Казнь стригольников. Посох Стефана Пермского
Широко известны факты народных восстаний, которые начались в Древней Руси чуть ли не со времени появления и распространения отношений господства и подчинения между князьями, боярами и их приспешниками, с одной стороны, и зависимыми от них, эксплуатируемыми ими людьми, с другой. Таковы движения 1024 года в Суздальской земле, 1068—1071 годов в Киевской, народные восстания киевлян 1113 года, в Новгороде 1209 года и другие. Черты народного восстания видны в известных событиях 945 года, связанных с гибелью Игоря, великого князя киевского, и его дружины при сборе тройной дани в Древлянской земле. Поздняя летопись говорит о восстании новгородцев против властей в 989 году в связи с введением христианства в Новгородской земле.
Когда идет речь о классовой борьбе, естественно возникает вопрос о том, как относились народные, эксплуатируемые низы к духовенству, особенно высшему, будь то черное или белое,— ведь оно составляло часть класса феодалов, жило за счет простых людей, получало и умножало имущество, доходы — земли и крестьян, дань и поборы с населения. Оно же идеологически освящало господство феодалов, светских и духовных, т. е. и свое собст-
12
венное. Разумеется, смерды и ремесленники, закупы и изгои прекрасно понимали все это и недаром восставали не только против бояр и ростовщиков, князей и посадников, но и против поддерживавших их епископов и прочих иерархов. Недаром волхвы, как это было, к примеру, в Суздальской земле в 1024 году, вели недовольных против богачей в голодные годы, а простолюдины не всегда хотели принять новую веру с ее церковной организацией и десятиной, поборами и насилиями. Летописи, описывая народные возмущения, неоднократно упоминают о том, как возмущенные «простецы», «меньшие люди» сопротивляются князьям, боярам и одновременно «князьям церкви» — епископам, архимандритам и прочим. И это понятно: те и другие единым фронтом противостоят недовольным, обиженным людям.
Выступления низов против насильственной христианизации, эксплуатации, насилия феодалов, светских и духовных, со временем дополняются собственно антицерковными выступлениями, настроениями, высказываниями. Источники XIII—XV веков приводят немало сведений о борьбе крестьян против монастырей, захватывавших их земли. Яркими проявлениями выступлений против официальной православной церкви стали реформационные движения. Начало их относится к концу XIII—XIV столетию. Это — пора антиордынских восстаний, происходивших в разных местах — Новгороде, Ярославле, Ростове, Суздале, Твери, Курске и др. В этой борьбе, носившей национально-освободительный характер, «ясно различимы,— по словам советского историка А. И. Клибанова,— мотивы социального протеста, и прежде всего против сотрудничавших с оккупантами бояр и верхов духовенства». Имелись и другие причины для недовольства, которое появлялось и нарастало в среде и мирян, и самого духовенства, прежде всего низшего, городского и сельского. Это — поборы в виде податей: подворной с мирян и низших церковнослужителей; со вторых — рождественской (сбор-
13
ной — епископам за объезд епархии) и «благословенной куницы» (за подтверждение епископом права священников на занятие должности). Помимо прямых налогов брали обязательные пошлины: «поставление по мзде» (за должность), венечная пошлина (за право священников на совершение брачного обряда — в пользу епископа), похоронная пошлина, пошлины на содержание архиерейского управления, с жалованных грамот приходским церквам, с прихожих и отпускных грамот священникам и дьяконам и др. Взимание податей и пошлин доводило нередко до разорения священников, дьяконов, причетников. Не помогала и работа на земельных прирезках, которые они получали от сельских приходов. Многие из них пробавлялись бродяжничеством. По своему положению они близки к сельским и городским низам.
Уже с XI века митрополиты, а затем и другие иерархи сосредоточивают в своих руках земельную собственность. В конце ХШ века митрополит, кафедра которого была уже перенесена из Киева на северо-восток, владел большим количеством земель во Владимиро-Суздальском княжестве. Новгородскому архиепископу принадлежало до трети всех церковных земель; в целом же местная церковь владела пятой частью земель в Новгородских пятинах. Немало имели епископы и особенно монастыри, землевладение которых быстро растет в XIV—XV веках. В начале XVI века глава Русской православной церкви имел более 530 сел и деревень. Не гнушались иерархи ростовщичеством.
Все сказанное делает понятным широко распространившееся недовольство простого народа церковью, и она в лице своих высших представителей это хорошо понимала. Еще во второй половине XII века известный проповедник Кирилл Туровский с сокрушением говорил о «недостоинстве» священников. Он же обличал ростовского епископа Федора за «исхищение» имений, ограбления, заточения, «безмилостивные мученья», принуждения к «рабо-
14
там». А «Предисловие покаянию», памятник домонгольской поры, осуждает недостойных иереев, грубых и невежественных попов, пьяниц и гордецов. Эти «слепые вожаки» недостойны, чтобы к ним ходили для исповеди верующие. Более того, исповедником для них может быть человек, не посвященный в сан, но «духовный» нравственно.
Антицерковное брожение во второй половине XIII века вызвало созыв в 1274 году церковного собора во Владимире. Он вынужден был согласиться с критикой в адрес высшей иерархии, прежде всего в связи с обвинениями в симонии: «... неции от братии нашея дьрзнуша продати священный сан», «никто же благодати Божия не продаеть», «невозможно Богу работати и мамоне». Собор установил твердую плату за возведение в сан священника и дьякона (семь гривен). А от кандидатов требовал целомудренной жизни, знания грамоты. Противопоказаны им лжесвидетельствование, убийство, ростовщичество, «удручение» челяди излишней работой («страдою насилья творя»), голодом и наготою. За кандидатов должны поручиться их духовники, знающие их священники, соседи, «прочие добрые свидетели».
Собор, строго регламентируя процесс поставления в священнический чин, с одной стороны, отвечал, реагировал на антицерковную критику, широко распространенную в народе; с другой — ставил его, этот чин, под строгий контроль иерархов с целью не допустить проникновение в него демократических элементов города и деревни. Собор, к примеру, осудил новгородских дьяконов, т. е. «непосвященных», которые при поддержке простых людей исполняли священнические обязанности: «Повелеваем же отселе в всех церквах ни Апостола части, ни прокимена пети, ни в олтарь входити непосвященному».
Постановления собора, вынужденного считаться с обстановкой, отвечали на протесты многих недовольных по поводу симонии, невежества, пороков духовных иерархов, их безжалостного отношения к зависимым от них людям;
15
на требование демократизации и удешевления церкви.
На Переяславском соборе, происходившем в начале XIV века, снова речь шла о пороке симонии, который поразил всю русскую церковь сверху донизу. Об этом говорится в некоторых письменных памятниках. Например, в появившемся тогда же Написании монаха Акиндина князю Михаилу Ярославичу тверскому. А Трифоновский сборник, отразивший антицерковные настроения рубежа XIII и XIV столетий, включил сочинения, осуждавшие церковную иерархию. В них, к примеру, говорилось: «Погыбение наипаче бывает от епископ и попов грехов» этих грабителей, лихоимцев, резоимцев, мздоимцев. «Аще ли хощеши уведети о том, иже творяще зла, ти силни суть, но тьрпящии злая — худи!» «Да не входить благоверный в церковь нечестивых, не место бо человека святить, но человек место. Аще ли начнуть нечестивии обладати местом тем,— бежи оттуду, да ся не оскверниши».
В других местах сборника говорится о праве верующих собираться вне церкви, слушать учителей из народа: «Бывают же мнози епископи и попове невегласи, о них же святый сбор рече: аще епископ ли поп поставлен будет невежа,— да извержется! И поставивый и поставленный,— да будет проклят! Бывают же и простии вельми смыслены и мудри, яко подобаеть таковым и попы учити».
Здесь имеются в виду «простии», «певцы» и «чтецы» — церковные причетники. Тем самым миряне и низшие церковнослужители могут стать учителями веры. Согласно этим представлениям, как видно, весьма распространенным в то время, эти люди, «чистые житием», мудрые, смышленые, хотя и «простые», носят в себе бога, в отличие от невеж епископов и попов. Подобные смелые, по сути дела антицерковные, реформационные мотивы исходят из тезиса апостола Павла: «Не весте ли, яко храм божий есте, и дух божий живет в вас».
В этих мыслях, идущих от апостольских поучений, от норм первоначального христианства, проглядывают идеи
16
религиозного рационализма, индивидуализма, возвышения разума, человеческой личности. В составленном тогда же «Слове о лживых учителях» его автор (возможно, один из составителей Трифоновского сборника) восхваляет книжное учение, обличает невежественных священников, тех, кто, подобно христопродавцу Иуде и безумцу-еретику Арию, «моряще себе и онех гладом душевным», «горе же тому, иже не почитает святых книг писания пред всеми..!»
Автор призывает вести проповедь не в церковных стенах, а под открытым небом; право на нее имеет каждый: «Лепо же есть всем славити бога и проповедати учение его». Не нужно быть святителем, чтобы ставить учителей, проповедников: «Моей не святитель бяше, но святители ставляше и учаше». Он же осуждает священников-наемников, пьяниц, обжор, прислужников перед «властелем», «ловяще у них чаши или некоего взятия; того ради простейшим учением учать и разумное, правое и дивное таять». Такие слепые вожаки «изъучиша... люди не на добро, но на зло»; «ни сами учите,— обращается к ним автор,— но и учащих (тех, кто учит добру.— В. Б.) ненавидите».
Божественную истину народу, делает он вывод, должны проповедовать грамотные представители самого народа, например, «чтецы и певчие»; «да аще добре научить и простый,— и та добро»; «послушание есть учение, а внешний же («непосвященные».— В. Б.) суть иже не имуть ни ерейства, ни дьяконьства, но певци или четци суть».
Автор, выражающий демократические взгляды тружеников из простого народа, низшего духовенства (не из его ли рядов вышел он сам?), в своей критике церкви иереев, всех «посвященных» доходит до их отрицания («на всяком месте владыка Христос»). Его смелые взгляды входят в круг реформационных, антицерковных идей. Они аккумулировали стихийно, спонтанно возникавшие на рубеже двух столетий настроения, мысли, характерные для широких кругов мирян, низших церковнослужителей. От-
17
ражали их недовольство церковью, иерархией, как феодальным институтом. В противовес ей вызревает альтернатива — общество «верных» во главе с учителями из народа, проповедниками добра и правды.
* * *
Мысли, высказанные автором «Слова о лживых учителях» и составителями всего Трифоновского сборника, носили, с точки зрения православных ортодоксов, еретический характер. Нам неизвестно, насколько широкое хождение они имели по градам и весям российским. Можно думать, что немалое: недаром церковные и светские власти созвали, с промежутком менее чем в четыре десятилетия, два собора для обсуждения наболевших вопросов. А они, несомненно, сильно волновали людей, прежде всего «простцов» — паству, мирян, кормивших и поивших своим трудом владык духовных и светских.
Настроения социального протеста, стихийно возникавшие в народных низах, «подпитывали» мысли и чувства таких людей, как автор «Слова о лживых учителях» или составители Трифоновского сборника. С ними генетически связана деятельность русских еретиков, представителей реформационного движения. Они появляются во второй половине XIV века в Новгородско-Псковской земле. Их выступление имело общерусское значение. Именно в это время резко усиливается монастырская колонизация — Сергий Радонежский, основатель Троице-Сергиевской обители, его ученики и последователи в разных концах Руси осваивают новые земли. Их активно поддерживает митрополит Алексий. В те времена монастыри имели особножитный устав; в них среди монахов большинство составляли вкладчики (князья, бояре, епископы), которые, продолжая оставаться собственниками, имели личное имущество, распоряжались им по своему усмотрению, часто вели праздный, роскошный образ жизни. Тунеядст-
18
во, стяжательство, недостойный, почти «мирской» образ жизни таких монахов вызывали резкое осуждение прихожан. В той же второй половине века церковные власти проводят важную реформу — превращают монастыри в общежитные: в них исчезает частная собственность монахов, провозглашается их равенство; все одинаково должны были соблюдать дисциплину, вести нравственный образ жизни. Тот же Сергий, как пишет в его житии Епифаний Премудрый, «заповедал» (запретил) своим монахам < обирать милостыню по «весям» и «селам», велел всем им грудиться на себя и обитель. Вызвал тем самым сильное недовольство своих подчиненных.
Реформа привела к замене личного стяжания коллективным, но, несомненно, укрепила монастырскую организацию, способствовала росту монастырского землевладения и политической централизации Руси. Среди прочих причин проведения реформы немаловажное место занимало народное недовольство монастырями, неправедной жизнью монахов.
В этом же русле общественных настроений шло формирование еретических движений, направленных против официальной православной церкви. Первым из них была ересь стригольников. Она прямо выросла из антицерковных настроений и действий мирян, «простцов» конца XIII — первой половины XIV столетия. Уже тогда, и это дает понять тот же Трифоновский сборник, некоторые из них, по нескольку человек, игнорируя церковные храмы и посвященных попов, собирались в домах, читали книги и пели молитвы. Их «общества верных» противостояли официальной церкви. Это была скрытая ересь.
Во второй половине века она превращается в ересь открытую. Уже в 1337 и 1340 годах в Новгороде Великом происходят открытые антицерковные выступления. Примерно три десятилетия с лишним спустя власти обнаруживают ересь в Пскове. Это и были стригольники, или стрижники (так звали непосвященных или «недопосвя-
19
щенных» причетников, имевших на голове, точнее — на гуменце, особую стрижку). О казни их руководителей, двух дьяконов — Карпа и Никиты — и третьего, анонима, сообщают летописи под 1375 годом. Через пять лет в Новгород и Псков приехал из Константинополя архимандрит Дионисий с грамотой патриарха Нила о стригольниках; еще несколько лет спустя (1386 г.) выступает с Поучением против стригольников Стефан Пермский, известный проповедник и просветитель. А в 1416—1427 годах митрополит московский Фотий посвящает тем же еретикам целых четыре послания.
Все церковные сановники в один голос изобличают врагов церкви и веры Христовой, как они называют стригольников. Именно эти обличения позволяют понять взгляды стригольников, от которых до нас ничего не дошло — ни одного слова или поучения.
Патриарх Нил убеждает «нециих», отпадших от церкви. Примирить местное духовенство и простой народ должен был его личный представитель — Дионисий, поскольку новгородский архиепископ, дискредитировавший себя в глазах мирян, ничего не мог сделать. Но и миссия Дионисия не имела успеха — до того был низок авторитет новгородских и псковских иереев в глазах народа. Недаром Нил, получивший ранее сведения о том, упоминает об иереях-мздоимцах (например, епископах, получающих мзду за поставление в сан) и возможном покровительстве им со стороны самого митрополита. И тех, и другого, во имя церкви и патриарха, ее главы, «его же устави бог!», можно и наказать.
Патриарх говорит в своем послании, что эти «неции», т. е. еретики, утверждают: «Ныне Христос не имеет церкви на земле».
Владыка объясняет эти их взгляды: «Следовательно, если вы злословите церковь нашу и отделяетесь от всех нас, как от еретиков, то Христос не имеет на земле ныне церкви, соответствующей вашему учению, и лживым яв-
20
ляется слово, которое он (Христос.— В. Б.) сказал, что «пребудет с нами все дни вплоть до свершения века».
Нил, называющий взгляды стригольников учением, правильно замечает, что они, говоря, что у Христа нет ныне на земле церкви, имеют в виду настоящую, с их точки зрения, церковь, а не ту, которую олицетворяют официальные русские иереи во главе с митрополитом. Но патриарх неправ, когда приписывает стригольникам мнение о лживости слов Иисуса, что он пребудет с верующими до скончания мира. Русские вольнодумцы, конечно, не сомневались в истинности этих слов; более того — относили их к себе, но не к новгородским, псковским, московским церковным начальникам и их сторонникам, которых считали еретиками. Как видим, в еретичестве обвиняли друг друга обе спорящие и борющиеся стороны. Нил в связи с этим укоряет «нециих»-стригольников в том, что они все еретики: «Некоторые из вас под предлогом большего благочестия и полагая, что они защищают божественное писание и чистоту священных канонов, отделились от вселенской и апостольской церкви, считая всех еретиками: и архиереев, и всех клириков христианских, и народ, как рукополагающих и рукополагаемых за деньги, и прочих, как объединившихся с ними, себя лишь считая правоверными».
Таким образом, стригольники в полном смысле слова порывают с официальной церковной организацией, пропитанной мздоимством, с порочным, продажным духовенством, не соблюдающим канон Иисуса Христа, апостольской церкви. Объявляют себя, свои «общества верных» истинно верующими и соблюдающими божественное писание, апостольские заповеди.
Митрополит Фотий, как и патриарх Нил, призывает стригольников возвратиться в лоно официальной церкви. Но, в отличие от него, не ограничиваясь тезисом о примирении, идет дальше — требует церковного отлучения стригольников, «прочее же по лукавствию их сотворит
22
Господь». Он благословляет, задним числом, правда, и казни еретиков новгородскими властями, хотя и призывает: «Толико не смертными, но внешними казньми и заточеньми».
Новгородские церковники не получили безоговорочной поддержки своих карательных санкций против стригольников ни от Константинополя (цель патриарха — не бросить тень на себя и возглавляемую им вселенскую церковь) , ни от Москвы с ее давним и упорным противостоянием Новгороду, заинтересованностью в его ослаблении.
Прямую и недвусмысленную поддержку новгородские иерархи получили от Стефана Пермского. Все стригольники, подчеркивает он в Поучении,— злые еретики, «тати и разбойницы», достойные осуждения и изгнания: «А кто по стригольнической ереси начнет священников осужати, не токмо неподобно их послушати, но и от града згоже отогнати их; рече бо писание: «Изверзите злое от себе сами, мал квас все вмешение квасит».
Епископ Стефан одобряет политику террора по отношению к стригольникам, которые, как он прекрасно сознавал, были выходцами из народа, выражали его протест, ненависть к церковной иерархии, эксплуатации, неправедному житию монахов и попов: «Вы, стригольницы, тако глаголете: сии учители пьяницы суть, ядять и пьют с пьяницами и взимають от них злато и сребро, и порты, от живых и от мертвых. И такыми злыми окаянными словесы прельщаете народ!.. Вы же, стригольницы, уловляете хрестьян тем словом, еже Христос рече ко апосталам: «Не имете влагалищь (кошельков, сумок для приношений. — В. Б.), ни меди при поясех ваших».
Стефан Пермский и ему подобные ортодоксы, убежденные сторонники церковного и монастырского стяжания, не могли, конечно, простить стригольникам, что они своими проповедями смущают народ, поддерживают и разжигают его ненависть к сребролюбцам, эксплуататорам из священного чина. Тем более что понимали и видели —
23
народ слушает стригольников, верит им: «О стригольницех же неции безумнии глаголють: «Сии не грабят и имения не збирают».
У Стефана к «нециим», под которыми патриарх Нил имел в виду стригольников, отнесены и те «безумнии», которые слушают с сочувствием этих еретиков, восхищаются их бессребреничеством, честностью. Слово социальной правды, которое несли стригольники в среду мирян, вызывает ненависть духовных иерархов — феодалов, мысли которых ярко выражает пермский владыка. Он же негодует по поводу того, что эти еретики, в отличие от его коллег, несут свои молитвы, проповеди «на распутия и на ширины градные» — говорят с народом на путях и городских площадях, «высятся словесы книжными», т. е. книжную премудрость, в том числе и ими самими составляемую, тоже пропагандируют открыто, среди мирских людей.
Нельзя, кажется, сказать более убедительно, чем это делает Стефан Пермский, что стригольники, выходцы из народа, выражали его мысли и чаяния, а народ этот поддерживал их, вместе с ними выступал против привилегий и поборов церковных властей. Это было в полном смысле народное антицерковное, антифеодальное движение, но в церковных одеждах, теологической идеологической оболочке.
Стефан не может не упомянуть, что стригольники, в отличие от властей с их роскошью и мздоимством, вели жизнь честную, аскетическую: «Аще бо бы не чисто житье их видели люди, то кто бе веровал ереси их?»
Народ и стригольники открыто не хотели принимать неправедного жития современного им священства. А оно в лице Стефана Пермского при поддержке всех церковных и светских феодалов исходило из того, что духовное звание, основанное на таинстве освящения, рукоположения, идущем от Иисуса Христа, его апостолов, их учеников — патриархов, митрополитов, епископов и других священнослужителей, неподсудно никому, кроме самого священ-
24
ства. И мздоимцам, святокупцам, эксплуататорам всех мастей из освященного чина это было выгодно, и посему попытки «простцов», еретиков-стригольников поставить под сомнение это их право, привилегию вызывали резкий и властный отпор иерархов и светских господ.
Но стригольники не только сомневались в таком праве иерархов, но и отвергали его. Исходили при этом из простой истины: «достоин или нет» иерей поставления; несомненно, они думали, что многие священники «не по достоянию поставляеми»: «Не достойны-де их службы, яко не нестяжаша, но имения взимають у хрестьян, подаваемое им приношение за живыя и за мертвыя».
Вместо стяжания, недостойного образа жизни они выдвигали принципы честного жития, достоинства человека, сдержанности в потребностях, даже аскетизма. Такой здравый, народный, демократический подход подрывал основы таинства священства, его неприкосновенности для обсуждения и осуждения со стороны частных лиц или групп людей, всего общества. Церковное табу отбрасывалось смело и решительно.
Достоинство человека, его право судить обо всем самому приводят к отрицанию таинства священства, выводу о возможности любому человеку честного жития иметь «дар», «благодать» и выступать в роли вероучителя. Этому-де учили первые апостолы: «Вы же, стригольницы,— возмущается Стефан Пермский,— глаголете, оже Павел и простому человеку повеле учити».
Владыка в ответ говорит им, что Павел говорил это во времена всеобщего язычества, «а не вам то речено бысть». Напоминает слова Григория Богослова: «Овци, не пасите пастухов».
Но, вероятно, псковских вольнодумцев это не смущало. Задолго до них безымянный автор «Слова о лживых учителях», вероятно, возражая на подобные же доводы, резонно замечал: «Егда пастуси възволчаться, тогда подобаеть овци овца паствити».
25
Стефана, всех «възволчившихся пастухов» возмущало и то, что стригольники, выступавшие с рационалистических и гуманистических позиций, столь же открыто не хотели признавать таинства причащения, крещения, покаяния. Этим таинствам они противопоставляли разумный подход к вере, изучению книг, осмыслению «учения Господня». В противовес попам, которые «морили гладом душевным» своих прихожан, стригольники «почитали» священные книги «перед всеми», писали сами книги, как их упрекает Стефан, «на помощь ереси своей». Но он же не может скрыть их успех в народе в связи с ученостью, разумностью, правдивостью их проповедей: «Изучисте словеса книжная, яже суть сладка слышати хрестьяном, и поставистеся учители народом». «Или бы не от книжнаго писания говорили, никто бы не послушал их».
Книги, написанные стригольниками, церковники постарались уничтожить. Ведь они разоблачали «неподобную жизнь» священства, опираясь на евангельские, апостольские поучения. Недаром епископ, полемизируя с этими сочинениями стригольников, замечает: «Не того деля дал Христос Еуаггелие в мир, чтобы, почитая его, смотрити того слова, чим бы кого укорити».
И стригольники, и их предшественники, как мы могли уже убедиться, мастерски умели на основании Евангелия, Деяний апостолов и других раннехристианских сочинений «укорить» современную им церковь, ее иерархов в забвении и искажении их заветов — честной и праведной жизни, нищелюбия и милосердия, любви к ближнему своему. Критическое отношение русских вольнодумцев к церкви, разоблачение ими ее пороков приводят их к смелым выводам — о дешевой церкви, предоставлении всем «непосвященным», т. е. низшим церковнослужителям и мирянам, возможности и права быть учителем веры, проповедником и тем самым отрицания преимущественного на то права «посвященного» священства. Стригольники критикуют ряд церковных догматов с позиций разумной веры —
26
таинства посвящения, покаяния и др. Они в своей критике продвинулись далеко вперед в сравнении с безымянными деятелями антицерковного движения конца XIII — начала XIV века. Кроме того, и это еще больше отличает их от предшественников, они объединились, по словам того же пермского епископа, в «съуз неправедны» — общество единомышленников. Это вызвало, естественно, гнев, а за ним репрессии церковных и светских властей. Вождей стригольнического движения в Пскове, в котором участвовали низшие церковнослужители, городская беднота, казнили в 1375 году. Но оно отнюдь не прекратило своего существования.
* * *
Другой центр антицерковного движения в XIV веке — Тверь, город с развитыми ремеслом и торговлей, важный политический и культурный центр. Соперник Москвы в борьбе за политическое первенство, Тверь в лице своих летописцев, политических и духовных деятелей выдвигает идеи объединения русских земель в одно государство. Уже в начале столетия на Переяславском соборе активно выступал против митрополита Петра тверской епископ Андрей. А монах Акиндин в послании 1312 года местному князю Михаилу громил симонию, призывал его вмешаться в дела церкви.
Правда, в Твери не столь сильно проявлялась активность демократических кругов, как в Новгороде и Пскове. В начале столетия с оппозиционных позиций выступает тверской епископ Андрей, в середине и конце — тоже епископы: Федор Добрый и Евфимий Вислень. Но они имели сторонников из рядового священства и мирян.
С именем Федора Доброго, сторонника ориентации на Москву, которая в середине века, можно сказать, определилась как политический лидер Северо-Восточной и Северо-Западной Руси, связан спор, или «распря», о рае. Происходившая в Твери, она имела отзвуки и в других
27
землях. Василий Калика, архиепископ Великого Новгорода, выступил с Посланием к Федору Доброму. Его текст включает ряд летописей, и по нему мы можем судить о сути спора, который затрагивал злободневный для тех времен вопрос о чудесах, сверхъестественных явлениях — возможны ли они на грешной земле, на глазах людей?
Уроженец удельного города Кашина, князь которого постоянно соперничал с тверским великим князем и в том находил сочувствие и поддержку Москвы, Федор в 1342 году стал, по настоянию митрополита Феогноста, сидевшего во Владимире (а за его спиной стоял союзник — московский великий князь Симеон Гордый), тверским епископом. Кафедру он занимал без малого два десятка лет. Пять лет спустя после своего назначения епископ примирил тверского властителя Всеволода Александровича и кашинского Василия Михайловича. Более того, первый уступил второму великое княжение и ушел в свой удельный Холм. Оба князя от радости «плакашеся межи собою в любви и в мире»; их чувства разделял, можно не сомневаться, Симеон Иванович московский — вскоре он выдал свою дочь замуж за Василия Михайловича.
Но борьба между тверскими князьями продолжалась, и твердая промосковская и антилитовская позиция Федора стоила ему кафедры — в 1360 году он оставил епископию и ушел в тверской Отрочь монастырь. Там же и преставился в году 1367-м. Положили его рядом с епископом Андреем, оппозиционером начала столетия.
Василий Калика, антимосковски настроенный новгородский владыка, выступил против Федора Доброго, занимавшего промосковскую позицию, и в религиозно-идеологических, богословских вопросах. Архиепископ как ортодокс-мистик исходил из реальности чудес во всем видимом мире. Тверской епископ, наоборот, считал, что земного рая не было; сомнителен и рай небесный. Рай нужно искать, согласно взглядам Федора Доброго, в самом человеке. Это были смелые мысли, исходившие из здравого
28
смысла, возможностей человека, его разума, нравственного достоинства.
Идеи Федора Доброго, в передаче Василия Калики, весьма любопытны: «Рай погибл, в нем же был Адам». «Аще насади Бог на востоце рай, почьто обретеся во Иерусалиме тело Адаме». «Рай мыслен» — то есть существует в сознании человека.
Тем самым на земле не может быть рая, как, впрочем, и на небе; он — духовен, внутри человека, по апостолу Павлу: «Не весте ли, яко телеса ваша храм суть святаго духа, живущего в вас».
По Калике же, все мысленное, духовное — это ничто, видение. Он, в отличие от Федора, считавшего, что земной рай погиб, как погибает, исчезает и все земное, подверженное смерти, полагал: «Ни едино же, брате, дело Божие тленно есть, но вся дела Божия нетленна суть».
Понятно поэтому, что для новгородского архиепископа вполне возможно земное существование неземного рая. Рационалистически настроенный Федор не мог принять подобный тезис, и, естественно, ортодоксы встретили его позицию в штыки. Инициативу проявил новгородский владыка, и это неудивительно: на северо-западе Руси уже давно появлялись антицерковные настроения, вызревала ересь, в том числе стригольническая. В 1340 году «злии человеци» в Новгороде Великом во время пожара грабити церкви, «а икон и книг не даша носити» (выносить, спасать.— В. Б.). А ведь автор «Слова о лживых учителях», тоже, вероятно, новгородец, сообщает о «проповеди», отрицавшей загробные муки для «грешников». В том же направлении шли и высказывания Федора Доброго о «мысленном рае», гибели земного рая.
Любопытно, что митрополит Феогност поддержал Федора в этом споре, как поддержал он и идеи близкого последнему по духу византийца Варлаама, спорившего во второй четверти века с Паламой (второй из них выступал с позиций истинности чуда, чудесного, напри-
29
мер, «света Фаворского»: Христос воссиял на горе Фаворской, «как солнце», и «ученики его не могли смотреть и приникли к земле», но тем не менее «видели там царство Божие»; Варлаам: свет тот «вещественен и образен... то сгущается и является, то разрешается (разрежается.— В. Б.) и ни во что обращается, будучи призраком, дробью и летучкою»; апостолов озарил не сверхъестественный свет, а свет истины).
Рационалистический и логический подход Варлаама и его последователей к проблеме чудесного, сверхъестественного вызвал осуждение ортодоксов в Византии — паламитов, самого императора Иоанна Кантакузина (соборы 1347, 1351, 1358 годов). Варлаам уехал в родную Италию, где был впоследствии учителем Петрарки и Боккаччо. Его гуманистические идеи оказали влияние на деятелей итальянского Возрождения. Знали о них и на Руси.
В конце того же века в Твери случилось другое дело — епископа Евфимия Висленя. Кафедру он занял в 1374 году. Тогда, несомненно, были еще живы воспоминания о «распре о рае», Федоре Добром. Как и его предшественник, Евфимий имел промосковские симпатии. Известно, что в 1375 году, после победного исхода общерусского похода Дмитрия Донского и капитуляции Твери, делегацию тверичей возглавил именно Вислень. Она и приняла условия мира, продиктованные Москвой.
Тверские владетели, светские и духовные, свое недовольство унижением перед Москвой персонифицировали в имени Висленя. С ним же связали они еретические взгляды, выступления против официальных догм — он «воздвигает мятеж и бурю на церковь, яже не приемлет божественая и апостольская церковь, поучает же многых во граде по своим похотем ходити».
Судя по кратким упоминаниям источников, Евфимия поддерживали миряне, давно недовольные церковными порядками, пороками священства. Но власть имущие духовного и светского чина ему этого не простили — на
30
соборе 1390 года они «извергоша епископа Еуфимия», несмотря на заступничество митрополита Киприана. Однако тверской великий князь Михаил Александрович, опираясь на помощь бояр и духовных владык, настоял на своем, и, несмотря на все попытки митрополита, «не бысть мира и любви, но наипаче вражда и брань велиа воздвизашеся». Евфимия свели с кафедры, на его место назначили Арсения, митрополичьего протодьякона. Но тот долго не решался занять епископское место — миряне, сочувствовавшие его предшественнику, долго не хотели принять нового владыку.
Дело Висленя, как и выступление Федора Доброго, имеет характер необычный, исключительный: и тот, и другой, оба — церковные иерархи, выступили с критикой некоторых церковных догм, самой церкви. Из политических соображений их поддерживали митрополиты Феогност и Киприан, как позднее митрополит Зосима и великий князь Иван III московских еретиков.
* * *
Еретичество обнаружилось и в Ростовской земле. Давшая в XIV веке таких выдающихся деятелей церкви, как Сергий Радонежский и Епифаний Премудрый, Афанасий Высоцкий и иные, она стала ареной активной общественной жизни, богословских обсуждений, споров. Например, в переведенной с греческого Диоптре, византийском памятнике религиозно-философского содержания, утверждался приоритет материального начала над духовным; духовная, нравственная сфера жизни человека зависима от его мозга, элементов, составляющих самого человека, от внешних условий его существования.
В Ростовской, Суздальско-Нижегородской землях, как и в Новгороде, Твери, полемика по религиозным вопросам так или иначе была связана с борьбой между церковью и ее критиками, еретиками, в частности стригольниками. В
31
Ростове впервые на Руси появилась ересь антитринитариев с ее критикой принципа троицы, троичности бога, одного из основополагающих в христианском вероучении. Произошло это в 1380-е годы и связано с именем Маркиана.
Житие Иакова, ростовского епископа, канонизированного в 1549 году, сообщает: «При сем святителе был в Ростове еретик Маркиан, армяновер, который учил иконам святым не поклоняться, называя их идолами, и разсеевал много других зловредных мыслей, так что поколебал князя, бояр и народ, «бяже бо зело хитр в словесах и в писании книжном коварен». Св. Иаков, соболезнуя о погибели душ, плененных учением Маркиана, умолил князя и бояр произвесть с этим еретиком прение в собрании духовных и светских лиц.
Маркиан, как и армяне-григориане, отстаивал мысль о единоестественности Иисуса Христа. Но, в отличие от них, отвергал поклонение иконам, считая их идолами, т. е. был одновременно антитринитарием, отрицавшим единосущную троицу, и иконоборцем. Недаром церковники во главе с епископом Иаковом так решительно выступили против него. Об этом говорит служба св. Иакова ростовского: «Мерзкий низложен бысть твоими священными словесы Маркиан и изгнан бысть ради всякаго безместия... Духовным мечем того убил еси».
Церковное священство сумело избавиться от еретика, угрожавшего их положению. Было это в конце 80-х годов. При этом прение-диспут происходил не на общей сходке ростовчан, многие из которых поддерживали Маркиана, а в узком кругу духовных и светских владык. А говорил здесь один епископ; о том, что Маркиан, человек книжный и «зело хитр в словесах», отвечал своему высокопоставленному оппоненту, источники молчат — ему, очевидно, просто не дали слова. В результате местные владетели, не слушая возмутителя спокойствия, опасаясь его проповедей, изгнали Маркиана, лишив его места.
32
Часть местных вельмож сочувствовала церковному оппозиционеру и вольнодумцу. Очевидно, связано это, как и в Твери, с борьбой группировок, «партий» — промосковской и антимосковской. Ею можно объяснить, среди Прочего, и тот факт, что Иакова, поставленного на епископию в 1386 году, князь и ростовские горожане изгнали с кафедры. На его месте оказался Федор, происходивший из ростовских бояр, как и его дядя — знаменитый Сергий Радонежский. Эта кандидатура, таким образом, отвечала интересам Москвы. А она в тех землях, с которыми вела борьбу за политическое первенство в деле объединения Руси, прибирая их к рукам, опиралась на всякие недовольные местной властью, светской и духовной, оппозиционные элементы. К таковым можно отнести и Маркиана, который своими мыслями и делами «поколебал князя, бояр и народ». А его противник, епископ Иаков, добившийся победы над ним, вскоре сам оказался в изгнании. Такими непростыми путями-дорогами развивались события на Руси в сфере церковно-политической и идеологической жизни. Так было в XIV веке в Твери и Ростове. Те же процессы происходили в конце следующего века в Москве.
33
