H.Ф. Каптерев и его труды
Ученая деятельность Николая Федоровича Каптерева, по словам академика М. А. Дьяконова, «являлась его жизненным подвигом, полным лишений и жертв, но в конце концов доставившим покойному заслуженный ученый триумф. Правда, лаврами, увенчавшими главу и чело ученого подвижника, были лишь седина и морщины; но благодаря тому что он до них дожил, он мог лично убедиться в победе добытых им истин над упорными стремлениями сильных противников затмить их». Несмотря на травлю Каптерева консервативными силами, продолжавшуюся не один десяток лет — подтверждал эту оценку другой крупный историк М. Д. Приселков — целое поколение исследователей воспитывалось на его ученых трудах.
Вступая в жизнь, будущий выдающийся историк православной церкви отнюдь не рассчитывал на такую участь. Николай Федорович родился в селе Кленове Подольского уезда Московской губернии 8 июля 1847 года. Отец его был сельским священником и думал, что сын пойдет по его стопам. Юный Каптерев окончил звенигородское духовное училище, затем Вифанскую духовную семинарию и поступил в Московскую духовную академию.
Годы учения в Академии (1868—1872) оказали решающее влияние на выбор Каптеревым жизненного пути.
494
В то время Академия давала ученикам богатые и разносторонние знания, но в гораздо меньшей мере развивала исследовательские способности, особенно в области исторической науки. Для немногих студентов, увлеченных историей, благим примером стала самоотверженная работа нового ректора Академии А. В. Горского по описанию славянских рукописей Московской синодальной библиотеки. Личное общение с протоиереем Горским, чтение его тщательно выполненных трудов по ранней истории русского православия не столько знакомило Каптерева с современными методами исследования, сколько давало нравственный пример объективного, независимого от каких-либо привходящих соображений отношения к прошлому.
Сразу по окончании курса Николай Федорович был оставлен при Академии для подготовки магистерской диссертации. В 1874 году его монография «Светские архиерейские чиновники в древней Руси» была опубликована и блестяще защищена на открытом магистерском диспуте в Московской духовной академии. О защите диссертации приват-доцента Каптерева дала отчет газета «Современные известия» (1874, № 266), А. В. Горский в личном письме в самых лестных выражениях оценил научные заслуги ученика.
Труд этот не утратил значения до сего дня. Начинающий исследователь сумел разобраться в сложнейшей структуре административного и хозяйственного церковного организма с древнейших времен до патриарших приказов XVII века, разграничить функции множества разномастных чиновников, от архиерейских бояр и дьяков до сельских десятильников. Но самого Каптерева такого рода работа уже не удовлетворяла. Она была выполнена по множеству источников опубликованных, а Николая Федоровича влекли к себе неизведанные сокровища архивов.
Вслед за своим учителем Каптерев на годы и десятилетия погрузился в исследование документов, к большинству которых столетиями не прикасалась рука ученого.
495
Используя любую возможность, доцент кафедры древней гражданской истории Московской духовной академии спешил из Сергиева-Посада в столицу, в Московский главный архив Министерства иностранных дел, где для него уже были приготовлены новые кипы государственных и церковных документов XVI—XVII веков.
Обращение к архивам — весьма опасная вещь для установившихся исторических воззрений. И сейчас, заказав документы фондов бывшего Московского главного архива Министерства иностранных дел в Центральном государственном архиве древних актов на Большой Пироговской улице, нередко приходится переписывать страницы и целые главы отечественной истории, встречая естественное сопротивление людей, привыкших к старым истинам. Войдя в архив, Каптерев раз и навсегда решил для себя нравственную проблему историка, вынужденного сочетать новые знания со старыми представлениями: он будет ясно и точно излагать подлинные исторические сведения, невзирая на реакцию консерваторов. Как легко предположить, реакция была бурной.
Перенесемся мысленно в осень 1888 года, в Сергиев-Посад, где в казенной академической квартире Николай Федорович пишет «Оправдание на несправедливые обвинения»— статью в форме письма редакции журнала «Православное обозрение» (вышла в № 8 и 9). Каптерев защищает научный труд и старается не выходить за рамки академического спора.
«В 1887 году мы начали печатать в «Православном обозрении» свое исследование под заглавием: «Патриарх Никон как церковный реформатор и его противники». Но еще прежде, чем мы окончили печатание статей, касающихся времени патриарха Иосифа (то есть самых первых частей монографии.— А. Б.), против нас выступил профессор Субботин в своем журнале «Братское слово»
496
(№ 6, стр. 468—475). Доказательств против нас в этих первых возражениях г. Субботина мы не нашли, если не считать доказательством то обвинение, что мы употребили о Никоне выражение «реформатор» и, следовательно, внесли его «в число таких же деятелей, что и Лютер».
«Несправедливость этого обвинения, думаем, ясна без разъяснений»,— написал Каптерев. Однако подумал, что она должна быть ясна всем читателям журнала, а не только специалистам, и не поленился перечислить в сноске тома и страницы известных исторических трудов, где по отношению к Никону уже применялось слово «реформатор». «О возражениях подобного рода,— продолжал Николай Федорович,— мы, конечно, вовсе бы и не упомянули здесь, если бы г. Субботин не сделал во второй статейке попытки указать, как он выражается, два-три ученых наших промаха» *.
При разборе конкретных замечаний оппонента Каптерев становится беспощаден. С фактами в руках он не только бьет, но и высмеивает противника, доказывает, что профессор Н. И. Субботин «отнесся к делу вовсе не так... как бы следовало отнестить серьезному ученому». Николай Федорович многократно показывает, что Субботин уже не раз и не два противоречил сам себе, стараясь доказать каждый раз ту мысль, которую ему было выгодно доказывать. В силу этого «можно ли, не изменяя хотя бы самым элементарным требованиям науки, принять мнения господина Субботина по затронутым им вопросам или заменить ими мнения, нами высказанные?»— риторически вопрошает Каптерев.
«Какого рода эти указания наших ученых промахов со стороны знатока раскола — г. Субботина, хорошо видно,
* «Вторая статейка» Н. И. Субботина: О перстосложении для крестного знамения (разбор статьи г. Каптерева) // Братское слово, 1887. № 18. С. 598— 612; № 19. С. 693—715; № 20. С. 764—798; 1888. № 5. С. 338—369.
497
например, из следующего факта. Об известном поборнике никоновских церковных исправлений, рязанском архиепископе Иларионе, мы сказали в своей статье, что Иларион сначала был белым священником в селе Лыскове. Г. Субботин, как специалист по истории раскола, авторитетно замечает на это, что Иларион был не мирским священником, а иеромонахом, и игуменом, о чем упоминает Аввакум в своем Житии...* Приведенное место... показывает только, что в то время, о котором рассказывает Аввакум, Иларион уже был игуменом, но это, конечно, нисколько не мешало ему ранее быть белым священником. А чтобы уверить нашего специалиста в том, что Иларион рязанский ранее своего игуменства действительно был белым священником в селе Лыскове, мы советуем ему заглянуть в следующий шестой том «Материалов для истории раскола» Н.Субботина, где на 195—196 страницах он может прочесть следующее свидетельство об Иларионе дьякона Федора: Ларион поп бысть на Лыскове селе под Нижним, и овдове, и пострижеся, и бысть игуменом у Макарья на желтых песках. Не мешало бы профессору Субботину получше знать свои собственные издания».
Каптерев бил оппонента сильно, но по сравнению с бранным тоном статей Субботина сохранял достаточно выдержки. Если Субботин писал «для обличения ли его (Каптерева.— А.Б.) невежества, или для обличения его недобросовестности», то Николай Федорович предоставлял рассудить спор читателям. Лишь в одном месте тон Каптерева становится откровенно насмешливым — там, где он говорит о поводе написания опровержительных статей Субботина.
«Первая ошибка нашего ученого критика заключается в том, что он с задачею и целию нашего исследования
* Опубликованном в 5 томе «Материалов» Субботина (с. 95).— А. Б.
498
познакомился не через чтение и изучение самого исследования, а иным путем, в высшей степени своеобразным. О цели нашего исследования, заявляет сам г.Субботин, он будто бы вполне достоверно узнал от некоего «достопочтенного гражданина Павловского посада, ревнителя православия», который, повествует г. Субботин, «даже нарочно приезжал повидаться с нами (то есть г. Субботиным) и передать нам эти, крайне смутившие и огорчившие его (то есть «достопочтенного гражданина Павловского посада, ревнителя православия») слухи; что цель сочинения (разумеется, Каптерева) втоптать в грязь, уничтожить Субботина» («Братское слово», 1887 г., стр.469). Заручившись этим сведением о цели нашего исследования из такого довольно оригинального для ученого источника, г. Субботин, естественно, должен был отнестись к нашему исследованию крайне враждебно...
Нам остается, иронизирует Каптерев, пожалеть о роковом визите достопочтенного гражданина Павловского посада и о роковой его беседе с нашим специалистом. Не приезжай он в Сергиевский посад и не сообщи он нашему критику, что цель нашего сочинения «втоптать в грязь, уничтожить Субботина», г.Субботин сам, может быть, и не догадался бы об истинной цели нашего исследования и не взялся бы за перо, чтобы уничтожить нас своею всепобеждающею ученостью».
Насмешливый тон Николая Федоровича был вполне понятен для современных ему читателей. Ведь профессор Н. И. Субботин уже много лет, еще тогда, когда Каптерев проходил академический курс, возглавлял кафедру истории и обличения русского раскола в Московской духовной академии! Этот воинственный профессор настолько тщательно следил за соответствием исторических взглядов ученых тогдашней весьма упрощенной официальной концепции раскола, что его рьяным нападкам подвергались даже тома Истории России С. М. Соловьева и Истории русской церкви Е. Е. Голубинского. По долгу службы и
499
внутреннему призванию Субботин не мог упустить из виду многолетнюю исследовательскую работу Каптерева, близкую к сфере интересов профессора.
Активность поиска Субботиным «противников православия» объяснялась особенностями его карьеры. Как и Каптерев, он родился в семье священника (13 ноября 1827 года в городе Шуе), окончил Московскую духовную академию, но не был оставлен при ней, а определен в 1852 году преподавателем церковной истории и канонического права в Вифанскую духовную семинарию. Казалось, ученая карьера Субботина не складывается — но вдруг три года спустя он получил кафедру истории и обличения раскола в Академии и лишь затем, в 1858 году, опубликовал свою магистерскую диссертацию «Об отношениях духовенства русского к князьям с XI до половины XV века» (М.), проникнутую верноподданническим духом.
Свою репутацию Субботин поддержал рядом работ, в том числе: «О православии греческой церкви» (М., 1865), доказывавшей превосходство греческого обряда над русским (который отстаивали староверы); «Новый раскол в расколе» (М., 1867) и особенно «Раскол как орудие враждебных России партий» (М., 1867). Охранительно-полемические и даже откровенно доносительные (в том числе «конфиденциальные» *) работы весьма отвлекали Субботина от ученой деятельности, что не помешало ему защищать в 1874 году докторскую диссертацию, уже пребывая в звании профессора **.
С этого времени деятельность Н. И. Субботина более четко разделяется на две сферы. Одна из них — моногра-
* См., например: Отзывы профессоров Субботина, Никольского, Ивановского, Воскресенского, Макария архиепископа литовского о нуждах единоверия и разделении сект на более и менее вредные. Конфиденциальные издания. М.; Спб., 1870—1880-е гг.
** Происхождение ныне существующей у старообрядцев так называемой австрийской или белокриницкой епархии. М., 1874. По этой теме Субботин издал затем еще несколько исследований и публикаций.
500
фические исследования, в основном развивавшие тему докторской диссертации, и солидные публикации документов, среди которых выделяется издание «Материалов по истории раскола за первое время его существования» (М., 1874—1894. Т. 1—9). Другая — публицистическая деятельность весьма одиозного характера, сотрудничество в «Русском вестнике», «Московских ведомостях», «Душеполезном чтении», «Страннике», «Библиотеке для чтения». Являясь секретарем совета Братства Петра-митрополита, созданного для искоренения староверчества и сектантства, Субботин возглавлял редакцию журнала этого совета «Братское слово», выходившего в 1875—1876 и 1888—1899 годах, и заполнял его страницы писаниями, которые являлись образчиками консерватизма, религиозной и политической нетерпимости.
«Вторжение» ученых исследований Каптерева в отношения официальной церкви и староверов создавало угрозу для Субботина как профессионала-историка и видного представителя охранительной идеи. Никого не могли обмануть сказки о внезапном явлении «достопочтенного гражданина Павловского посада, ревнителя православия», вызвавшем в «Братском слове» бурю против Каптерева. Гораздо менее было известно, что предусмотрительный Субботин начал настоящую войну с Каптеревым на пять лет раньше, еще в 1883 году, когда Николай Федорович стал, по обычаю того времени, по главам печатать в журнале «Чтения в обществе любителей духовного просвещения» работу, которая была плодом десятилетних архивных изысканий.
Монография именовалась «Характер отношений России к православному Востоку в XVI и XVII столетиях» и рассматривалась автором в качестве докторской диссертации. Уже на третьей главе, называвшейся «Перенесение в Москву святыни с востока», ее печатание было приостановлено. Духовный цензор архимандрит Амфилохий возмутился приведенными в ней архивными сведениями, что
501
среди мощей и других священных реликвий, за которые приезжие с востока духовные лица получали от московского правительства солидную «денежную дачу», были дерзкие подделки. Как же так — ведь «эта святыня» и ныне хранится в Архангельском соборе и почитается верующими?! Значит, книга Каптерева дискредитирует святыню и не может быть издана.
Тогда редактор «Чтений» протоиерей Рождественский принес запрещенную цензурой к печати главу московскому митрополиту Иоанникию, который приказал продолжить печатание монографии со знаменательным заявлением, что, как это ни печально, автор прав, так как основывается на подлинных архивных документах, против которых спорить нельзя. Монография была напечатана, а в 1885 году вышла отдельным изданием. Еще до этого она была представлена Каптеревым в совет Московской духовной академии для получения степени доктора церковной истории. Тут-то и поджидал Каптерева профессор Субботин, категорически воспротивившийся принятию диссертации к защите.
«Дело,— по объяснению самого Каптерева,— заключалось в следующем. Изучая в течение нескольких лет в Большом московском архиве министерства иностранных дел так называемые Греческие дела, Греческие статейные списки *, Турецкие дела, Турецкие статейные списки, у меня невольно составилось такое убеждение, что русские, присматриваясь к грекам, когда в Москву с XVI века стали приезжать за милостынею греческие патриархи, митрополиты, архиепископы, епископы, архимандриты и пр., имели, со своей точки зрения, основания подозрительно относиться к тогдашнему греческому благочестию и отчасти даже к тогдашнему греческому правоверию. На основании именно специального изучения сношений Моск-
* Статейными списками назывались черновые дела по внешним сношениям, которые затем обрабатывались в «книги».
502
вы с православным востоком, особенно за XVII век, я пришел к тому заключению, что патриарху Никону не следовало слишком доверчиво относиться к приезжавшим в Москву грекам и по их указаниям исправлять наши древние церковные чины и книги.
Но что особенно важно, иллюстрирует Каптерев свой убийственный для «обличителей» старого обряда вывод, в архиве мне удалось найти подлинное следственное дело об известном книжном справщике при Никоне — Арсении-греке, который был сослан нашим правительством под строгий начал «для исправления его православной веры» в Соловецкий монастырь. Но Никон, как известно (ибо за это его обличали вожди староверов еще в XVII веке.— А.Б.), взял Арсения из Соловецкого монастыря, привез его в Москву и здесь поручил ему исправление русских церковных книг.
Противники Никоновской реформы постоянно заявляли, что Арсений-грек — воспитанник иезуитов и латынник и что такому сомнительному человеку никак не следует поручать справу (редактирование.— А.Б.) наших церковных книг, так как он может только испортить их, а не исправить. Все эти обвинения и нападки на книжного справщика Арсения-грека считались доселе несправедливыми, порожденными слепою ненавистью невежественных противников церковной реформы Никона, которые образованного и православного грека, выдвинутого Никоном, тенденциозно ославили еретиком.
Но найденное мною в архиве подлинное следственное дело об Арсении-греке, констатировал Николай Федорович, неожиданно вполне подтвердило справедливость старообрядческих обвинений против Арсения. Из следственного дела оказывается, что Арсений, по его собственному сознанию на следствии, действительно был учеником иезуитов и, отказавшись от православия, принял латинство, а по возвращении в Константинополь был обращен в мусульманство, почему московское прави-
503
тельство и сослало его в заточение в Соловецкий монастырь».
Выражаясь по-иному, обличители староверов с Субботиным во главе дружно плюхнулись в лужу. Каптерев продолжал: «Понятно, что со стороны Никона было очень нетактично брать к себе такого крайне сомнительного в глазах русского общества человека, а тем более было крайнею неосторожностию поручить Арсению исправление русских церковных книг. Ввиду указанных фактов я и высказал в своем исследовании ту мысль, что церковная реформа Никона (а значит, и вся обличительная деятельность кафедры Субботина.— А.Б.) нуждается в пересмотре и проверке, и что на некоторые, по крайней мере, заявления ее противников никак нельзя смотреть только как на продукт невежества и клеветы».
К чести совета Академии и ее ректора, пламенные обличения Субботина не возымели действия. Каптерев смог ограничиться тем, что убрал из некоторых «официальных» экземпляров книги свое краткое замечание о реформе Никона, второстепенное для главной темы. Совет Московской духовной академии присудил Николаю Федоровичу степень доктора церковной истории, Синод утвердил это решение совета. Либеральный профессор (впоследствии академик) А. Н. Пыпин в одном из популярнейших передовых журналов — «Вестнике Европы» (№ 5. С. 258—320) — в самых благожелательных выражениях изложил содержание церковно-исторического исследования Каптерева («Греки в Московском царстве»). Монографию приветствовали «Юридический вестник» (№ 10. С. 359— 361) и журнал «Новь» (Т. III. № 10. С. 585), а в следующем году — «Исторический вестник» (№ 1. С 228—231) и «Русская старина» (Т. 50. № 5). Тираж разошелся с необычайной для такого рода книг быстротой.
Однако на этот раз восторжествовал Субботин. Не вступая в дискуссию, он обратился непосредственно к хорошо знакомому с ним обер-прокурору Синода К. П. По-
504
бедоносцеву, который не посрамил своей славы самого оголтелого реакционера, отменив решение Синода и отказавшись утвердить Каптерева в докторской степени на том основании, что тот якобы непочтительно отзывается о матери нашей греческой церкви. Человек верующий, Николай Федорович не делал в книге никаких подобных отзывов, а высказывался лишь об отдельных греческих авантюристах, приезжавших за «милостыней» в Москву. Но степени доктора церковной истории он был лишен.
Урок не пошел Каптереву впрок. Он решил продолжать исследование в избранном направлении, тем более что совет Академии поддержал его, поощрив званием экстраординарного профессора, несмотря на отсутствие докторской степени. Это свидетельствовало о решительном предпочтении, которое большинство профессоров Академии отдавали конкретным, фактическим исследованиям, а не спекулятивной исторической публицистике. Разумеется, Субботин и его сторонники были настороже и готовились во всеоружии доносительной критики встретить новые ученые шаги Каптерева.
Как мы видели, обвинения против Николая Федоровича носили частный характер, не касаясь содержания книги в целом. Между тем значение его монографии отнюдь не сводилось к пересмотру отдельных моментов церковной истории на основе архивных документов. Каптерев подошел к сложным церковно-историческим процессам как к элементу гражданской истории. Он не был здесь пионером. Достаточно вспомнить вышедшие за десятилетия до этого исследования историка-демократа Афанасия Петровича Щапова, показывавшие раскол как народное движение, как «смелый протест против подушных переписей, податей и «даней многих», против рекрутства, крепостного права, областного начальства и т.п.». Однако даже Щапов оставался в рамках официального понимания доктрины раскола как следствия «невежества масс», их неспособности усвоить смысл реформ патриарха Никона.
505
К уяснению смысла этих реформ и направил свое начатое издалека исследование Каптерев.
В основу обобщения огромного архивного материала он положил представления о взаимоотношениях России с православным Востоком, реально бытовавшие в русском обществе XVI—XVII веков, изучая одновременно и изменения этих представлений, и, в особенности, их соотношение с действительностью. Итак, что думали русские люди и можно ли их назвать «невеждами»? В соответствии с этой невысказанной мыслью Николай Федорович расположил материал монографии по трем разделам. В первом он рассмотрел широко распространившуюся в публицистической литературе после падения Константинополя теорию «Москва — третий Рим», проанализировав в отдельных главах соборное утверждение в России царского венчания, утверждение патриаршества и перенесение в Москву православных святынь с востока,— то есть те события, на которых русские мыслители справедливо, как выяснилось, основывали идею о переходе центра мирового православия в Россию.
Во втором разделе исследована мысль о том, что русский царь есть опора и покровитель всего восточного православия. Здесь на огромном материале раскрыты благотворительная деятельность московского правительства, злоупотребления ею со стороны многообразных просителей милостыни, ограничительные меры для борьбы с этими злоупотреблениями и, наконец, широкое использование московским правительством представителей восточной церковной иерархии в качестве своих политических агентов.
Тезис о том, что русское благочестие есть высшее и совершеннейшее в целом мире, развернут в четырех главах. Первые из них показывают, какие кардинальные перемены в церковном сознании происходили в связи с реформами Никона, в результате которых открыто признавалась «несостоятельность предшествующей русской
506
церковной жизни и безусловное превосходство греков в делах веры и благочестия над русскими». А в последней главе Каптерев рисует яркую картину безуспешности борьбы греков и русских «грекофилов» с развитием национальной мысли и проникновением западного влияния, показывает их упадок в конце XVII — начале XVIII века.
При всей убийственности материалов о поведении и нравах греческого православного духовенства на Востоке и при приезде его представителей в Россию Николай Федорович отнюдь не выглядит ненавистником греков, среди которых находит примеры подлинного благочестия и мудрости. Его гораздо больше занимает вопрос о том, насколько верен был признанный официальной церковью в результате реформ Никона тезис о «несостоятельности предшествующей русской церковной жизни». Изучению этого вопроса Каптерев посвятил новое многолетнее архивное исследование, первые же главы которого, как мы помним, печатавшиеся в «Православном обозрении» за 1887 год, немедленно вызвали нападки Субботина.
Как ученый формулировал для себя задачу работы «Патриарх Никон как церковный реформатор и его противники»? Мы можем использовать для ответа на этот вопрос свидетельство самого Николая Федоровича, опубликованное гораздо позже.
«До сих пор,— иронически замечает ученый,— история возникновения у нас старообрядчества изучалась и писалась по преимуществу полемистами с расколом, которые, в большинстве случаев, изучали события с тенденциозно-полемической точки зрения, старались видеть и находить в них только то, что содействовало и помогало их полемике со старообрядцами, поставленной ими очень своеобразно.
Тогдашние полемисты с расколом на вопрос, откуда и как произошли у нас искажения древних православных чинов и обрядов и каким образом эти искаженные чины и обряды попали в наши церковно-богослужебные книги, обыкновенно отвечали: древние православные обряды и
507
чины исказило вековое русское невежество, а в наши печатные церковные книги они внесены были при патриархе Иосифе невежественными книжными справщиками Аввакумом, Нероновым, Лазарем и другими, которые, восставая потом против реформы Никона, в существе дела отстаивали только творение своих собственных невежественных рук.
Между тем...— констатировал Николай Федорович — мною ясно было показано, что Аввакум, Неронов, Лазарь и другие никогда не были книжными справщиками и вообще никогда к книжной справе никакого отношения не имели... На вопрос, необходимо отсюда возникший: кто же, в таком случае, и когда испортил наши древние церковные чины и обряды, которые потом Никону пришлось исправлять, мною был дан такой ответ: древние наши церковные чины и обряды никогда никем у нас не искажались и не портились, а существовали в том самом виде, как мы, вместе с христианством, приняли их от греков (при Владимире Святом.— А.Б.), только у греков некоторые из них позднее изменились, а мы остались при старых, неизмененных, почему впоследствии и явилась рознь между московскими церковными чинами и обрядами и позднейшими греческими.
Это свое общее положение я иллюстрировал на форме перстосложения для крестного знамения, причем выяснил, что в христианской церкви древнейшею формою перстосложения было единоперстие, а потом единоперстие у православных греков заменено было двоеперстием, которое мы от них и заимствовали при своем обращении в христианство. И в то время как греки не остановились и на двоеперстии, а позднее заменили его у себя троеперстием, русские остались при прежнем, воспринятом ими от греков, двуперстии, которое и было у нас, до Никона, господствующим обычаем».
Читатель, даже незнакомый с церковными обрядами, легко может представить себе значение этого вывода,
508
взглянув на картину «Боярыня Морозова», где страдалица за старую веру демонстрирует народу свое кредо, показывая на скованной руке два сложенных вместе перста крестного знамения. «Самым замечательным открытием для науки,— писал в некрологе по случаю смерти Каптерева видный историк М. Д. Приселков,—... открытием, прочно и решительно усвоенным как друзьями, так, кажется, и врагами, я считаю указание Николая Федоровича на то обстоятельство, что старый русский обряд (двуперстие, сугубая аллилуйя и проч.)... был в действительности старый вселенский... Троеперстие же и трегубая аллилуйя оказались позднейшим новшеством XV—XVI веков» («Русский исторический журнал», 1918. № 5. С. 316).
Проще говоря, оказалось, что истовые обличители раскола уже не одно столетие обличали сами себя! Понятно, какое впечатление произвела публикация первых глав работы Каптерева на Субботина, членов Братства св. Петра-митрополита и прочих «миссионеров — официальных полемистов с расколоучителями». На миссионерских съездах раздавались даже требования привлечь автора к суду. Субботин в «Братском слове» обрушил на Каптерева столь злобные обвинения, что тот вынужден был прервать издание своей работы, не успев подойти к вопросу о реформах Никона, и печатать вместо этого «Оправдание на несправедливые обвинения».
Субботин и не думал полемизировать по существу поднятых в исследовании вопросов. Ловко обойдя мели и рифы архивных документов, он, по словам Каптерева, «решительно уверяет своих читателей в том, что будто бы наша теория перстосложения «совпадает с учением раскольников». Для этого Субботин выхватывает у Каптерева отдельные положения и интерпретирует их самым свободным образом.
«В качестве ученого и беспристрастного критика,— поясняет Николай Федорович Каптерев неувядаемый до сих пор метод научно-погромной критики,— г.Субботин из-
509
влекает обыкновенно из разбираемого им трактата одну какую-нибудь отдельную фразу, безотносительно к общему смыслу и характеру целого рассуждения, и начинает ее всячески перевертывать, чтобы как-нибудь выжать из нее тот смысл, какой ему нужен, но какого она в себе вовсе и не заключает. С этой целью он строит целый ряд своих собственных произвольных догадок и выводов, которые, приурочив как-нибудь к выхваченной им отдельной фразе, он решительно и авторитетно выдает за мнение разбираемого им автора. А затем уже он научно и важно начинает доказывать всю нелепость им же самим измышленного и насильственно навязанного автору мнения. Этим ученым приемом г.Субботин в полной мере воспользовался при разборе нашей книги».
Субботин стремился показать, что Каптерев — не православный, а Николай Федорович подробно и аккуратно разбирал в своем ответе источники оппонента, показав, что все они свидетельстуют в его, Каптерева, пользу. Вообще чем дальше он разбирает «опровержения» Субботина, тем становится спокойнее и выдержаннее. Он даже отказывается от заключительного вывода, предоставляя читателю самому решать, верить ли разгромленной аргументации оппонента, или «допустить, что профессор Субботин совсем неверно представляет себе все то дело, о котором он взялся говорить в своей критической статье».
«Из моего ответа,— вспоминал позже Каптерев,— г. Субботин убедился, что научно-литературным путем подорвать правильность моих воззрений и доказать правоту свою — дело едва ли возможное. Тогда он прибегнул к другому способу, чтобы заставить меня замолчать окончательно. Человек, близко знакомый тогдашнему обер-прокурору Св. Синода и его помощнику (Саблеру.— А.Б.), он представил им начавшееся печатанием мое исследование как очень вредное для православной церкви, а мою личность как неудобную для профессуры в духовной академии. Выгнать меня из академии ему, однако, не уда-
510
лось, но цензор журнала Православное обозрение, свящ. Ив. Дм. Петропавловский, получил приказание от К. П. Победоносцева не допускать к дальнейшему печатанию моего исследования о патриархе Никоне, почему оно и было прекращено печатанием, остановившись только на времени патриарха Иосифа».
Тем не менее та часть исследования, которая была уже пропущена цензурой, вышла в 1887 году отдельной книгой под названием «Патриарх Никон и его противники в деле исправления церковных обрядов. Время патриаршества Иосифа». Это событие было отмечено прогрессивной научной общественностью рецензиями в «Русской мысли» (1888. Кн. 2. Отд. 3. С. 71—74), «Русском вестнике» (1888. № 4) и «Историческом вестнике» (1888. № 6. С. 701—704). Травля Каптерева привлекла общественное внимание к его чисто научным трудам, взгляды Николая Федоровича получили, благодаря стараниям Субботина и К °, широкое распространение.
Вполне определенным политическим жестом было присуждение в 1888 году малой Уваровской премии Академии наук предшествующей монографии Николая Федоровича: «Характер отношений России к православному Востоку в XVI и XVII столетиях». Полемизируя с избранным Каптеревым принципом систематизации архивного материала, официальный рецензент, известный историк церкви П. В. Знаменский признал выдающуюся эрудицию и замечательный ученый талант автора, подробно осветил сделанный им крупный вклад в историю православия. Изложение обширного отзыва Знаменского было опубликовано в популярном «Журнале министерства народного просвещения» (Ч. 260. 1888. Ноябрь. Отд. 4. С. 2—10); затем отзыв был дважды опубликован полностью.
Несмотря на поддержку научной общественности и сочувствие большинства профессоров, Николай Федорович не мог защитить в качестве докторской диссертации в Московской духовной академии книгу, лишь наполовину
511
(да и то по неразворотливости властей) пропущенную духовной цензурой. Правда, было много университетов, где его научные заслуги могли быть отмечены ученой степенью, но для Николая Федоровича было важно одержать победу в Alma mater. Он вновь направил свои стопы в архив, не отвлекаясь на развернувшуюся вокруг его взглядов полемику.
В то время, когда самому Каптереву выступать по проблемам реформ Никона было высочайше запрещено, И. Т. Никифоровский издал монографию «Несколько слов относительно взгляда Н. Каптерева на перстосложение древних киевлян, сербов и греков» (Спб., 1891), расширявшую круг источников о древнерусской обрядности. Тогда и Н. И. Субботин собрал в единую книгу «О перстосложении для крестного знамения» (М., 1891) свои прежние статьи. Наконец, известный историк русской церкви Е. Е. Голубинский вмешался в спор, опубликовав солидное исследование «К нашей полемике со старообрядцами» (М., 1892), в котором целым рядом новых данных подтверждал правильность взглядов Каптерева на старый русский обряд.
Очередная (третья по счету) докторская диссертация Николая Федоровича Каптерева «Сношения иерусалимского патриарха Досифея с русским правительством 1669—1707 гг.» (М., 1891), по словам автора, «не затрагивала никаких острых вопросов». На первый взгляд это так. Даже Субботин с компанией не нашли в этой работе никаких зацепок, чтобы воспротивиться присуждению советом Московской духовной академии и утверждению Синодом степени доктора церковной истории ее автору. По сути, речь шла о документальной картине политической службы греческих архиереев московскому правительству, службе, которую самые официозные историки не могли не одобрить, несмотря на то что сами свирепо обличали за подобную «службу» другим государствам католическое и униатское духовенство.
512
Между тем Николай Федорович просто документально подтверждал, что тот высший церковный авторитет, который столь превозносили духовные и светские власти в России, был авторитетом на содержании, авторитетом, направленным на подавление внутри России ростков передовой мысли. Сухость, предельно близкая к источникам манера изложения Н. Ф. Каптерева, как справедливо заметил М. Д. Приселков,— «искусственный прием, воспитанный придирчивою требовательностью духовной школы и духовной ученой атмосферы, где даже эти сухие и точные страницы передачи материала и осторожные, всегда обоснованные пояснения к ним — вызывали толкования, заподазривания и перетолкования» (Русский исторический журнал. 1918. № 5. С. 315).
Против изложения Каптеревым документов, свидетельствовавших о навязывании иерусалимским патриархом Досифеем самых реакционных взглядов русским светским и церковным властям, не мог возразить и Субботин. Тот факт, что греческие православные иерархи являлись, по существу, платными агентами русского правительства, вполне удовлетворял сторонников охранительной идеи. Другое дело, что прогрессивная общественность из тех же фактов делала иные нравственные выводы. Как бы то ни было, монография Каптерева, основные положения которой были опубликованы в «Чтениях Общества истории и древностей российских» (1891. Кн. 2. Отд. 1. С. I— XIV, 1—91), получила в целом благожелательные отзывы в самых разных журналах 1892 года: «Страннике» (№ 3), «Славянском обозрении» (Т. 1. № 2), «Русском обозрении» (Кн. 2), а также развернутую рецензию в «Журнале министерства народного просвещения» (1896. № 11).
Наивно полагать, что люди типа Субботина при господстве Победоносцева могли упустить малейшую зацепку для окончательного лишения Каптерева возможности продолжать научную работу. Николай Федорович соблюдал крайнюю осторожность, чтобы не погубить,
513
чтобы донести до читателя плоды своих новых замечательных архивных изысканий. Выпуская в 1895 году фундаментальную монографию «Сношения иерусалимских патриархов с русским правительством с половины XVI до конца XVIII столетия» (Спб.), он вынужден был сделать лукавую оговорку: «При написании очерка сношений иерусалимских патриархов с русским правительством мы имели в виду объективно и строго документально изложить исторический ход этих сношений, представить, как было дело за взятое нами время почти исключительно словами самих документов, не вдаваясь в критику, в какие-либо особые выводы и обобщения, почему на наш очерк следует смотреть почти как на сборник по данному предмету рукописных документов, доселе почти не изданных, доселе мало или совсем еще не известных».
Однако рецензенты отметили исследовательский, новаторский характер монографии, рассмотрев ее с разных точек зрения в «Историческом вестнике» (1886. Июль. С. 225—226), «Журнале министерства народного просвещения» (1896. Ч. 308. Ноябрь. Отд. 2. С. 127—138), «Историческом вестнике» (1896. № 7. С. 225) и «Русском вестнике» (1897. № 10. С. 348—350). Несколько меньшее вниманиё~(«Исторический вестник». 1898. № 11. С. 788— 792) привлек второй том монографии: «Сношения иерусалимских патриархов с русским правительством в текущем столетии (1815—1844 гг.)» (Спб., 1898).
Любопытно, что только издание предельно объективизированных «Сношений» позволило Николаю Федоровичу получить в 1896 году звание ординарного профессора Академии, а в 1898 году — заслуженного профессора. Каптерев хотел доказать — и доказал, что, несмотря на происки реакционеров, в Московской духовной академии может развиваться объективная, построенная на строгих фактах историческая наука. Так продолжалось до тех пор, пока невыносимо душная атмосфера и в Академии, и во всей стране не очистилась грозой 1905 года.
514
Профессор Субботин умер, и с ним ушла целая эпоха церковной историографии. Николай Федорович покинул стены Академии и в 1906 году был избран городским старостой Сергиева-Посада. Отныне общественная деятельность занимала значительную часть его времени. Но — вполне естественное явление — воздух свободы придал Каптереву новые силы. Уже в 1906 году, в условиях бесцензурья, Николай Федорович публикует в Сергиеве-Посаде монографию «Царь и церковные московские соборы XVI и XVII столетий», в которой показывает страшный процесс подминания светской властью всех элементов церковной самостоятельности, процесс превращения церкви в духовно-полицейский департамент.
Ретрограды от церковной истории с ужасом, а прогрессивная общественность с восторгом узнают, что годы молчания не были для Каптерева годами покорности. Из планировавшейся в 1887 году монографии, с исключением опубликованной части, вышло великолепное двухтомное исследование «Патриарх Никон и царь Алексей Михайлович» (Сергиев-Посад, 1909—1912). В обычной для него суховатой манере Николай Федорович срывает в ней покровы таинственности и пиетета перед властью с темных сторон жизни государева и патриаршего двора. С помощью архивных материалов он осветил тайные пружины принятия решений, приведших к расколу русской православной церкви. Ни до, ни после этой монографии не было исследования, столь ясно показывающего механизм взаимоотношений светской и духовной власти в России в XVII столетии, характеры и убеждения главных действующих лиц грандиозной исторической драмы.
С чем-то в работе Каптерева можно не соглашаться, что-то уточнять или пересматривать — такова закономерность исторического познания. Но когда читаешь страницы, на которых ученый спокойно излагает материалы о том, что главные участники церковного суда над патриар-
515
хом Никоном и протопопом Аввакумом были не действительные восточные патриархи, а сверженные со своих престолов авантюристы, которых царское правительство лишь впоследствии, с помощью турецких властей и мусульманского великого муфтия, водворило на патриаршие престолы на востоке, понимаешь, почему консерваторы от церковной истории десятилетиями с таким старанием затыкали Каптереву рот.
Отклики научной общественности последовали уже на выход первого тома монографии. А. Кизеветтер в «Русской мысли» (1910. Кн. 1. Отд. 3. С. 7—9; 1911. Кн. 11. Отд. 4. С. 410—412), И. Соколов в «Историческом вестнике» (1910. № 4. С. 330—334) и другие с восторгом приняли новое исследование. 17 ноября 1910 года Каптерев был избран членом-корреспондентом Академии наук. После выхода — также высоко оцененного рецензентами второго тома — монографии была присуждена главная награда имени графа Уварова — одна из почетнейших премий Академии наук.
Признанием полного торжества научных воззрений Николая Федоровича стал прием, оказанный научной общественностью переизданиям его опальных книг: «Патриарха Никона и его противников» в 1913 и «Характера отношений» в 1914 году. В предисловиях к этим переизданиям Каптерев с характерной для него сдержанностью поведал читателям нового поколения назидательную историю преследований, обрушившихся на его научные работы в конце прошлого века. Вероятно, ученый порадовал бы читателей новыми замечательными трудами, если бы общественный долг не призвал его к иному служению России. В 1912 году Каптерев был избран одним из шести депутатов Четвертой Государственной думы (1912—1917 гг.) от Московской губернии. Он представлял в Думе партию прогрессистов, что вполне соответствовало его политическим воззрениям. Скончался Николай Федорович 31 декабря 1917 года. Несмотря на сложное, бурное время,
516
Академия наук почтила его память заседанием 10 апреля (28 марта по новому стилю) 1918 года.
«Таковы результаты ученых исследований Николая Федоровича Каптерева,— подвел итог своей прощальной речи академик М. А. Дьяконов.— Их истина и непоколебимость теперь составляют достояние науки. В этом автор мог убедиться еще лично, и это явилось единственной наградой за ученый подвиг целой жизни: он мог спокойно умереть с сознанием исполненного ученого долга».
517
