перед очевидным фактом ограбления церкви, ее обнищания и как следствие ослабления ее общественного служения. Эту раздвоенность Юстен, вероятно, уловил и в своем герое, что передано не лишенной сочувствия фразой: “Но как при других епископах положение и авторитет духовенства возросли и достигли процветания, так, начиная с епископства господина Мартина, стали они изменяться, убывать и клониться к упадку, пока, наконец, не приняли совершенно иное обличие”.

Тем не менее вряд ли будет справедливым утверждение, что Паавали Юстен был одержим ностальгией по безвозвратно ушедшим временам внешнего величия церкви (в противном случае он мог бы, подобно ряду шведских прелатов, категорически не согласных с церковными переменами, отправиться в добровольное изгнание). Скажем, только что процитированный пассаж, исполненный сочувствия Мартину Шютте, все же завершается довольно-таки нейтральной фразой о том, что положение духовенства “приняло совершенно иное обличие” (prorsus in aliam propemodum formam transformatus est): очевидно, Юстен воспринимал данные перемены как неизбежно вытекавшие из самого духа Реформации. Вспомним в этой связи и резко негативное высказывание о привилегированном положении католического духовенства, содержащееся в предисловии к его Постилле. Более всего ему импонировала прозорливость престарелого “господина Мартина”, который уговорил скупого короля выделить средства для отправки в Германию финских студентов: по тем временам это было деянием капитальным, способствовавшим возобновлению традиционных связей епархии Турку с университетами континентальной Европы (другое дело, что отныне преобладающей стала ориентация исключительно на те регионы Германии, в которых победила лютеранская версия Реформации, поездки же в Париж, Лувен или Неаполь совершенно прекратились). Паавали Юстен, занимавший высокое положение в церковной иерархии Шведского королевства, ни на минуту не сомневался, что первоочередной задачей новой евангелической церкви было нести народу Слово Божие, а это предполагало, что ее ведущим представителям надлежало получать высшее духовное образование, так сказать, “из первых рук”, т.е. на родине Реформации. Столь же закономерными и неизбежными представлялись Юстену и изменения в церковном обиходе, о которых он упоминает также в предисловии к Постилле, лишенном уже всякого намека на ностальгию.

3). Жизнеописание Микаэля Агриколы, двадцать пятого епископа

(1554 -1557)

Магистр Микаэль Агрикола родился в селении Торсбю, что в приходе Перная на крайнем востоке провинции Уусимаа. Начатки образования он получил в выборгской школе, ректором которой был господин Йоханнес Эрасми, усердный и добросовестный наставник молодежи.

Когда он (Агрикола) прибыл из Выборга в Турку, досточтимый отец господин епископ Мартин назначил его своим писарем. После кончины блаженной памяти господина Йоханнеса Эрасми он сделался канцлером епископа. И поскольку тогда же из наставлений и проповедей магистра Пиетари Сяркилахти он усвоил начатки истинного апостольского учения, его рукоположили в священники. Он ревностно проповедовал в кафедральном соборе Турку и во время епископских визитаций, так что многие исполнились надежды, что из него выйдет полезное и необходимое орудие церковного устроения. По происшествии нескольких лет ради получения более основательного образования был он отправлен в Виттенберг, где усердно изучал свободные искусства. Получив степень магистра, он возвратился в Турку и стал ректором тамошней школы. В течение десяти лет своего ректорства он не только со тщанием и заботой научал молодежь, но между этими занятиями трудился также на благо остальной христианской общины. Именно в бытность свою ректором он составил “Книгу молитв”, которую ныне каждый финн ежедневно берет в руки. Кроме того, он выполнил перевод Нового Завета к великой пользе церкви Финляндии. С должностью ректора он расстался, хотя и вопреки собственному желанию (произошло это по высочайшему королевскому распоряжению), 22-го февраля 1548 года. После этого он по-прежнему оставался советником епископа и его помощником в визитационных поездках. Поскольку епископ всё более дряхлел, уже при его жизни Агриколе стали доверять визитации совместно с Кнутом Юхансоном, церковным настоятелем Турку.

В это время напечатал он Псалтирь по-фински. Правда, ее полностью перевели в кафедральной школе Турку, когда ректором там был Паавали Юстен. Последний время от времени ради упражнения в стиле заставлял учащихся переводить псалмы, подобно тому как это делал блаженной памяти доктор Лютер. Он (Юстен) прослушивал и исправлял переводы на финский в часы, предназначенные для проверки работ учеников, а нередко также и в послеобеденное время у себя в комнате. Впрочем, не так уж важно, под чьим именем этот труд был напечатан, ибо перевод был сделан на благо всего народа Финляндии.

До сих пор вы слышали о том, какое положение занимал Агрикола и чтó он совершил; теперь же узнайте, каким образом он сделался епископом. В лето Господне 1554-е остававшиеся еще в живых члены старого капитула - а именно декан господин Петрус Рагвалди, каноник св. Лаврентия магистр Микаэль Агрикола, настоятель Турку магистр Кнут и ректор школы Турку магистр Паавали Юстен, имевший в то время пребенду священнического алтаря, - в начале мая по приказу славного и милостивого короля Густава отправились в Стокгольм. После обсуждения всех прочих дел Его Величество пригласил их отдельно в некое место на равнине за пределами замка Грипсхольм. Там он объявил им, что прелатам кафедральных соборов Швеции больше нет нужды обивать пороги римской курии в надежде получить утверждение на епископское место, ибо отныне Его Величество будет лично распоряжаться этим у себя дома, в Швеции. Достославный король счел за благо разделить Финляндию на две епархии с центрами в Турку и Выборге, подобно тому как уже были разделены прочие епархии Швеции. Однако эта мера пришлась весьма не по душе магистру Агриколе, получившему в управление епархию Турку. В состав второй епархии вошли лены Выборга, Савонлинна и Порвоо, а также часть Хяме, называемая Верхним уездом. После принесения епископской присяги и ее письменного оформления господин король напомнил нам об обязанностях, налагаемых нашей должностью, дабы по примеру архиепископа Густава Тролле и прочих не вздумали мы нарушать общественное спокойствие и порядок, но в отношении законной власти выказывали послушание, преданность и уважение, усердно исполняли свои обязанности, призывая остальных к тому же, и хранили бдительность, ища во всем славы Божией и заботясь о спасении других. Рукоположение и утверждение мы получили от епископа Стренгнэсского Ботвида, поскольку господин архиепископ /в то время/ был некоторым образом в немилости у короля. В Турку мы с Божией помощью прибыли в канун дня св. Генриха /17.6./. В то же самое лето совершил он (Агрикола) поездку по островным приходам, а в праздник Рождества Девы Марии /8.9./ отслужил т.н. епископскую мессу с митрой на голове. Узнав об этом, Его Королевское Величество выразил свое неудовольствие по причине папистского характера названного богослужения.

Следующим летом Агрикола с большой пользой инспектировал северные приходы в провинции Похъянмаа. В том же, 1555 году разразилась русско-шведская война. По этой причине господин король осенью указанного года прибыл в Выборг вместе с младшими принцами, членами Государственного совета и немалым войском. Об этой войне я скажу в другом месте. В лето Господне 1556-е, сразу же после праздника св. Генриха, настоятель Турку магистр Кнут повез в Москву послание короля с целью получения от Великого князя Московского охранной грамоты для шведских послов. Из Москвы в Турку он возвратился в день св. Варфоломея (26.4.). Поздней осенью того же года (вероятно, во второе воскресенье Адвента) барон Стен Эриксон, архиепископ, господин магистр Лаурентиус Петри, магистр Микаэль и ряд других особ направились в Выборг, чтобы оттуда ехать в Москву и замирить волнение, вызванное войной. Таким образом, в Россию они отправились тотчас после праздника Трех Королей в 1557 г. После того, как они подписали мир и уже держали путь домой, недуг поразил магистра Микаэля, здоровье которого и прежде не отличалось особой крепостью. Итак, внезапная смерть унесла его /прямо/ в дороге, и он отошел ко Господу в селении Кюрённиеми прихода Уусикиркко. Вслед за тем, в понедельник после Вербного воскресенья (12.4.) был он погребен в Выборге в присутствии господина архиепископа, при стечении множества народа.

(Перевод всех трех жизнеописаний с латинского выполнен по изданию: Juusten P. “Catalogus et ordinaria successio episcoporum finlandensium”. Ed. S. Heininen. *Societas Historiae Ecclesiae Fennica; 143. Helsinki 1988)

Комментарий

Знакомство Паавали Юстена с Микаэлем Агриколой продолжалось без малого 20 лет. Оно началось, когда последний в 1539 г. вернулся из Виттенберга в звании магистра свободных искусств и занял пост ректора кафедральной школы Турку. Юстен, которому к тому моменту было за двадцать, успел окончить названную школу; по всей видимости он быстро сблизился с новым ректором, под началом которого работал младшим учителем. Не исключено (хотя прямых свидетельств тому нет), что их номинальное знакомство могло начаться на десять лет раньше еще в Выборге: их общим школьным наставником был Йоханнес Эрасми, под руководством которого Юстен некоторое время проучился в выборгской школе, пока Эрасми не перебрался в Турку, захватив с собой Агриколу как самого талантливого из своих учеников. В конце 1530-х гг. в Турку Юстена «приметил» престарелый епископ Шютте, с этого времени начавший оказывать ему свое покровительство. Агрикола также находился в тесных отношениях с епископом, но эти контакты носили иной характер, поскольку ни о каком покровительстве речи тут не было. Как мы помним, ректор кафедральной школы превратился в ведущего члена капитула и фактически в главного двигателя дела Реформации в Финляндии. По возвращении же Юстена из Виттенберга в звании магистра его отношения с Агриколой приобрели весьма натянутый характер: Юстен, по-прежнему пользовавшийся расположением престарелого епископа Шютте, неожиданно для всех получил место ректора кафедральной школы после того, как король Густав Ваза, вероятно, недовольный чрезмерной самостоятельностью Агриколы, сместил того с ректорского поста.

Жизнеописание Агриколы – если к нему присмотреться внимательнее – отмечено у Юстена известной двойственностью. С одной стороны, автора “Хроники епископов финляндских” нельзя упрекнуть в умышленном игнорировании заслуг Агриколы перед финской церковью и культурой в целом: они достаточно аккуратно перечислены в самом начале повествования. Однако сразу же бросается в глаза, что акцент сделан преимущественно на переводческих трудах героя жизнеописания, тогда как практически ничего не сообщается о его деятельности на ниве церковного управления, хотя вклад “отца финского литературного языка” в эту область также был велик - взять хотя бы реформу богослужения и церковных структур в целом. Кроме того, в изображении самих переводческих занятий Агриколы ощутима едва скрываемая зависть - чтобы не сказать раздражение - Юстена. Особенно это проявилось в рассказе о переводе Псалтири, чему посвящен отдельный абзац: Юстен настаивает на том, что фактическим переводчиком псалмов был именно он, а не Агрикола. Он рассказывает о практике, заведенной им в кафедральной школе, когда ученики переводили псалмы с немецкого текста Лютера, после чего он самолично редактировал их работу. Правда, в этом рассказе обгаруживается некоторая неувязка: известно, что в те годы немецкий язык в Турку не преподавали (хотя с устной, бытовой речью многие, конечно, некоторым образом были знакомы), поэтому, судя по всему, ученики делали переводы с латинского на финский, после чего Юстен сверял их тексты с немецким переводом Лютера. Кроме того, как минимум одна четверть псалмов уже была переведена Агриколой для его “Книги молитв” (1544): этот факт, кстати говоря, в жизнеописании обойден полным молчанием. Тем не менее Юстен, наверное, остался бы доволен, узнав, что современные исследователи старофинской книжности в принципе согласны признать значительность его вклада в перевод Псалтири - хотя и без того, чтобы приписать ему весь этот труд целиком (Nikkilä 1993, 604-606 ss.). Трудно не заметить, что начиная с этого момента автор жизнеописания Агриколы основное свое внимание сосредотачивает на трениях, все более осложнявших отношения его героя с Густавом Вазой. Сам тон рассказа не позволяет усомниться, на чьей стороне был Юстен, не без удовлетворения констатирующий, что не в меру самостоятельный Агрикола всякий раз был вынужден уступать (при этом рассказчик вдруг сбивается с общего нейтрального повествования в третьем лице на первое лицо мн. ч.: на фоне слов - «дабы не вздумали мы нарушать общественное спокойствие и порядок, но в отношении законной власти выказывали послушание, преданность и уважение, усердно исполняли свои обязанности, призывая остальных к тому же, и хранили бдительность, ища во всем славы Божией и заботясь о спасении других» - «строптивость» Агриколы еще больше бросается в глаза). Отсутствие взаимопонимания между Агриколой и Юстеном и различия их взаимоотношений со светской властью могли явиться также следствием различия их психологических типов: по-видимому, Агрикола отличался большей настойчивостью и твердостью в достижении своих целей. Не лишено значения и то обстоятельство, что добиваясь милостей короля, Юстен всякий раз невольно делал это в ущерб Агриколе: об эпизоде с ректорским местом мы уже сказали; что касается разделения единой прежде епархии Турку на две части, то оно также вызвало отрицательную реакцию “магистра Агриколы”, тогда как Юстен именно благодаря этому событию сумел сделаться ординарием Выборгским (откуда ему впоследствии открылся путь на кафедру Турку). Рассказывая об этих двух эпизодах, автор “Хроники” вообще опускает свое имя, акцентируя непререкаемость монаршего решения и недовольство Густава Вазы позицией Агриколы.

С другой стороны, сделавшись преемником Агриколы на кафедре Турку (если опустить кратковременное епископство шведа Фоллингиуса), Юстен в целом продолжил линию последнего на углубление реформ и укрепление церковных структур. Агрикола был достаточно консервативен и осторожен в преобразованиях церковной жизни, считаясь с недостаточной подготовленностью основной массы финского населения. Собственно говоря, и Агриколу, и Юстена вполне можно было бы назвать “деятелями переходного периода”. Это предполагает, что при безусловной преданности ключевым богословским принципам Лютера, в сфере практической церковной политики оба старались сохранять старое в той мере, в какой оно не противоречило сути Реформации. Неслучайно во время учебы в Виттенбергском университете наибольшее влияние оба они испытали со стороны Меланхтона. Их общим идеалом был, несомненно, тип церковного гуманиста, усвоившего коренные принципы Реформации, но при этом стремившегося сохранить преемственность старой церкви и новой. Основное внимание они уделяли духовному просвещению как главному способу укоренения в народе нового учения и евангелического подхода: это хорошо видно из оставленных ими сочинений, для которых характерны назидательность и достаточная простота изложения. Любопытно, что в биографии обоих церковных деятелей имеется сходный эпизод - поездка в Московию, стоившая одному из них жизни, а другому нервов и здоровья. Правда, политика Юстена как главы евангелической церкви Финляндии носила более осторожный характер, что позволило ему приноровиться не только к самовластному Густаву Вазе, но и к его не менее своевольным сыновьям Эрику и Иоанну. Подобная линия поведения обернулась для него и более благоприятными последствиями - вспомним хотя бы о дворянстве, пожалованном ему королем Иоанном III.

В истории финской церкви и культуры в целом Паавали Юстену навсегда было суждено остаться в тени Агриколы. Безусловно, это имеет под собой справедливые основания. Нельзя, к примеру, говорить о существенном вкладе Юстена в развитие финского литературного языка, поскольку он охотнее пользовался латынью, а когда писал по-фински, то использовал наработанное Агриколой (новозаветные тексты, включенные в Служебник Юстена, даны, как правило, в переводах Агриколы; что же касается прочих частей Служебника, исследователи отмечают их более узкую диалектную базу и бóльшую зависимость от иностранных образцов в сравнении с Агриколой: ср. Parvio 1978, 187 s.). По-видимому “двадцать седьмой епископ Турку” (как Юстен сам себя именовал) ощущал превосходство над собой Агриколы, что вряд ли льстило его самолюбию. В конечном итоге именно это, вероятно, породило определенный налет субъективности и мелочной придирчивости в составленном им жизнеописании «магистра Микаэля Агриколы». Тем не менее есть нечто знаменательное в том, что отпевание Агриколы (да еще на Страстной седмице 1557 г.) довелось совершить именно Паавали Юстену (хотя тон рассказа опять-таки намеренно отстраненный: «был он погребен в Выборге в присутствии господина архиепископа, при стечении множества народа»): в истории первого периода финской Реформации имена Микаэля Агриколы и Паавали Юстена остались неразрывно связаны друг с другом, и потомки воспринимают их как соратников, делателей общего дела, которому суждено было большое будущее.

• Стецкевич М.С. - Свобода совести: Учеб. пособие
• Кондаков Н.П. - Иконография Иисуса Христа
• Коллектив авторов - Жречество и шаманизм в скифскую эпоху
• Сказкин С.Д. - Настольная книга атеиста