Извозчики. Париж начала XIX в.
«Крепостные (крепостное состояние). Среди этого класса встречается гораздо больше рассуждающих голов, чем это можно было бы предположить с первого взгляда».
А. X. Бенкендорф
В 1827 году, когда граф Бенкендорф включил сие наблюдение в ежегодный отчет III отделения е. и. в. канцелярии и корпуса жандармов (опубликованный в «Красном архиве» № 6 за 1929 год), он был не одинок в своем мнении. К чести русского дворянства следует заметить, что оно уже начало поворачиваться к «простонародной», крестьянской культуре, сознательно знакомиться с мыслями и чувствованиями крепостных. Мало кто, однако, догадался заглянуть с этой целью в свою лакейскую. Оторванные от земли и презираемые «дворовые» крепостные, все эти Ваньки, Митьки, Петьки и Палашки, назначенные подать барину платье, стянуть сапоги и принести свечу, даже в прогрессивной литературе остались в образе (в лучшем случае) верных псов, забавлявших героев-бар своими прибаутками или ворчанием, а также смешными разговорами на кухне.
На такую кухню в санкт-петербургском доме его сиятельства графа Румянцева мы и проследуем. В начале мая 1830 года двое крепостных Румянцева — официант Григорий Иванов и повар Леонтий Дмитриев — беседовали здесь с крепостным поваром князя А. Я. Лобанова-Ростовского Федором Подшиваловым, служившим «по паспорту» от хозяина у конной гвардии полковника Захоржевского. Если бы хозяева услышали разговор дворо-
468
вых, то не нашли бы причин для смеха. Слуги энергично спорили о прочитанных ими книгах Вольтера, Мильтона и других авторов, которые нравились Иванову и Дмитриеву, а Подшивалову казались исполненными пустяков.
«Ты сумасшедший!» — говорили слуги Румянцева Подшивалову.
«Нет,— оправдывался он,— просто я не могу найти в книгах ответов на вопросы, которые занимают меня дни и ночи. С марта месяца сего года силился я слабым моим
469
рассудком постигнуть начала или причины бедствий рода человеческого, и в особенности народов, страждущих от деспотизма. От непросвещения ли людей это происходит, или законы Божеские и гражданские, обуздывая греховные страсти, были тому причиной? Размышляя о сем предмете, искал я книг и сочинений, которые бы способствовали достижению моей цели. Но ни одной книги еще я не нашел такой, чтобы с моими мнениями была сходна».— Подшивалов умолк, но товарищи еще раз дружно заявили, что он совсем сдурел, рассуждая о подобных предметах. Не найдя понимания и здесь, Федор поплелся домой, в каморку, которую снимал у прачки.
Мысли его неслись вихрем, не давая спать. Все тридцать шесть лет, прожитых Подшиваловым, были проведены в рабстве. Он помнил себя с семилетнего возраста. Мать была крепостной, бродячей солдаткой, жила с младенцем Федором нищей при дороге. Ей повезло — крепкий хозяйственный мужик Иван Подшивалов, державший харчевню и питейный дом в одном из сел Вяземского округа Смоленской губернии, взял нищенку в работницы. Вскоре они стали жить как муж с женой. Подшивалов считал ребенка за своего, а мать Федора в короткое время родила еще одного сына и четырех дочерей. Все они по отцу были крепостными княгини Александры Николаевны Лобановой-Ростовской.
Хозяйка не наезжала в село, где полновластно распоряжался управитель Гамов, требовавший с отца Федора все больше и больше денег. Пришло время, когда Иван Подшивалов не мог уже удовлетворить алчность управителя — семья умножилась, дети подросли, требовали пищи, одежды, обуви... Федор помнил, как Гамов приказывал при каждом месячном отчете бить отца и мать немилосердно розгами, батогами, кнутами. Дети кричали и плакали, желая жалостными воплями и слезами подвигнуть мучителя их родителей к милосердию — но тщетно.
470
«В чем вы повинны?» — спрашивали дети родителей. «Богу весть, дитятко,— отвечали те,— что делать, Бог терпел и нам велел». Безропотно снося побои, отец Федора заболел чахоткой. Видя, что может утратить источник дохода, управляющий перевел Ивана Подшивалова на оброк, но поздно — спустя год мужик помер. Мать пошла работать в солдатский дом. Семья жила голодно, но Федор смог целый год проучиться в приходской школе. Несчастья не прекращались. Сестра Подшивалова прогневала управителя, и тот отправил ее скованной в самую трудную и черную работу на винокуренный завод, где утром и вечером ее ежедневно секли розгами.
Однажды сестра сумела сбежать в другое село, к тетке. Тогда на допрос поволокли мать Федора. Управляющий допрашивал ее с разнообразными и мучительными пытками, надев на шею рогатки и забив ноги в колодки. На шею матери к тому же повесили цепь с замком, а другой конец цепи был вбит в плаху весом до двух пудов. Страшные картины одна за другой проходили перед мысленным взором крепостного повара, метавшегося на своей жесткой постели.
«Боги праведные! — взывал Подшивалов.— Избавьте от этого мучительного Бога, который всем велел терпеть и мучаться! Владыка всемогущий, когда ты пошлешь прекратить несчастное сие наследство, а ты, мучитель, доколе еще будешь путать род человеческий в своих сетях и слепить, как лягушек болотных? Нет, время уже прекратить сие мучение!»
«Какими я должен почитать родителей своих? — вопрошал себя крепостной.— Не иначе как медведями и извергами детей своих, ибо они сызмальства вколачивали нам в голову такую чепуху, что есть сатана, который в будущем веке будет нас варить в котлах. За что же, спроси? Чтобы повиновались здесь своим господам, которые и на этом свете не позабывают нас потчевать дубиною!»
471
Эту дубину Подшивалов хорошо прочувствовал с детства. На десятом году жизни приказчик отдал его в ткацкую фабрику. Через год голодный и постоянно избиваемый мальчишка уже стоял за станком, изготовляя ровное пятичетвертное полотно. На четырнадцатом году от непосильной работы и постоянного страха наказания он начал харкать кровью. Так продолжалось еще около года. В отчаянии Федор вызвался поехать в Петербург, куда хозяин велел отправить крепостного для научения поварскому искусству. Видя, что на фабрике Подшивалов все равно скоро помрет, управляющий отпустил его в столицу, в кухню князя Андрея Николаевича Долгорукова.
Жизнь дворни тоже была нелегка, но за год учения толковый парнишка немного оправился. Тогда его отдали в поварскую службу к итальянцу Деликати и мамзель Терезе, мучения слуг которых тщетно вопияли к небу. Хозяин бил слугу ножом, хозяйка избивала ежедневно. Однажды мамзель Тереза била Федора столь остервенело, что забрызгала кровью всю комнату. Так продолжалось четыре с половиной года. Наконец итальянец уехал, а крепостного возвратили в Смоленскую губернию в село Александровское, где жила тогда княгиня Лобанова-Ростовская.
Через год княгиня уступила дворового повара графу Н. П. Панину в село Дугино. Спустя два года Подшивалов был послан «по паспорту» на заработки в Москву, где служил у «высокопревосходительной старушки» М. Я. Салтыковой и других хозяев еще почти два года, после чего был возвращен в деревню.
Немалые события происходили за те годы в мире. Наполеон побывал в Москве, а русские войска — в Париже, народ совершал великие подвиги, карта Европы перекраивалась, но Подшивалов и его товарищи знали лишь кухню, лакейскую и конюшни, где их пороли. Петербург ли, Москва или деревня — везде Федор видел лишь кошмарные картины рабства. Правда, молодой
472
князь, вновь взявший повара в Петербург, сделался нездоров и поехал лечиться в Париж. Но после долгого путешествия через Мариенбад и Францбрун Подшивалов пробыл во французской столице всего три недели. Лобанов-Ростовский решил, что повар в его дворне излишен, и отправил Федора морем в Петербург, куда тот и доплыл за 33 дня, чуть не погибнув в четырехдневном шторме.
Год Подшивалов «по паспорту» проработал на князя А. П. Гагарина, пока возвратившийся князь не взял обратно свое живое имущество. Однако в Петербурге Лобанов-Ростовский скучал и вновь поехал в Париж. Подшивалов готовил ему яства до Германии, откуда был отослан назад. В Петербурге, служа у лейб-драгунского офицера Трейлебена, Федор был свидетелем восстания декабристов. Тут вскоре вернулся князь и взял повара с собой в Москву на коронацию Николая I, а при возвращении своем в столицу года на полтора сдал Подшивалова внаем в Москве.
Так многие годы передавался крепостной, как вещь, из рук в руки. «Что вы пожелаете с нами делать, то и делаете,— думал Подшивалов о своих многочисленных хозяевах.— Вы вольны в моем имуществе и даже в теле. И душа нередко вам попадается в жертву. И переносит иной не меньше Иисуса, только-только на кресте не бывает». Впрочем, «из господ есть и таких много, которые дерут с подданного шкуру розгами и плетьми, растянувши как Христа... Оный стонет болезненным и жалостным сострадательным голосом, желает, как бы скорее господина своего подвигнуть к жалости и освободиться от терпимого им мучения. А господин, вместо того чтобы сжалиться, во время истязания бьет его палкою по голове и по плечам и концом оной заграждает ему уста, дабы он не отвечал ему истины. Ибо всякий господин еще малолетний приучен, чтобы подданный не отвечал ему правды».
Почему люди должны терпеть на земле смертную муку и жить в аду, из которого один выход — в могилу?
473
«Откуда еще глупость взята продавать и покупать тварей, подобных самим себе? Откудова этот манер взяли? Должно быть, от Иосифовых братьев, которые продали брата своего Иосифа в Египет». Господа в этом случае «играют роль Иуды. А которого продают — тот занимает роль Исуса Христа и мучается до тех пор, покудова перепродадут другому мучителю, и так — третьему. И до тех пор переходит из рук в руки, покудова от несносного человеку труда и разнообразных мук помирает. Только при смерти радуется, что прямехонько в рай, то есть в будущий век, приготовленный могилокопателями».
Подшивалов не мог понять, почему, в силу какого закона барин проматывает в разврате и проигрывает в карты приобретенное тысячами людей, работающих в кровавом поте лица своего, почему «один скачет, а тысячи плачут»? «Первый не знает, куда расточить ваши трудами приобретенные имения, а последний средств не изберет, откудова бы достать оные. Видите ли, первый делает бал, а с последнего дерут шкуру за недоимки оброка. Первый едет лечиться на теплые воды от болезни, причиненной ему от излишнего роскошества, а последний и тут неправ: он должен дать денег ему на излечение. Первый, не дожимши до своего времени, от непомерной роскоши переселяется в прежнее свое жилище (т. е. в землю.— А. Б.), а последний тоже ему следует от непомерных трудов».
К 1828 году Подшивалов побывал во всех кругах земного крепостнического ада, кроме солдатчины. Но тут его хозяин как раз отправился в поход в турецкую кампанию, прихватив собственного повара. Федор побывал под Журжой и Рущуком, Туртукаем и Браиловым. Он насмотрелся на офицеров, которым приходилось не болтать в столичных гостиных, а командовать людьми, «испытанными в практике и довольно перенесшими худа и добра». Среди этих «теперешних наших природных благородиев нередко случается,— думал Подшивалов,— что происходит какой-нибудь глупец или и совсем дурак, только и пре-
474
носится своим происхождением, а в поступках оказывает себя хуже простого солдата».
Голодные и оборванные солдаты, страдающие от тупости и жестокости начальников, мрущие от эпидемий, массами гибнущие во имя Бога, царя и Отечества, потрясли воображение видавшего виды крепостного. «За какую мы веру и Отечество должны кровь свою проливать? — спрашивал он себя.— Верно, за то, чтобы по возвращению с битвы за Отечество вздыхать и рыдать, глядя на своих соотечественников, на ихнюю губительную жизнь, какую они терпят на барщине и от наложенного на них господином оброка!» И здесь вера православная оправдывала терпение и бессловесность рабов в солдатских мундирах. Подшивалов видел, что в этом «Старом свете» нет спасения человеку.
Но в земной ад проник лучик надежды. Князь Лобанов-Ростовский, заболев при смотре войск в лагерях ногами, неожиданно явил милость к своему крепостному и даже неопределенно обещал некую перемену в его положении. Князь взял Подшивалова в Яссы, а затем велел сопровождать себя через Швейцарию в Париж. Во французской столице приезжие остановились на улице Рю Солезар. Федор тщательно ухаживал за больным хозяином. Немного оправившись и отдохнув, князь забыл свои обещания и отдал Подшивалова учиться изготовлять сухие пирожные, которыми желал лакомиться в России.
Воздух свободы пьянил крепостного. Он нагрубил князю и пошел во французскую полицию, чтобы просить убежища. Но по дороге Подшивалов заколебался. Он вспомнил, что никогда уже не сможет возвратиться домой и увидеть родину. В конце концов любовь к России возобладала: Федор вернулся к князю и попросил у него прощения за дерзость. Лобанов-Ростовский немедленно отправил крепостного на родину, не пожалев даже денег на дилижанс и обещая полное прощение, если ценный раб доедет до России.
475
Подшивалов оправдал ожидания хозяина и явился в Петербург к брату князя. Но жить в мире крепостных и хозяев стало для него невыносимым. Возмущение мыслей и чувств было так велико, что дворовый тяжко заболел и три месяца пролежал в Обуховской больнице в жестокой лихорадке. Немного оправившись, он нанялся к полковнику Захоржевскому, ибо должен был зарабатывать деньги на оброк Лобанову-Ростовскому.
Смятение мыслей не утихало. Где правда? Что есть Бог и что есть Человек? Кто спасет миллионы рабов от уготованного им на земле ада? Ни книги, ни люди не давали ответов. Ночью, после разговора с крепостными гра-
476
фа Румянцева, когда Подшивалов забылся в беспокойном сне, ему явилось яркое видение.
Крепостной увидел себя вознесенным на страшную высоту, в самый свод небес, где сверкала алмазная луна, утвержденная на диком камне. Небывалый свет сиял здесь, и необыкновенный голос рек: «Здесь пребывает свет чистый и праведный». И еще многое говорил голос, из чего Подшивалов внезапно понял, что для просвещения народа он сам должен написать наставительные книги. За просветлением все бедствия несчастной России ринулись в видениях новому посланнику Божию Федору. Он видел остров, окруженный морем, превращенный в большую тюрьму, слышал звон цепей великого множества невольников, он бродил среди фабрик и в тесном коридоре крушил кости фабрикантов. Через малое оконце смотрел Федор, как на каменной мостовой большой площади лежит срубленное и обтесанное дерево — нет, не дерево, а гигантский человек лежит, и стонет, и ужасным образом просит: «Предайте смерти»,— а рядом сквозь камни уже пробивается молодое дерево с набухающими почками, образ его нового учения, которое велено свыше нести подневольным...
Душа Подшивалова испытывала необыкновенный, сверхъестественный подъем, он с великим движением и побуждением принялся за перо. 6 мая 1830 года в 12 часов дня начата была книга «Новый свет и законы его». Федор писал ее в течение двух недель, «не вкушая почти пищи и сна». Открытыми глазами глядя на мир, он начал со статьи «Приношение жертвы» — «о свойствах и качествах человека». Подшивалов взялся доказать, что мир порабощения, «Старый свет», должен быть сломан до основания, и открыть читателю дорогу к «Новому свету» свободы, равенства, братства, гуманному миру, соответствующему самой природе человека.
«Когда же настанет время,— спрашивает Подшивалов всех порабощенных,— когда нам господа наши оброк зап-
477
латят или шкуры наши, содранные с несчастных по причине большого просвещения, отдадут? Верно скажут: на том свете. Я знал наперед, что они точно так скажут. Все наши законы на этом основаны. Боги праведные! Будет ли конец мукам, ежеминутно угнетающим сраженное мое сердце от вашего заблуждения? Бедные черви, по земле пресмыкающие! Неужели вы не чувствуете тягости вашего мучения?!»
«Черта или сатаны, который бы мучал в аду народ за грехи,— говорит прозревший крепостной,— никогда не было. Это было только для того верующим сказано, чтобы они надеялись на будущее. Ибо это для того было еще сказано, чтоб удобнее всякого во Христа верующего свободнее привести к повиновению господам и чтоб они без всякого упорства мучились».
Для чего, как рассказывает Евангелие, чудесно родился Христос? — спрашивает Подшивалов. «Для того только, чтобы быть мучиму и распяту на кресте, и чтобы весь род человеческий пострадал, подобно ему. Только он мучился, может быть, 12 часов, а весь род человеческий должен мучим быть 1829 лет и семь месяцев. Хорошо же он над нами подшутил!»
Крест на шее верующего, думал новый проповедник,— только оправдание для плети помещика. «Мы носим на себе крестное его знамение только за то... что вывел нас из одного заблуждения (язычества.— А. Б.) и ввергнул нас во вторую напасть, не менее ужасную. И велел всем нам мучиться, то есть: на том свете заплатят! Заплати мне здесь — а на том свете пущай господину заплатят».
«Знайте,— говорит Подшивалов крепостным,— что теперь аду и раю нету, да никогда его и не бывало, и надеялись мы на них совсем напрасно». «А душа,— отвечает он сомневающемуся,— которую ты называл душой, во время твоего последнего издыхания остается в воздухе и превращается в ничто».
Автор призывал людей перестать поклоняться всему,
478
из чего христианство сковало звенья рабских цепей: «Христу, матерям божиим и всем святым». Что случилось со святыми, иронически спрашивает Подшивалов, «отчего их больше не является? Оттого, что стало много таких людей, которые смотрят собственными своими глазами, и видят, что такое мощи, и слепо не верят этим глупым бредням». Так что же такое, эти нетленные мощи? — «Если они теперь и есть, то знайте, что они до сих пор поддерживаемы были спиртами и прочими тому подобными веществами для того только, дабы удобнее было ими слепить хорошенько народ и делать из умных безумными, то есть дураками и подобными бессмысленным скотам, то есть попросту глумить народ».
Господа, поедавшие приготовленные Подшиваловым яства и в своих богатых гостиных выдумывавшие усовершенствованные формы веры, несказанно удивились бы, узнав, что, пока они придумывают тайные знаки и обряды, нелепые одеяния и побрякушки, дворовый человек успел объявить христианство наиболее общей санкцией общества угнетения. «Все наши законы взяты от Исуса Христа, ибо они основаны на мучении» — мученичестве большинства и неправедном обогащении немногих. «А от стремления избежать мучения произошла ложь, а от лжи родилось корыстолюбие и всякая неправда, так что теперь совершенный ад на земле — обман, разврат, самолюбие, роскошь, ненависть, вражда». Так, обещая рай на небе, Христос воздвиг ад на земле.
Учение о потустороннем воздаянии, когда духовенство снимает с человека ответственность за поступки на земле, «связывая и разрешая» в загробной жизни — усиливает пороки, порожденные мучением. «Итак,— утверждает Подшивалов,— если бы не надеялись на будущее, а разрешали бы здесь, наверное, лучше бы было. А то все упование наше возлагаем на будущие два мнимые царства — ад и рай,— выдуманные Исусом, и на всю его путаницу».
479
«Так где же будет правда? Пора ее найти. Пришло время сотворить Новый свет на земле нашей и отыскать правду». Старый свет подготовил свою гибель. «Пришло то самое время, что вы прежде называли светопреставлением». И Подшивалов, «возмутив болото», в которое было затянуто сознание народа, призывал:
«Проснитесь, братья, воспряньте от сна вашего! Плотина напряглась и больше уже не в силах в себя вместить прибылой воды. Она старается всеми неправедными силами заваливать все прососавшиеся скважины, гатить — то мусором, то навозом; и вот-вот зараз обрушится!»
Федор Подшивалов не призывал разрушать храмы: в них должна была проповедоваться новая вера — вера людей, напоенных воздухом свободы — «последняя вера, в которую все нации и все умные люди веровать будут, то есть истинному Богу, то есть творцу неба и земли». Люди будут веровать в то, что мироздание стоит на трех столпах, это: 1) «Бог — существо неисповедимое и непостижное ни одному смертному на земном шаре»; 2) «натура, которою управляет Бог по своему произволению»; 3) «истина, которою управляет натура».
Проповедник смеется над библейским представлением о сотворении человека: «Желаю я знать, каким бы это образом первый человек сделан был из песку. А когда Бог на него дунул, то он встал и не рассыпался». «Первоначальные люди» — продукты природы («натуры»), возникшие, как и все сущее, по божественному замыслу, а «не Адам и Ева, которых искусил змей». Они обитали на земле издревле, гораздо раньше того, когда «Ной выдумывал свои бредни».
Человек — продукт природы, подчиняющийся ее законам («истине») и родственный не только животным, но и растениям. Люди созданы «равными один другому и подобными друг другу, как братья единокровные и одним временем созданные». Место человека как венца природы диктует его свойства и качества, первое из которых — разу-
480
мение равенства и братства людей, их независимости и свободы. Принуждение противно человеческой природе и низводит народ в скотский уровень. Подшивалов поэтически описал, сколь прекрасны были первые люди, жившие в отношениях братства, равенства и свободы.
Свободному труду равных не могли не соответствовать удивительные, изобильные дары природы. «Если вы,— обещает проповедник,— будете в точности соблюдать все законы и уставы единого Бога и веровать в единого его, то я надеюсь, что через недолгое время климат наш переменится и морозов таких не будет, я полагаю. Так что в нашем климате не только будут родиться разные фрукты, но даже самый виноград, то есть совершенный рай будет на земле».
Общество равенства — это и есть общество изобилия. «Да познаем самих себя,— призывает Подшивалов,— для чего мы произведены на свет?! Для того ли, чтоб царствовать и веселиться, или чтоб всю жизнь страдать и мучиться? Я скажу — что царствовать и веселиться!» И в другом месте подчеркнул свою мысль: «Человек родится совсем не для того, чтобы он мучился или кто бы его мучил, а человек единственно для того родился, дабы он украшал природу и землю, и прославлял бы создателя своего, и был бы в совершенном виде человека для украшения природы».
Что же надо сделать, чтобы разрушился «Старый» и воссиял «Новый свет»? Подшивалов считал необходимым распространить свое учение среди народа, чтобы люди опомнились и пришли в себя. «Только прошу вас моим Богом, равно и вашим, не бунтоваться»,— призывал он крепостных. Тот, кто скорее уверует, тот и без бунта почувствует «свободу внутреннюю и душевную». «Ведь тут тягость, кажется, небольшая,— уговаривает он читателя,— сказать, что не верую больше Христу, и его святым, и матерям божиим, и исполнить, что сказал».
Исполнить, то есть не считать более свои мучения
481
божьей волей, выйти из тупой покорности господам. «Вот и вся затруднительность»,— поставить каждого крепостника перед фактом бесповоротного отказа от всякого подчинения и зависимости.— «И всякий уволен будет от своего господина, и всякий будет сам себе господин».
Одновременно Подшивалов составил «Требование» к властям об издании «полномочного указа» об отмене крепостного права. Не очень, по-видимому, рассчитывая на российского самодержца, «Феодор, посланник Божий», требовал, чтобы за соблюдение указа поручились четыре иностранных государя, прежде всего короли французский и прусский, «ибо они свет прежде нас увидели и они здраво и хорошо об этом могут судить». Затем указ должен был подписать император Николай I и «законодатель духовенства». Последнее было необходимо, чтобы нижние духовные чины безоговорочно приняли для проповеди в церквах сочинения «посланника Божия».
По получении указа каждый помещик должен расписаться в согласии с ним и приказать приказчикам безоговорочно выполнять повеление Федора. «Знайте же и разумейте,— объяснял Подшивалов механизм освобождения,— что земля будет разделена по душам или по тяглам (налоговым ставкам.— А. Б.). Так, например: господин имел 2000 мучеников, в том числе дворовых людей, а земли имел он 40 ООО десятин. Следственно, на всякого человека или душу приходится по двадцати десятин, и так разделить должно. И всякий из них владеющий землей может управлять ею, как ему заблагорассудится».
Отныне крестьяне должны подчиняться только государю, иметь право землю «продать и внаем отдать» — то есть работающие в городах не обязательно должны бросать свои занятия. Все люди должны платить налоги, в случае необходимости выполнять общеполезные работы, участвовать в военной службе. В противовес коллективистским и коммунистическим утопиям, весьма распространенным в народных массах России XIX века, Подши-
482
валов убеждал, что личная польза не противоречит общественной:
«Если случится труд и работа для общего блага и пользы своей — сие не порок потрудиться для собственной пользы своей, ибо что ты приобретешь через труд твой — то все твое: тогда ты будешь сам себе господин».
В «Новом свете» отменяются все привилегии, кроме права наследования трона членами царской семьи. Из господ те, кто не служит, могут получить равный с крестьянами надел земли. Однако такой помещик «уже обижаться не может, что земледелием его сравняли с простым мужиком, ибо он должен знать, что недостаток оной (земли.— А. Б.) дополняется умеренным годовым жалованьем» из казны. Это касается одного поколения — жена и дети умершего бывшего помещика получают умеренную пенсию, дети воспитываются на казенный счет, но на землю претендовать не могут. То же касается и служащих дворян; при разделе они имеют право на несколько большую, чем у крестьян, долю земли, которая после их смерти отписывается на государя.
Подшивалов не обольщался, что дворяне станут примерными земледельцами. «Когда вы не привыкли ее (землю.— А. Б.) обрабатывать, наймите или отдайте напрокат». Организация государственной службы также регламентировалась «посланником Божиим» весьма подробно на основе отказа от всяческих привилегий. «Итак, кто и чему будет достоин и кто чего заслужит — тот то и получит». Если солдат достоин стать генералом — то должен им стать. Если генерал не годен ни к чему, кроме как чистить армейские нужники,— пусть и служит «прохвостом». Никто не может «присваивать себе отцовские заслуги и числиться наследником его чина».
При такой организации государства и общества «в «Новом свете» и государь будет за подданными его смотреть совсем иначе, ибо законы будут новые и веровать будем единому Богу. Мучиться тогда никто из вас не будет,
483
да и мучить вас некому будет, потому что Христа больше нету».
В Государстве Правды, где отсутствует принуждение и порождаемые им человеческие пороки, законы будут естественно вытекать из природы человека и воспитание в значительной мере заменит юриспруденцию. Но на переходное время «к достижению всеобщего порядка и к скорейшему успеху Божьего желания» Подшивалов позаботился вывести общие юридические принципы — «заповеди». Люди обязаны: работать и трудиться; платить налоги; почитать и содержать престарелых родителей; помогать попавшим в беду или нетрудоспособным; любить других «как самого себя» и быть снисходительными; соблюдать умеренность в супружеской жизни.
Новый суд станет судить по законам, «изданным 1830-го года государем нашим» — «то есть судить по истинной правде, без всяких с вас взяток», жестко защищая личность и трудовую собственность. Убийство карается смертью. «Если кто тебя ударит в ланиту занапрасно, тут не оставляй должникам нашим, а отдай ему такожди, как и он тебе, то есть чтобы он с тобою расквитался на этом свете». Нанесение вреда имуществу и кража до двух раз карается усиленным наказанием, а на третий — высшей мерой.
В «Новом свете» будет жить новое, «высокое племя людей», произведенное во взаимной любви мужчин и женщин. Подшивалов ярко описывал красоту взаимного влечения полов, утверждая, что «принужденное супружество, равно и принужденная любовь никогда благополучна быть не может». Бог дал мужчинам и женщинам «такие чувства, дабы они любили друг друга по своей воле и казались бы приятными друг другу, дабы чувства их и дела равновесно согласны были к произведению рода человеческого и жизни его на земле».
Он считал, что мужчины должны вступать в брак не ранее 24-летнего возраста, а женщины — 15-летнего, «ина-
484
че без этого добрый плод быть не может». «И в пьяном образе,— советовал проповедник,— с законной своей женой не иметь никакого плотискупительного действия, ибо в таком случае произведенный плод ваш всегда будет иметь в себе какой-нибудь недостаток. Например, будет дурак, или пьяница, или человекоубийца, или завистлив, ненавистлив, или зол, или слишком самолюбив, или слаб сложением тела и здоровья, даже совсем может родиться какой-нибудь урод или калека».
В воспитании детей, по словам Подшивалова, особенно важно «в малолетстве их не заронить в сердца их искры ненависти друг на друга», не выделять одного любимца, но равно и справедливо поощрять на учение и помощь отцу и матери в домашних работах. Главное, родители должны дать детям понимание, «что мы не в числе скотов». Домашнее образование должно дополняться всеобщим школьным, «по меньшей мере классов до трех». Затем, на протяжении всей жизни, человек должен совершенствоваться, по назначенным дням приходя в Божий храм. Духовным наставникам народа следует «читать в храме божием хорошие поучения, как надо жить в Новом свете и соблюдать тот порядок по врожденному человеку свойству от натуры».
Подшивалов не мог удержать в себе радость открытия «Нового света». Обращаясь к народу письменно, Федор говорил о своей работе, своих мыслях друзьям. Официант Григорий Иванов пришел от рассказанного в восторг, но советовал не распространяться о «Новом свете» перед другими. Повар Леонтий Дмитриев то жалел Подшивалова, то называл сумасшедшим. Другой слушатель — повар графа Кушелева Яков — говорил, что после разговоров с Подшиваловым «вскоре почувствовал благодать Божию». Разговаривал Федор и с дворовым князя Лобанова-Ростовского Александром, и с другими людьми.
Крепостные единодушно мечтали о воле, убеждая Подшивалова в истинности и осуществимости его идей. «Те-
485
перь я наверное знаю,— писал проповедник,— что эта искра Божия тлится во многих сердцах человеческих и никогда угаснуть не может, ибо она родилась и напечаталась на всех сердцах человеческих!» Но те из друзей Подшивалова, кто задумывался о путях освобождения, предостерегали мечтателя: «Тогда это может быть, когда здесь польются кровавые реки, а иначе воля искуплена быть не может».
Вернувшись после одного из таких разговоров в свою каморку, Подшивалов горестно задумался. Кровавые реки не были желательным путем в «Новый свет». Ведь
486
это была бы кровь не только господ, но его братьев-крепостных. Да и приведет ли взрыв народного гнева к истинному освобождению, не окажутся ли бывшие крепостные в еще худшей кабале?
«В этом озере,— думал Подшивалов о крепостной России,— рыбе хорошей водиться никак было не можно. Отчего же? Оттого — мутна от непросвещения. Отчего же красна и солона? Ведь это должно знать. Это же краска, которую братья наши достают у нас из носу, изо рту, из спины — вот какая это краска! Отчего же солона? Оттого, что, если об этом хорошенько подумаешь и погадаешь, сердце стеснится, слеза навернется... сей час узнаешь, отчего она солона.
Итак, подумай... как же не должно рыбе радоваться такой хорошей воде? Она прыгает кверху, смотрит на плотину, скоро ль она обрушится: вот-вот пойдем гулять! А того, глупая, не подумает, что если не приготовишь хорошей и ровной и надежной лощины заблаговремя, то раскидает ее от большого стремления воды по лугам и по болотам и достанется (рыба.— А. Б.) опять в жертву цаплям и воронам, а иначе совсем обмелеет — и так может пропасть!»
Нет, думал Подшивалов, стихийного бунта следует избежать. Царь, если его убедить, если показать ему невозможность дальнейшего царствования в крепостной России, перестанет опираться на дворянство и издаст справедливый указ о воле. Одно за другим Федор пишет письма Николаю I — 17 мая, 19 мая, 12 июня...
«Я писал к тебе об указании законов... И сказал я, что ты не прежде их должен увидеть, как пройдя две немалотрудные дороги; они для умного, государь, совсем не трудны. Эти две дороги означают две картины твоего государства» — картину страшного крепостничества и картину преображенной свободной страны. Царь не должен колебаться в выборе: «Ваше государство находится не в дальнем расстоянии от большого несчастья».
487
Русь напоминает мельницу. «Мельник наш рожь всю перемолол, да и муки остается очень мало. Он думает, что же он будет молоть и что будет есть, да еще и то пришло в ум, чем он мирян будет кормить? Задумался так-так крепко, так его тронуло, что начал изнемогать духом. И как бы после большого труда заснул плотно. А того ему и в головушку не пришло, чтоб в таком случае отворить побольше ставень, когда нечего молоть, чем скоплять больше напрасно болотной воды...
488
И так-то, государь, если ты за благо не сочтешь мое уведомление, то тогда — прощай плотина, и с мельником на печи лежащим,— все потрет и поломает. Тогда и мельник хватится, да уже будет поздно. Тогда и тунеядцы его ничего не сделают. Посмотри, государь, кажется, это за шутку счесть нельзя... Скажу тебе наперед, чтобы не случилось и того, около чего мы в зимнее время с помощью дров согреваемся, чтоб не было того с землею и водою без помощи древесной» — то есть готов уже вспыхнуть в России пожар народного восстания!
Убежденный, что у государя нет иного пути, как внять предостережению, Подшивалов подписывает письма и ждет ответа: «Я квартирую в доме графа Сиверса в Почтамской улице, нанимаю квартиру у прачки. Номер дому — 186-й». Подшивалов ждет царских посланцев, но понимает и меру риска. «Я знаю наперед, дай Бог, чтоб и я не был бы так мучим за правду, как сам Исус страдал за веру. Почувствуйте, мученики, чему, чему я себя подвергаю за ваше спасение!» Взывая: «Пришли, государь, за мной»,— Федор признается себе: «Я знаю наперед, что не простят, а осудят на вечное мучение».
«О смерти своей я не беспокоюсь. Я ее уже видел, она от меня бегает, когда я к ней приближаюсь. Она для меня совсем не страшна». Подшивалов боится лишь того, что не вынесет мучений, что его заставят отречься от «Нового света». «Если я теперь по какому бы то ни было притеснению или какой-нибудь пытке скажу, что я это выдумал — то я уверен, что Бог так без возмездия не оставит. Он меня накажет, или того, кто меня к оному принуждал... Бог не оставит без наказания того допросчика или выпытчика».
Прошло не более десяти дней со времени отправки последнего письма, как за Подшиваловым пришли. Жандармы доставили крепостного мыслителя к Бенкендорфу, который лично возглавил следствие. Расследование было проведено со всей основательностью. Только 25 июля
489
1830 года Бенкендорф доложил о его результатах Николаю I.
«Считая себя вдохновенным свыше,— писал Бенкендорф,— подследственный говорит смело и без малейшей застенчивости о своем плане». Подшивалов «после некоторых убеждений вручил мне несколько тетрадей, написанных его рукою и заключающих в себе его тайну... Подшивалов отвергает Христа Спасителя, предлагает уничтожение веры христианской, расстраивает все связи гражданские и проповедует свободу состояний. Весьма естественно, что все им излагаемое перепутано разглагольствованием, свойственным необразованному человеку, который от многого чтения помешался...»
Как видим, смелость мысли Подшивалова и на Бенкендорфа произвела то же впечатление, что на повара графа Румянцева. Вместе с тем Бенкендорф сумел оценить опасность проповеди «Нового света»: «Полагая, что свободное обращение подобного человека между простолюдинами не может не подать поводу к различным соблазнам, превратным толкам и вредным впечатлениям, осмеливаюсь испрашивать высочайшего вашего императорского величества повеления на помещение Подшивалова в какой-либо отдаленный монастырь, под особое наблюдение местного духовного начальства, которому и поставить в обязанность обратить его благоразумными увещаниями на спасительный путь религии».
Николай I согласился с Бенкендорфом и 27 июля 1830 года повелел: «Поместить Подшивалова в Соловецком монастыре под наблюдением духовного начальства». По представлению обер-прокурора Синод постановил, «чтобы означенный дворовый человек Подшивалов» находился в заключении в соловецкой тюрьме «согласно прежним Святейшего Синода о подобных людях предписаниям, при том содействовать посредством увещания к обращению его на путь религии и о успехе том и о поведении его рапортовать Святейшему Синоду по третям года».
490
Однако ожидать требуемого «успеха» Синоду пришлось более девяти лет. 3 сентября 1830 года Подшивалов перешагнул порог камеры в Соловецком монастыре и лишь 19 декабря 1839 года по распоряжению архангельского военного губернатора был отправлен в Тобольский приказ для ссылки в Сибирь. Энергичный соловецкий архимандрит Досифей поспешил, когда уже через месяц заточения Подшивалова сообщил Синоду о «раскаянии» проповедника свободы. Архимандрит не обратил внимания на то, что в полученном им «Объяснении» узника, наряду с просьбой к царю о «милостивом прощении» продолжают звучать рассуждения о «бедствиях рода человеческого» и «в особенности страждущих от деспотизма».
Действительно, «раскаявшись», Подшивалов несколько месяцев спустя продолжал говорить о своих «нелепых» (по определению Досифея) снах; «оный Подшивалов паки в рассудке своем стал метаться». Только на седьмом году заточения автора «Нового света» новый архимандрит Иларий заставил его подписать покаяние, составленное в самом казенном духе. Но сам Иларий, по-видимому, не слишком доверял смирению Подшивалова. Еще без малого три года он проверял «твердость» раскаяния узника, пока 3 июня 1839 года не обратился в Синод с прошением о его освобождении.
Николай I распорядился вернуть крепостного князю Лобанову-Ростовскому с условием, чтобы Подшивалов не проживал в столицах. Хозяин отказался от этого. Зная своего раба лучше других, он предупреждал власти, что «Подшивалов может возобновить прежние свои поступки и развращать других крестьян». Вслед за многими русскими вольнодумцами и правдоискателями Федор Подшивалов пошел по этапу в Сибирь, унося с собой мечту о «Новом свете», царстве свободы и правды.
«А если я теперь в обхождении с людьми лгу,— писал крепостной мыслитель,— то на то есть причина: сберечь мою жизнь и порядок для общего блага...»
491
