Митрополит Филипп. Опричник
85
Духовные и светские власти быстро и решительно расправились с вольнодумцами-еретиками. Это соответствовало их общим интересам: предотвратить взрыв социального недовольства народных низов, на этот раз под флагом религиозным. Кроме того, во второй половине 50-х годов приближалась война за Ливонию. С образованием в конце предыдущего столетия единого Российского государства одной из его важнейших внешнеполитических задач стало возвращение русских земель в Восточной Прибалтике, у Финского залива, получение выхода к Балтийскому морю и тем самым к торговым путям в Западную Европу. Между тем власти с возмущением узнавали о бегстве некоторых еретиков во владения Великого княжества Литовского, в Швецию и Ливонию. О связях русских еретиков с реформаторами из Центральной Европы еще при Иване III они тоже, конечно, были хорошо осведомлены.
Реформационное движение удалось разгромить, и власти как будто могли быть спокойны. Вскоре, в 1558 году началась Ливонская война. Действиям русских армий поначалу сопутствовал успех — удалось захватить часть Ливонии и других земель, в 1563 году взять древний русский город Полоцк. Но падение правительства А. Ф. Ада-
86
шева («Избранная рада»), опалы и казни, бегство некоторых князей и бояр (А. М. Курбский и др.) от расправ за рубеж осложнили обстановку. Война затягивалась, на смену победам в 60-е годы пришли поражения. Царь Иван Грозный, с детства мстительный и жестокий, долго вынужден был прислушиваться к мнению видных государственных деятелей, оскорблявших его тираническую натуру, но затаил злобу на «обидчиков». При малейшей возможности он мстил им, и это создавало атмосферу неуверенности
87
и страха. Недовольных было много, и молодой царь, зная это, вместе со своими подручными повсюду вынюхивал крамолу, карал врагов, действительных и, еще больше, мнимых.
С введением в начале 1565 года опричнины репрессии усилились. Среди бояр снова распространяются недовольство царем, настроения в пользу князя Владимира Андреевича Старицкого. Иван Грозный через своих агентов-соглядатаев внимательно следил за всем, что говорили в Боярской думе. Накануне введения опричнины он вспоминал о «заговоре» бояр в пользу его двоюродного брата (1'553 г.): «И оттоле бысть вражда велия государю с князем Володимером Ондреевичем, а в боярех смута и мятеж, а царству почала быти во всем скудость».
В конце июня 1566 года Грозный созвал земский собор, который в начале следующего месяца вынес решение — не заключать мир с Литвой (в это время велись переговоры о прекращении войны из-за Ливонии и заключении мира), продолжать войну. Одновременно часть бояр и дворян потребовала от царя отменить опричнину, прекратить казни. В ответ последовали расправы — из двадцати бояр и окольничих, участвовавших в соборе, в последующие годы казнили девятерых, одного постригли в монахи. Погибли два царских казначея, печатник, более трети приказных дьяков и подьячих.
Недовольство испытывали не только многие бояре и князья, но и часть церковных иерархов. Еще во времена деда царя Ивана Грозного — великого князя Ивана III и его сына Василия III между светскими и духовными властителями не раз случались разногласия, а то и резкие столкновения. Претензии «священства» на моральное руководство мирской властью вызывали раздражение и отпор великих князей. Хотя светские властители в целом поддерживали, и это естественно, духовных феодалов (жаловали им земли и крестьян, судебные и податные льготы), но постоянно стремились ослабить их позиции в земельных и прочих делах.
88
Внук и сын обоих правителей воспринял от них подобный курс. Иван Грозный, с одной стороны, опирался на церковь в проводимой им политике централизации государства, в борьбе с реформационным движением и другими формами протеста низов; с другой — ограничивал рост церковно-монастырского землевладения, иммунитетные права духовных пастырей. С расширением репрессий, особенно после разделения страны на опричнину и земщину, царю пришлось столкнуться лицом к лицу с оппозиционерами не только из числа светских вельмож, по и церковных иерархов. Многих из них он подозревал в тайных симпатиях к старицкому удельному князю, в желании посадить его на царский трон. Измена мерещилась ему повсюду.
Царю доносили, что литовский король Сигизмунд II склоняет к бегству в Литву знатнейших русских бояр — И. П. Федорова-Челяднина, фактического главу земской Боярской думы; князей М. И. Воротынского, выдающеюся полководца, И. Д. Вельского и И. Ф. Мстиславского. Дело было весной 1567 года. Незадолго до того, в феврале, король пожаловал князю-беглецу Курбскому из своих владений целый город Ковель со всеми доходами. То же обещал и другим перебежчикам. Убеждая их, боярам напоминали о «жестокосердии нерассудительном» царя Грозного, его гонениях «без правды» на вельмож, разделении страны на опричнину и земщину. Речь шла, собственно говоря, о мятеже против царя земских бояр и их сторонников. И. П. Федоров-Челяднин, в это время уже попавший у царя в опалу, сидел воеводой в Полоцке, недавно отвоеванном у Литвы. Сюда шли к нему тайные грамоты от короля и его гетмана Ходкевича. Однако ла-(утчика, прибывшего из Вильно, Федоров выдал Грозному. Быть эмигрантом он не захотел.
От имени князей Воротынского, Вельского и Мстиславского королю направили ругательные письма, в составлении которых весьма заметно участие Ивана Грозного.
89
Добавили кое-что и словами: с ними к королю поехал И. Козлов, присланный им с письмами русским боярам. Это происходило летом того же года. Царь, как видно, в это время не верил в измену Федорова и трех князей.
Тогда же у озера и крепости Суши, около Полоцка, литовский отряд разгромил русских воевод, посланных Федоровым. Козлова, не успевшего добраться до Литвы, схватили и посадили на кол. Начались военные приготовления — новые наборы в опричное войско. Грозный и другие руководители опричнины готовятся к возобновлению террора, в котором видели испытанное средство наведения порядка.
Царь испытывает явное беспокойство, неуверенность. Тем же летом поползли слухи, что он посетил Кирилло-Белозерский монастырь, вел какие-то разговоры со старцами о своем пострижении в монахи. Оппозиционеры воспрянули духом. Прикидывали, кто будет царем в случае отречения Ивана IV. Старомосковская знать, занимавшая сильные позиции в земской Боярской думе, снова думает о Владимире Старицком, человеке, впрочем, недалеком и неспособном. Многое зависело от И. П. Федорова-Челяднина, главы влиятельной группировки в земщине, конюшего, что-то вроде блюстителя царского престола в экстренных ситуациях. Например, в начале опричнины, когда Иван Грозный удалился в Александрову слободу, Федоров возглавлял в Москве правительство из семи бояр — семибоярщину. Человек рассудительный и справедливый, к тому же, в отличие от многих других вельмож, не бравший взяток, он пользовался популярностью в простом народе.
По московским улицам и домам, в армии открыто говорили о заговоре земских бояр, о предстоящей смуте. Царю об этом сообщали, и он пребывал в постоянной тревоге. В первый день нового года, 1 сентября, Грозный дал тайную аудиенцию английскому посланнику и купцу Антонию Дженкинсону. Предложил английской королеве
90
военный союз двух стран и, что было совсем необычно ( но посол вскоре отметил в своем ноябрьском отчете), просил дать ему убежище в Англии — «для сбережения себя и своей жизни», чтобы «жить там и иметь убежище без опасности, пока беда не минует, Бог не устроит иначе». В Вологде начали даже строить суда, чтобы царь с семьей мог плыть в «поморские страны». Обо всем тоже стало известно в земщине. Здесь ликовали. А опричники затаились, ожидая,— что же еще сделает их повелитель, бездушный и нервный. Главное же: что будет с ними, если к власти придет Владимир Андреевич, а с ним — его сторонники из земщины?
...Победа литовцев под Сушей подвигла их к новому походу. Король направил армию к русской границе, в Борисов она пришла в декабре. А в конце сентября из Москвы на северо-запад, к ливонской границе вышли две русские армии — опричная и земская. В начале ноября они объединились. Но царь, возглавлявший опричное войско и весь поход, уже в середине месяца оставил армию и спешно уехал («погнал» на перекладных лошадях) в Александрову слободу. Перед отъездом собрал бояр и объяснил отмену похода распутицей, помешавшей подвезти осадные орудия, и многочисленностью литовской армии.
На самом деле причина была иной. Иван Васильевич получил известие о заговоре против него земских бояр и дворян во главе с Федоровым. Существовал ли он в действительности, сказать трудно. Но недовольство, негодование против насилий и казней опричников и Ивана Грозного получили в земщине широкое распространение. Некоторые земские бояре, очевидно, вели о том разговоры, причем снова высказывались за воцарение Владимира Андреевича. Но он-то и выдал заговорщиков, рассказал о тех словах, которые говорили в его присутствии некоторые из земских дворян во время похода. Старицкий князь, помимо прочего и весьма трусливый, побежал к двоюродному брату, чтобы на всякий случай
91
выгородить себя, спасти свою жизнь, когда дело дойдет до дыбы и плахи.
Началось следствие — в ход пошли и оговоры Старицкого, и письма Сигизмунда II к русским деятелям из земщины. Федорова царь сослал в Коломну, наложил на него огромный штраф — богатейший вельможа России, чтобы заплатить его, вынужден был отдать все свое состояние, продать драгоценную посуду, платье и прочее; при отъезде в ссылку просил у богатых монахов дать ему коня.
Снова начались опричные репрессии и погромы. Убивали сторонников Старицких или тех, кто когда-то служил у них, был как-то с ними связан. Среди них оказались и высшие церковные иерархи — сами митрополиты.
Еще 19 мая 1566 года, незадолго до начала работы земского собора, митрополичью кафедру оставил Афанасий — преемник известного Макария, умершего почти за два с половиной года до его такого серьезного решения (31 декабря 1563 г.). Об ушедшем на покой иерархе в верхах говорили, что он сделал так «за немощь великую». За пределами же дворца о митрополите, в свое время духовнике Андрее Протопопове, доверенном лице царя, близко стоявшем и к Адашеву, «Избранной раде», судили и рядили по-иному: недоволен-де старец тем, что царь и его «кромешники» многие насилия творят христианам. Один из иноземцев, А. Шлихтинг, бывший в то время в России, говорит о том же: «Некоторые знатные лица и вместе верховный священнослужитель сочли нужным для себя вразумить тирана воздерживаться от столь жестокого пролития крови».
Известно, что в декабре 1564 года, когда Грозный в гневе уехал в Александрову слободу и вскоре завел свою опричнину, Афанасий заступался перед ним за бояр и московских горожан. Но сам к нему не поехал, а послал Пимена, архиепископа новгородского. Очевидно, он был недоволен тем, что репрессии затронули близких ему людей из правящих верхов. Потому же за полгода до своего
92
отъезда царь упразднил податные привилегии митрополичьей кафедры.
На вакантный митрополичий престол царь своей волей посадил Германа, в миру — Григория Полева. Отец его Федор Иванович, в монашестве Филофей, в 1553 году проводил следствие по делу еретика-вольнодумца Матвея Башкина. Оба они, отец и сын, стали в 30-е годы послушниками Иосифо-Волоколамского монастыря. Как и все Полевы, они — обедневшие потомки смоленских князей, т. е. Рюриковичи, издавна были связаны со старицкими князьями. В 1551 году Германа назначили архимандритом старицкого Успенского монастыря, через два с половиной года — казначеем Волоколамского монастыря. Именно он привез в свою обитель того же Башкина. Через два года Герман стал архимандритом Свияжского монастыря, а 12 марта 1564 года — казанским архиепископом.
Когда Афанасий оставил кафедру, Герман был в Москве, позднее участвовал в земском соборе. Выбор царя остановился на нем по ряду причин: он долго служил в Волоколамском монастыре — цитадели правоверного осифлянства, показал себя ревнителем православия в недавно завоеванном Казанском крае, где сменил архимандрита Гурия Руготина, бывшего игумена того же Волоколамского монастыря, доверенное лицо царя Грозного.
Но новопоставленный митрополит совершенно неожиданно для монарха произнес поучение: царя-де ждет страшный суд за содеянные им дела, грехи. Имелись в виду, конечно, опричные насилия. Герман, очевидно, хотел разогнать тучи, нависавшие над князем Старицким и его двором. Кроме того, митрополит и «Максима Философа (М. Грека.— В. Б.) мало нечто, отчасти учения причастен был»; а ведь среди учеников афонского монаха были Сильвестр и Андрей Курбский, входившие в «Избранную раду», давно попавшую в опалу у мнительного деспота. Царь не стерпел обличения, и Германа, пробыв-
93
шего на митрополии всего два дня, тут же, по его, Грозного, воле, свели с нее.
Требовалась новая кандидатура, и царь призвал Филиппа, соловецкого игумена. Он долго убеждал его, и тот наконец согласился. В миру его звали Федором Степановичем, и происходил он из знатной старомосковской фамилии бояр Колычевых, от младшей ее ветви. Как и Романовы, давшие России менее половины столетия спустя новую династию, Колычевы вели свое происхождение от Андрея Кобылы. Их род стал известен в ту пору, когда князья московские вели борьбу за политическое первенство на Руси, объединение ее земель. Федор Колыч, внук Кобылы, жил во второй половине XIV столетия, в эпоху Калитовичей — детей и внуков Ивана Даниловича московско-владимирского, имел немалые земельные владения. Его потомки в XVI веке, а их было довольно много, служили и московским государям, и старицким удельным князьям.
Последнее обстоятельство привело к печальным последствиям для многих сторонников старицкого двора, в том числе и некоторых Колычевых. Для некоторых из них после «поимания» (ареста) в 1537 году князя Андрея Ивановича Старицкого, отца Владимира Андреевича и дяди Ивана Грозного, закончилась карьера, а то и жизнь. Правда, позднее некоторые из Колычевых заняли видное положение — вошли в Боярскую думу, в опричнину грозного царя. Но всякий раз, когда обострялась ситуация при дворе, их близость к Старице, давняя и не столь давняя, проновгородские симпатии обходились им дорого. В опалах и казнях погибли, по данным А. А. Зимина, 11 Колычевых. Но в то же время около десятка представителей этого рода входили в опричную гвардию Ивана IV.
Федор Степанович Колычев родился 11 февраля 1507 года. Его отец Степан Иванович около 1495 года владел поместьем в Деревской пятине Новгородской земли, участвовал в дипломатических переговорах со Швецией, за
94
что, вероятно, и получил любопытное прозвище — Стенстур (в Швеции Стен Стур старший был правителем страны, регентом в 1470—1497, 1501- 1503 годах; Стен Стур младший — в 1512—1520 годах) Умер он до 1561 года, когда его сын Федор, будущий митрополит Филипп, сделал вклад по «его душе» в Соловецкий монастырь.
В детстве и юности Федор Колычев познает «книжное учение» и правила «воинской храбрости». Служит при дворе великого князя в Москве. Но весной 1537 года в связи, очевидно, с «поиманием» Андрея Старицкого, бежит из столицы и спасает тем самым свою жизнь. В селении Кижи на Онежском озере, где ему пришлось скрываться, 30-летний Федор пасет скот у местного крестьянина. Затем перебирается еще дальше на север — в Соловецкий монастырь. Некоторое время пожив в нем без пострига, потом становится монахом; а лет через десять, в 1546 или 1547 году,— игуменом этой обители.
На Соловках еще весной 1538 года, когда Федор Колычев только появился в этих местах, случился сильный пожар, и «монастырь згорел весь до основания». Через год московские власти, чтобы снова поставить его на ноги, пожаловали монастырю земли в Выгозерской волости. Еще через два года разрешили специальной льготной грамотой продавать без уплаты пошлин шесть тысяч пудов соли.
С приходом Филиппа на игуменство монастырь получает еще большие льготы. Царь и правительство Адашева освобождают от податей монастырское подворье в Новгороде Великом; количество беспошлинно продаваемой соли довели до 10 тыс. пудов. Если многие монастыри в мае 1547 года лишились своих судебных и иных привилегий, то Соловецкому их оставили. Через три года игумен Филипп получил от Ивана IV две деревни в той же Выгозерской волости, при них — восемь соляных варниц; островок на р. Суме с тремя непашенными дворами. Местные крестьяне одну часть податей давали в казну, дру-
95
гую — Соловецкой обители. Правда, в июне 1555 года монастырь заставили платить пошлины с продажи соли. Но тут же царь пожаловал братии 26 деревень в Сумской волости (некогда ими владела Марфа Борецкая — вдова новгородского посадника до присоединения Новгорода к Москве), а также 33 варницы.
Получал монастырь и другие дары — земли и крестьян, деньги и утварь, колокола и прочее. Монастырь богател и рос, число монахов в нем дошло до двух сотен. Доходы и пожалования, весьма немалые, дали возможность братии и игумену, а у него обнаружились незаурядные таланты энергичного организатора, рачительного хозяина, предприимчивого и целеустремленного, развернуть обширную деятельность. Они придумывали одно за другим всякие технические и иные приспособления — то сеялку с десятью решетами, на которой работал только один старец; то чаны и трубы для варки кваса, который «сам сольется изо всех шанов, да вверх подоимут, ино трубою пойдет в монастырь, да и в погреб сам льется, да и по бочкам разойдется сам во всем». Устроили ветряные мельницы с мехами, и обитатели монастыря перестали вручную веять рожь. На выделке кирпича людей, которые «глину мяли», заменили «коньми».
При нем же, игумене Германе, на Соловках создали сложную систему каналов, соединяющих многочисленные озера; она до сих пор изумляет посетителей этих мест. Устраивал, обновлял игумен промыслы — соляной, железоделательный (о кирпичном уже сказано); водяные мельницы. Особое же внимание и усердие проявлял он к строительству каменных зданий. При нем построили Успенскую церковь, Преображенский собор, трапезную, келарню с мукосейней и хлебопекарней, хлебный и квасный погреба.
Соловецкий монастырь при Германе достиг больших успехов. Но достигались они немалым напряжением сил монахов, служебников и, главное, эксплуатацией крестьян,
96
принадлежавших обители. Когда начиналось (май 1552 года) возведение Преображенского собора, монахи удивлялись, спрашивали игумена: «О, отче... откуда имаши злато на воздвижение великия церкви?»
Автор жития святого Германа (конец XVI века), описывающий эту сцену, добавляет о тех же монахах, недовольных большим размахом строительства и трат: «Аще и не хотяще, но покоряющеся наставнику своему».
Но больше, разумеется, страдали крестьяне. Весной 1556 года жители села Пузырево Бежецкого Верха, полученного монастырем на помин души от И. В. Полева, послали к игумену Герману челобитчика — крестьянина Клевнева. Тот жаловался на соловецких приказчиков: они берут с них, крестьян, оброк и пошлины сверх положенного по окладам и жалованным грамотам. Один из них давал им взаймы хлеб под высокие проценты («в насоп») — на два третий (т. е. 33% от данного взаймы); кроме того, требовал давать поминки, пахать пашню «сверх окладу» и др. Игумен и соборные старцы специальной грамотой от 2 мая 1561 года упорядочивают повинности и взносы крестьян. Три с половиной года спустя по челобитью крестьян и наемных работников (казаков) Сумской волости то же происходит с раскладом («разрубом») повинностей между ними. Монастырские власти ограничивали размеры солеварения своих крестьян.
Историки спорят о том, был ли Филипп осифлянином или нестяжателем. Судя по тому, как он заботился о хозяйстве, богатстве монастыря, округлении его владений, вряд ли он был сторонником монастырского нестяжания. Уже будучи митрополитом, он шлет послание в Соловецкий монастырь с сообщением о вкладе новгородца Тучка Цветного — тот передает обители свой двор и сад, но просит это его владение обелить от оброка и сохранить за ним до его смерти. В другом послании Филипп дает наставление о том, чтобы монахи вычистили пруд, недавно выкопанный (для этого посылает из своих средств десять руб-
97
лей) : «А покинути его (не довести до конца работу с прудом.— В. Б.), ино от Бога будет грех, а от людей сором. А жаль прежних трудов и убытков. А уже готов и плотина сделана, только вычистить».
Далее он говорит, что в пруду следует развести рыбу. Для всех работ «людей наймовати и хлебом кормити своим».
Филипп периодически посещал Москву. Участвовал в заседаниях Стоглавого собора, встречался с царем. К нему хорошо относились руководители «Избранной рады». А протопоп Сильвестр, влиятельнейший при дворе человек, попав в опалу (1560 год), оказался в Кирилло-Белозерском монастыре, потом в Соловецком, где и скончался, по словам H. М. Карамзина, «любимый, уважаемый Филиппом». Сюда же еще раньше, в 1554 году, сослали Артемия, троицкого игумена, обвиненного в ереси. Он «побежал с Соловков» в Литву. Когда же его судили на соборе в Москве, два соловецких старца, Феодорит и Иоасаф Белобаев, отказались дать против него показания.
Поскольку за Филиппа высказались царь и Освященный собор, он стал в мае 1566 года главой русской церкви. С далекого Белого моря направился в Москву. При подъезде к Великому Новгороду, «яко три поприща», его встретила с дарами делегация жителей города. Они просили заступничества Филиппа перед царем, который давно, с 30-х годов, не любил их город, что-то готовил против него: «Уже слуху належащу, яко царь гнев держит на град сей».
Дело в том, что еще в 1537 году, во время событий, связанных с борьбой Андрея Ивановича Старицкого с Еленой Глинской, матерью Ивана Грозного, опальный князь вместе с другими «изменниками», т. е. своими сторонниками, хотел бежать в Новгород. Но его перехватили, «поимали», и он оказался в темнице. После того «заговора», и с годами все более, правитель держал свою нелюбовь, а потом и гнев на этот, как он полагал, центр измены и сепаратизма.
98
Те события были очень памятны и Филиппу: ведь из-за них он бежал со службы на великокняжеском дворе и постригся в монахи. Очевидно, просьбы и моления новгородцев многое сказали его сердцу и уму.
В Москву он приехал сразу после окончания заседаний Земского собора (последний день его работы — 2 июля). Обстановка была накаленной — только что группа соборных депутатов, бояр и дворян, потребовала от царя отмены опричнины. Иван Грозный и не думал уступать их требованиям.
Влиятельная группировка земских бояр во главе с И. П. Федоровым, над которым нависла угроза, и другие недовольные, а их было много, обратили свои взоры и помыслы к новопоставленному митрополиту. Приговор об его избрании состоялся 20 июля. И Филипп, человек решительный, твердый и суровый, потребовал, как сообщает этот документ, «чтобы царь и великий князь отставил опришнину. А не отставит царь и великий князь опришнины, и ему в митрополитех быти невозможно».
Последовали уговоры, но соловецкий игумен твердил, что его не убедит и решение собора и что царь должен сделать то, что он требует. Но тот, поначалу рассердившись, все же «гнев свой отложил» и, в свою очередь, потребовал от Филиппа, «чтобы в опришнину и в царьской домовой обиход не вступался, а на митрополью бы ставился».
В конце концов освященный собор и бояре уговорили Филиппа, и он согласился. В соборном приговоре зафиксировали два условия, своего рода компромисс между царем и митрополитом: «В опришнину ему (митрополиту.— И. Б.) и в царьской домовой обиход не въступатися, а по поставленьи за (из-за.— В. Б.) опришнину и за царьской домовой обиход митропольи не оставливати» и «чтобы митрополит советовал бы с царем и великим князем».
Когда царь заводил опричнину, то есть года за полтора до этих событий, он поставил условие: иерархи и вся зем-
99
щина должны отказаться от «печалования» за опальных и казнимых им «изменников». Теперь монарх делал по вопросу о «печаловании», «советовании» уступку, впрочем только на словах: с одной стороны, и до этого ходатайства, поручительства за опальных имели место (например, при митрополите Афанасии — за князя М. И. Воротынского) ; с другой — все эти «печалования» и раньше и позднее не мешали Грозному казнить и вешать по собственной прихоти и усмотрению.
24 июля Филиппа ввели на митрополичий двор, днем позднее состоялось торжественное поставление на престол. Вскоре новый владыка отдает распоряжения о поставлении архиереев — в епархии Полоцкую (сюда архиепископом он назначил Афанасия, бывшего кирилло-белозерского игумена и суздальского епископа — из князей Палецких с простарицкими симпатиями и антиопричными настроениями), Ростовскую (своего казначея Корнилия), Тверскую, Казанскую, Суздальскую и др.
Филипп встречается с Грозным и наедине, тайно убеждает, уговаривает его не совершать новых казней, отменить опричнину. В посланиях монастырям приказывает молиться за царя, который «за святые церкви» воюет против Ливонии и Литвы. Его заступничество оттянуло на целый год решение по делу о боярине Федорове.
По Житию Филиппа, к нему пришли «неции... благоразумнии истиннии правителие и искусние мужие, и от первых велмож, и весь народ» и просили «с великим рыданием» заступиться за опального боярина, который «смерть пред очима имуще и глаголати не могуще». Митрополит не мог не согласиться с просящими: «Бог не попустит до конца пребыти прелести сей».
Но опричные бесчинства продолжались — «кромешники» царя без следствия и суда рубили головы неугодным ему людям. Митрополит сознает свое бессилие. Подумывает о том, чтобы оставить кафедру и вернуться в родную Соловецкую обитель. Пишет туда печальное послание в
100
январе 1568 года. Но месяца три спустя митрополит дает бой гневливому и неуравновешенному царю. 22 марта, по сообщению Новгородской летописи, он бросает вызов: «Учал митрополит Филипп с государем на Москве враждовати о опришнины».
Дело происходило в Успенском соборе московского Кремля. Владыка вел службу, когда вошел царь «со всем своим воиньством, вооружен весь, наго оружие нося», т. е. с обнаженным оружием в руках. Опричники явились из Александровой слободы в Москву. Одеты все были в черные кафтаны и шапки. Столичные жители испуганно жались по своим подворьям, «видеша бо внезапу царствующий град весь облежащь; и, слышати страшно, явися той царь со всем своим воинством вооружен, наго оружие нося, едино лице и нрав имея». Так говорит о том дне Житие Филиппа.
Митрополит, увидев вошедших в храм насильников, отнюдь не испугался; напротив, стал обличать царя: «От начала убо несть слышано благочестивым царем свою им державу возмущати... За олтарем неповинно кровь льется христианская, и напрасно умирают... Не имаши бо на земли вышши себе, подобает бо ти, яко смертну, не возноситься, но, аки Богу, не гневатися... Ниже при твоих праотец сие бывало, еже твориши, ни во иноязыцех тако обреташеся... Престани от такового начинания... надобеть царство твое соединяти, но не разделяти, твоя бо есть едина держава. Люди своя в соединение устрой».
Грозный, разгневанный публичным обличением, отвечал резко, указывая на «измену» своих подданных, их замыслы против него, самодержца: «Что тебе, черньцу, до наших царьских советов дело? Того ли не веси: мене мои же хотят поглотити?.. И ближний мои отдалече мене сташа и нуждахуся (понуждаются.— В. Б.), ищущей душу мою и ищущей злая мне».
Сходно передают обличительную речь Филиппа современники — иностранцы Таубе и Крузе: «До каких пор бу-
101
дешь ты проливать без вины кровь верных людей и христиан?.. Татары, и язычники, и весь свет может сказать, что у всех народов есть законы и право, только в России их нет... Подумай о том, что, хотя Бог поднял тебя в мире, но все же ты смертный человек, и он взыщет с тебя за невинную кровь, пролитую твоими руками».
Спор между митрополитом и царем принял открытую и резкую форму, и монарх в ярости ударил посохом в пол: «Я был слишком мягок к тебе, митрополит, к твоим сообщникам и моей стране, но теперь вы у меня взвоете!»
Все же он просил благословения у владыки — трижды! И всякий раз Филипп отказывал! С негодованием царь Иван, Малюта Скуратов, Василий Грязной и другие подручные тирана покинули собор. Филипп одержал моральную победу над Грозным. Перед его уходом заявил, что и впредь не будет молчать, ибо его молчание «всеродную наносит смерть».
О том, что произошло в главном соборе Российского царства, быстро узнали и заговорили все — ив земщине, и в опричнине. Царь и его приспешники, особенно понуждал их к тому боярин А. Д. Басманов, глава опричной Боярской думы, ответили террором — уже на следующий день после диспута в соборе опричники ворвались на двор митрополита, схватили и отвели в темницу его главных советников, приближенных. Через несколько дней всех этих старцев провели по улицам Москвы и железными батогами забили до смерти. То же делали с многими слугами столичных бояр, стольников и других придворных.
Казнили и близких Ивану Петровичу Федорову людей, его советников. Грозный, Скуратов, Ловчиков с отрядами свирепствовали в его коломенских и новгородских имениях. Синодик опальных царя Ивана сохранил записи об этих погромах: «В Ивановском Большом отделано 17 человек да 14 человек ручным усечением конец прияша... В Бежецком Верху отделано Ивановых людей 65 человек да 12 человек, скончавшихся ручным усечением».
102
Одних слуг рубили саблями, других запирали в избы на барском дворе, подрывая их порохом. Все в имениях жгли, грабили, рубили скот, спускали воду. Людей пытали, требовали назвать имена «сообщников», казнили без следствия и суда. Всего по «делу» Федорова убили до 130—150 дворян, приказных служителей, около 300 холопов. Погибли и некоторые из Колычевых, родственников митрополита, многие видные военачальники, администраторы — из Морозовых, Шеиных, Сабуровых, Образцовых, Карповых и прочих. Были убиты дьяки И. Г. Выродков, прославившийся при взятии Казани (1552 год), П. И. Шерефединов и др., государственный казначей X. Ю. Тютин.
Летом того же года обострилась международная обстановка. Россия оказалась в полной изоляции. Назревала война с Турцией и Крымом, которые потребовали, чтобы Грозный отказался от Казани и Астрахани. Литовцы, не приняв новых предложений русских о мирных переговорах, 28 сентября штурмом взяли крепость Улу, в 40 верстах от Полоцка. Швеция, разорвав договор с Россией, готовилась к войне против нее. Английская королева не захотела заключить военный союз с русским царем.
Положение для Грозного становилось очень трудным, и митрополит, используя момент, снова во время службы в том же Успенском соборе повторяет призыв к отмене опричнины: «Отнюду же солнце в небеси, несть се слышано благочестивым царем свою им державу возмущати».
28 июля Филипп в третий раз поднимает гневный голос протеста. В тот день он служил в Новодевичьем монастыре. В соборе стояли царь и «кромешники». В толпе молящихся митрополит приметил опричника в тафье — шапочке восточного покроя. Не выдержал: «Се ли подобает благочестивому царю агаряньский закон держати?»
Царь, женатый в то время на черкешенке Марии Темрюковне Черкасской, окруженный придворными из тех же черкесов и татар, разгневался не на шутку. Вскоре
103
отдал приказ готовить суд над «клятвопреступником» — ведь митрополит преступал клятву, данную при вступлении в должность: не вмешиваться в опричные дела, в его, царя, «домовый обиход». Создали комиссию для посылки в Соловецкий монастырь — она должна была собрать материал о «порочном поведении» Филиппа. Самого митрополита от дел отстранили, отослали в Богоявленский монастырь, что в Китай-городе, за Ветошным рядом (торгом). Комиссию возглавили суздальский епископ Пафнутий, андрониевский архимандрит Феодосии, опричник князь Василий Темкин-Ростовский, дьяк Дмитрий Пивов. В нее же включили «многих от воиньскаго чину» — служилых детей боярских.
Митрополит, удалившись от дел, в отличие от митрополита Афанасия, отказался сложить сан — ведь при избрании на престол два года назад в соборном приговоре было записано обязательство: «по поставленьи за опришнину и за царской домовой обиход митропольи не оставливати».
Царь торопил работу следственной комиссии. Находясь в августе в своей Александровой слободе, готовил суд над строптивым владыкой. Новгородскому архиепископу Пимену шлет письмо, просит срочно прибыть в Москву — тот должен готовить собор для суда над Филиппом.
Комиссия прибыла в Соловки осенью, в сентябре. Опечатала казну. Опрашивала свидетелей, точнее — лжесвидетелей, среди них — соловецкого игумена Паисия, ученика Филиппа. Ему как будто обещали сан епископа, и он дал показания против своего учителя. Обвинения выглядели шаткими, неубедительными; еще до Соловков, в Москве, следователи пытались добыть данные у певчего одного из соборов Кремля, тоже лжесвидетеля, но получился конфуз. Теперь боялись того же.
Приближался суд. Чтобы обеспечить нужный для себя исход судилища, Грозный наносит удар по земской Боярской думе, возглавляемой Федоровым. 11 сентября в парад-
104
ных помещениях царского дворца собрали по повелению Грозного бояр и дворян, земских и опричных. Привели опального боярина. Грозный приказал ему надеть царские одежды и сесть на трон. Тот вынужден был исполнить приказ.
Иван Васильевич снял шапку, встал на колени и смиренно обратился к нему. «Ты имеешь то, что искал,— рассказывает об этом А. Шлихтинг,— к чему стремился, чтобы быть великим князем Московии и занять мое место. Вот ты ныне великий князь, радуйся теперь и наслаждайся владычеством, которого жаждал».
Разыграв недостойный фарс, а царь был большим любителем подобного скоморошества, он подал знак, и опричники набросились на несчастного боярина. Убив его, выволокли труп из Кремля, бросили на навозную кучу у реки Неглинной, где проходила граница между опричниной и земщиной Москвы.
Грозный в присутствии членов Боярской думы и других лиц обвинил Федорова в том, что он будто бы организовал оговор против него, хотел занять царский трон. Он лукавил, конечно: прекрасно знал, что разговоры в этом плане среди бояр и простолюдинов ведутся не о Федорове, а о Владимире Андреевиче Старицком. Двоюродный брат сам рассказал ему об этом. Но царю в этот момент важно было бросить тень на влиятельного главу земской Боярской думы, запугать его.
После убийства Федорова последовали казни его сторонников в Думе — в Москве и по другим городам убивали многих людей, в том числе шестерых Колычевых. Троюродному брату митрополита Филиппа Михаилу Колычеву, окольничему, ближайшему сподвижнику Федорова по Думе, отсекли голову, и царь велел, зашив ее в мешок, отвезти к опальному владыке в монастырь. Но «преломить его душу» накануне суда, на что надеялся тиран, ему не удалось.
Вскоре созвали собор. Филипп накануне сумел как будто убедить иерархов, его участников, сообща выступить
105
против опричнины. Но как только начались заседания, от единства ничего не осталось. Одни епископы безмолвствовали «страха ради», другие были убежденными противниками митрополита (новгородский Пимен, рязанский Филофей, особенно царский духовник Евстафий — «яве и втаи» доносил на Филиппа). Большинство участников собора, по Житию Филиппа, откуда взяты эти сведения, «ни по Филиппе поборающе, ниже по цари, но яко царь восхощет, тако и они»; «никто не смеяше противу что реши, что царя о том умолити и, кто его возмущает, тем бы запрети™».
Боярская дума после недавнего кровопускания тоже молчала, не протестовала. Она выслушала показания Паисия, соловецкого игумена, и еще десятерых монахов, привезенных в Москву. Потом те же свидетели-оговорщики из Соловков «изнесли» свои «многословные речи» против Филиппа перед собором. В нем участвовали Боярская дума, Освященный собор, представители дворянства.
Стойкий и храбрый митрополит отверг все обвинения, снова обвинял царя, требовал отменить опричнину. Убедившись, что члены собора не на его стороне, он заявил, что оставляет митрополичий престол. Но не таков был царь, чтобы с миром отпустить свою жертву. Не признал его отречения, и судилище продолжалось. 4 ноября собор признал его виновным в «порочной жизни» и лишил сана.
Таубе и Крузе сообщают, что царь настоял, чтобы Филипп, надев одежды, провел последнюю службу. Она состоялась на «великий праздник» 8 ноября в кремлевском соборе при большом стечении народа. И здесь Грозный осуществил свою месть, нанес последний удар: в собор ворвались опричники, и при общем замешательстве Басманов прочитал царский указ о низложении Филиппа. Кромешники-душегубы сорвали с него святительские одежды, посадили в простые сани и отвезли в Богоявленский монастырь.
Вскоре Филипп оказался в «злосмрадной хлевине»,
106
ему давали четыре алтына в день на пропитание. Затем отправили в тверской Отрочь монастырь на вечное заточение. Приставили к нему царского соглядатая — С. Кобылина.
Грозный щедро наградил иереев и монастыри, поддержавших его в борьбе со свергнутым митрополитом. Архиепископа же казанского Германа, выступившего в защиту Филиппа, казнили 6 ноября. Через пять дней собор избирает нового митрополита — Кирилла, архимандрита Троице-Сергиева монастыря.
Филипп после низложения прожил недолго, немногим более года. 23 декабря 1569 г. в его обитель явился любимый царский опричник-палач Малюта Скуратов. Царь с войском в это время шел походом на Новгород Великий — карать «изменников». Захотелось ему, как носилась молва в народе, получить благословение бывшего митрополита. Если это так и было, то Грозный разыгрывал очередной
107
фарс. Филипп, конечно, отказал ему в поддержке нового погрома «кромешников», и вскоре пришел последний его час — Малюта безжалостно задушил непреклонного старца.
Царь после этого сделал «перебор» иерархов, как сторонников покойного Филиппа, так и его противников. Грозный нанес сильный удар церкви, подчинил ее всецело своей самодержавной воле. Митрополита Филиппа русская церковь причислила к лику святых. Каких-нибудь два десятилетия спустя после его мученической кончины безвестный соловецкий монах составляет Житие Филиппа. Сведения о борьбе и смерти мученика заносят в свои труды летописцы. Все они сохранили и донесли до нас память о бесстрашном и гордом правдолюбце, имевшем смелость
108
выступить против деспота-царя и его кровавой опричнины, сложившем голову за «други своя».
Как и другие институты русского общества, церковь под пятой самодержавной власти пыталась отстаивать свою самостоятельность. В XVII веке Никон, перед тем как занять патриарший престол, перевез останки Филиппа в Москву, заставив нового царя Алексея Михайловича публично осудить злодеяние Ивана Грозного. Однако и судьба Никона была трагична.
109
