Реакция российского общества на НРД
Профессор Джеймс Бекфорд как-то заметил, что, несмотря на относительно небольшую численность, НРД оказываются призмой, через которую можно понять, как «работают» общественные струк-
163
туры и культура. Эта проблематика имеет много измерений. Я попытаюсь показать лишь некоторые аспекты того, как под воздействием различных групп участников «полемики» о культах формировалось общественное мнение о НРД.
1. Антикультовое движение (АКД) объединяет тех, кто находится в активной оппозиции к НРД. Желание решить то, что они определяют как серьезную проблему, сводит вместе целый спектр разных людей. АКД включает в себя некоторых родителей, категорически не одобряющих членство своих детей в НРД; бывших членов НРД, определяющих свой опыт в этих группах как негативный; некоторых представителей более традиционных религий; иногда психологов и психиатров, которые считают, что участие в НРД плохо сказывается на психологическом здоровье их клиентов; а также некоторых юристов и политиков, уверенных в необходимости антикультовой государственной политики. Мне кажется важным подчеркнуть, что, несмотря на общность целей, участники АКД различаются характером опыта и интересами.
В большинстве стран АКД начиналось с группы обеспокоенных родителей28. Их реакция на НРД отражает сложный комплекс впечатлений об изменениях, происходящих в поведении новообращенных, динамику семейных отношений и того, что родители узнают об этих группах из внешних источников. Подобный сложный характер родительских реакций не оправдывает ни прямое отвержение родительских оценок НРД, ни их некритическое принятие.
Во многих случаях, как, например, в отношении некоторых аспектов деятельности Великого Белого братства, родители, безусловно, имели повод для беспокойства. Проблема, однако, в том, что наблюдаемый эффект участия в этих группах, как правило, объяснялся ссылками на «зомбирование», «кодирование» или «программирование» (своеобразные российские эквиваленты популярных западных представлений о «промывании мозгов» и «контроле сознания»), которые скорее уводили от понимания проблемы и сводили ее лишь к «злостному» привнесенному влиянию. С другой стороны, во многих случаях беспокойство усиливалось, а иногда и было вызвано тем, что родители узнавали об этих группах из внешних источников, таких как СМИ или некоторые «эксперты».
Потребность в экспертизе, знании и объяснениях сделала заметной работу другой антикультовой группы, получившей название Информационно-консультативного центра священномученика Иринея
164
Лионского (далее ИКЦСИЛ), который был организован в 1993 г. под эгидой Отдела образования и катехизации Московского патриархата. ИКЦСИЛ оказал значительное воздействие на формирование как идеологии российского АКД, так и того типа представлений об НРД, который получала российская общественность. Понимание НРД руководителем ИКЦСИЛ А. Дворкиным определяется чрезвычайно негативным и сверхобобщенным подходом к целому спектру глубоко различных групп, от мормонов до «Гербалайфа», которые он объединяет в единую «генетическую» категорию «тоталитарных сект»29. А. Дворкин представляет их как «мафиозные структуры», любая из которых может закончить свое существование массовым самоубийством. Такое представление логически ведет к предупреждению о том, что «секты» — одна из главных опасностей для России, так как их цель — «не только завербовать ничего не подозревающую молодежь, но и придти к власти» (Дворкин А., 1995, с. 7, 9, 11).
Среди тех факторов, которые облегчили легитимацию подобного подхода, были ассоциация ИКЦСИЛ с РПЦ, с одной стороны, и его связь с некоторыми антикультовыми группами на Западе — с другой. Речь идет прежде всего о Диалог-центре в Архусе (Дания) и Берлине, которые на протяжении по крайней мере последних 6 лет активно снабжали ИКЦИЛ селективно подобранным негативным материалом о «сектах». Более того, через сотрудничество с ИКЦСИЛ их руководители, Иоханнес Огорд, профессор (ныне на пенсии) миссиологии и экуменической теологии30, и пастор Томас Гандоу, берлинский уполномоченный Лютеранской церкви по вопросам культов, сыграли важную роль в формировании идеологии российского антикультизма. Значительную роль в этом отношении сыграл прошедший в мае 1994 г. в Москве Международный христианский семинар «Тоталитарные секты в России», который заявил, что деятельность «тоталитарных сект [...] носит неприкрытый характер экспансии, направленной на подрыв безопасности, гражданского мира и всех устоев Российского государства»31.
Роль пастора Гандоу как активного участника «полемики о культах» как в России, так и на Западе, интересна с точки зрения того, как негативный образ НРД создается на международном уровне. В России Гандоу представляет западную позицию как исключительно ан-тикультистскую, создавая впечатление, что это характерно даже для американского правительства32. Он предупреждал российское общество, что члены «тоталитарных сект» не могут бьггь законопослушными
165
гражданами и что они представляют особую опасность для «молодых демократических государств», которым стремятся «навязать свою систему ценностей»33. С другой стороны, он бил тревогу на Западе по поводу якобы огромного успеха «сект» в Восточной Европе, в том числе в России34. При этом Гандоу признается в наличии у него политического намерения подтолкнуть как Россию, так и Запад, к введению антикультового законодательства. В марте 1995 г. он «хвастался, что "давал совет" российскому правительству о том, как надо обращаться с культами». Он надеялся на то, что как только русские примут закон против этих групп, Европейский парламент обсудит это и возьмет на вооружение. В конечном счете, он выразил мнение, что если Европа займет строгую позицию против культов, американское правительство тоже последует этому примеру35.
Своеобразным примером практического контркультизма является работа Центра реабилитаций жертв нетрадиционных религий имени А. С. Хомякова. Отец Олег Стеняев, основатель Центра, практикует что-то вроде добровольного депрограммирования и считает членов НРД (и других «нетрадиционных» религий) «заблудшими душами», которые нуждаются в помощи, для того чтобы вернуться в лоно церкви. Если верить сообщениям прессы, сотрудники Центра признались, что им «приходится вырывать человека из секты [...] и прятать его на разных квартирах. [...] Самым надежным местом считают православные монастыри»36.
Консолидация российского АКД произошла в течение довольно короткого периода, через серию конференций, участие в политических кампаниях, как, например, кампания против Закона 1990 г. «О свободе вероисповеданий», а также ряд судебных процессов. С точки зрения организации, российское АКД явно не имеет той разветвленной и четкой организационной структуры, как, например, Американский фонд семьи (АФФ). Скорее, это сеть различных групп и индивидуумов, которых объединяет идеология, сформировавшаяся в результате «скрещивания» западной антикультовой риторики (вроде «промывания мозгов» и «контроля сознания») и отечественного подхода, несущего отпечаток опасений по поводу «разрушающего западного влияния». Так, одна из антикультовых групп описывает «религиозную секту», которая «разрушает психологические основания личности, семьи и общества через навязывание неестественных моральных и этических требований, которые чужды российскому общественному укладу».
166
2. Частью процесса профессионализации АКД, особенно в США, было его все возрастающее взаимодействие с определенной группой психиатров и психологов, которые разработали, в более академической манере, изначально довольно туманные и заимствованные из популярной прессы идеи о «контроле сознания» и «промывании мозгов» (Bromley D., Shupe А., 1994). Эти теории, казалось, объясняли озадачивающе «нерациональный» выбор некоторых молодых американцев, которые предпочитали участие в «странных» религиях многообещающей карьере в качестве юристов, врачей или журналистов.
В России, однако, подобные западные теории используются для легитимации идущих гораздо дальше и всеобъемлющих утверждений о том, что, например, «идеология всех культовых новообразований направлена на деструкцию национальной духовности», которая включает «духовную симфонию» традиционных религий с государством. Из этого вытекает, что данные «новообразования противостоят интересам государства [...] вплоть до использования своих адептов в шпионских или террористических актах» (выделено мной. — М. Ш.)37.
Западные дискуссии о проблемах влияния НРД на психологическое здоровье чрезвычайно сложны; несмотря на это, утверждения российских антикультистов обычно подкрепляются крайне выборочным использованием западных материалов. Обзоры, подобные цитированному выше, обычно основываются на определенно подобранных теориях и концепциях, многие из которых серьезно дискредитированы в научных и юридических кругах38; некоторые ключевые работы просто не упоминаются39; а иные представлены так, что их центральные выводы оказываются отброшенными.
Так, ссылаясь на работу С. Левина, американского врача, Ф. К. Кондратьев и др. упустили его основной вывод: что участие в НРД следует связывать с проблемами взросления, в первую очередь, с ситуацией в семье. Левин далек от того, чтобы во всем винить «культы», и не принимает идею «контроля сознания». Более того, проблемы, которые многие действительно испытывают при выходе из НРД, нужно, с его точки зрения, изучать в более широком контексте положения людей до и после участия в этих группах. Он призывает к профессиональной и человеческой деликатности и предупреждает против попыток «вытащить» молодых людей из «культов» через навязанное «депрограммирование», ибо, по его данным, те, кто этому подвергся, оказались в еще более трудном положении, чем до вступления в группу (Levin, 1984, р. 177).
167
Этот пример указывает на главную проблему с негативно-выборочным подходом к западным источникам. В них академическое и взвешенное обсуждение методологий, теорий, гипотез и, главное, эмпирических данных pro или contra подменяется политически перегруженными спекуляциями. Западная же критика антикультовых концепций огульно отвергается на том «научном» оснований, что критики «ангажированы сектами» (Кондратьев Ф. К. и др., 1998, с. 8).
При этом забытыми оказываются реальные проблемы, разумный подход к которым мог бы быть найден, например, у того же С. Левина. В то же время, очевидная неспособность показать наличие оригинальных эмпирических данных, касающихся России, восполняется такими доморощенными терминологическими изобретениями, как «сектомафия», «сектомания» или «сектоманьяк».
Мне представляется, что помимо желания подкрепить некую идеологическую позицию выборочными ссылками на западные авторитеты, существует определенное «философское родство» между российскими и многими западными антикультистскими исходными представлениями о «психологической норме». Согласно этим представлениям, склонность некоторых НРД в определенный момент их развития бросать вызов принятым светским нормам и стилю жизни является признаком «плохой приспособляемости («малой адаптивности»), якобы характерной для всех НРД в любой период их становления. Можно предположить, что в обоих случаях подобные представления восходят к некоторым жестким секуляристским вариантам психоаналитической теории на Западе и к советскому наследию квазимарксистского антирелигиозного конформизма в России40. Однако в последнем случае поиск новых ориентаций происходит не столько в рамках науки, сколько оппортунистически, и ведет к странной смеси ссылок на «западные теории», с одной стороны, и на «традиционную» религиозную норму — с другой41.
3. Позиция Русской Православной церкви в отношении «тоталитарных сект» была, безусловно, критически важной для легитимации того вида антикультизма, который возник в России. Крайне негативно относясь к прозелитизму вообще (см. следующую главу), РПЦ рассматривает деятельность «тоталитарных сект» как его особо опасную форму. Более того, неоднократно цитированное определение Архиерейского Собора 1994 г. говорит об опасности не только самой деятельности этих групп, но и связанных с ними «воззрений», которые «разрушают традиционный уклад жизни, сложившийся под влиянием Православной цер-
168
кви, единый для нас духовно-нравственный идеал, угрожают целостности национального самосознания и культурной идентичности».
Столкнувшись с новой и, кажется, неожиданной для нее проблемой42, РПЦ в течение довольно короткого времени создала ряд миссионерских антисектантских центров (в Москве, Твери, Новосибирске и других городах) и специальный Миссионерский отдел. Подобную оппозицию можно, безусловно, ожидать от любой церкви, которая стремится защищать свою теологическую и нравственную позицию. С другой стороны, вырабатывая и формулируя свое понимание и отношение к «сектам», руководство церкви неизбежно выбирает из различных и далеко не во всем совпадающих источников, существующих как внутри, так и вне ее43. Легко увидеть, что те источники, из которых церковные миссионеры исходят в своем понимании феномена (точнее, феноменов) сект, сформированы под значительным влиянием западного секулярного антикультизма — несмотря на постоянные апелляции к «православной традиции»44.
4. Так как образ НРД в средствах массовой информации обсуждается в главе А. Агаджаняна, я добавлю только несколько коротких комментариев.
Так же как и в других странах, российские СМИ были основным источником массовых представлений об НРД. В своем детальном анализе того, как особенности функционирования СМИ влияют на характер освещения ими НРД, Джеймс Бекфорд говорит об использовании СМИ «негативно обобщенного события», т. е. «конструировании непрерывности между отдельными несвязанными историями путем помещения информации об определенном событии в контекст негативно обобщенного образа "культов" (Beckford J., 1999, p. 108; Borenstein E., 1995, p. 249—266; Driel V. van, Richardson J., 1988, p. 37—61). Обращаясь к теме «культов», СМИ, как правило, напоминают нам о стандартном наборе ужасов, таких как «массовые самоубийства», «криминальные акты» и «развратные гуру», как будто сообщаемое событие со всем этим генетически связано. Нетрудно заметить родство этого подхода тому, который характерен для «экспертов» из АКД, так что неудивительно, что последние так часто являются как раз теми, от кого СМИ ожидают соответствующих «комментариев» (или кто их предлагает сам). Более того, в России довольно обычный в западных СМИ стандартный лейтмотив о «деструктивных культах»45 часто вливается в более широкую тему «духовной агрессии против России». В результате эта тематика сильно политизируется, и создается почва для политических скан-
169
далов, как, например, обвинения премьера или лидера одного из основных политических блоков в «связях с Сайентологией»46, а также, по описанной выше логике, со «всеми культами».
5. Реакция государства и политиков. Один из крупнейших исследователей того, как возникает «моральная паника», Филип Дженкинс, писал, что «секты прекрасно выполняют функцию сплочения, так как они представляют собой образ "общего врага", "опасного аутсайдера", против которого "общественность" может объединиться и вновь подтвердить общепринятые стандарты и убеждения. В зависимости от правовой и культурной среды, характерной для данного общества, напряжение между сектами и "общественностью" может вылиться в активное преследование или принять форму остракизма и навязывания негативных стереотипов» (Jenkins Р., 1996, р. 158).
Понятие «моральной паники» вовсе не означает создания проблемы «из ничего». Оно означает, однако, что изначальный реальный повод для беспокойства обрастает потоком мифов и негативных стереотипов, порождая преувеличенные страхи и основанные на них политические решения. Однако возникновение «моральной паники» не сводимо лишь к результатам деятельности определенных групп людей (именуемых иногда «моральными предпринимателями»), заинтересованных в поддержании и распространении подобных стереотипов, в адекватность которых они могут искренне верить (Jenkins Р., 1996, р. 170; Becker H., 1963, ch. 8). Что обычно игнорируется — это исследование реального характера и масштабов явления47.
В течение довольно короткого времени, примерно между 1993 г. и 1996 г., реальное беспокойство сравнительно небольшого числа людей переросло в нечто, напоминающее «национальный антисектантский поход». Во многом, безусловно, это было вызвано всеобщим изумлением, а в некоторых случаях — страхом из-за «наглядного» примера Великого Белого братства. НРД, определенные как «тоталитарные секты», стали коллективно изображаться как причастные к фактически любой социальной проблеме, волнующей страну. Они «внесли вклад» в экономический развал, рост преступности, коррупцию, политические диверсии, шпионаж, моральное растление, наркоманию. И даже «ухудшение генофонда нации». Подобные обвинения перепечатывались из публикации в публикацию, из популярных изданий в официальные документы, часто без ссылок или со ссылками на неназываемых «экспертов». Более того, круг обвиняемых постоянно расширялся, все более вбирая в себя не только «новые» и «ста-
170
рые» НРД, но и всех миссионеров «иностранных религий». Содержание этих публикаций отражалось в правительственных решениях, например, правительственной Программе 1996—1997 гг. по усилению борьбы с преступностью, программах политических блоков на парламентских (1995 г.) и президентских (1996 г.) выборах, заявлениях Государственной Думы, ряде антимиссионерских региональных законов; кульминацией процесса стал Закон 1997 г. о свободе совести (см. следующую главу). Кроме того, подобные публикации становились основой свидетельских, в том числе экспертных, показаний в судебных процессах, влияя на их ход, а иногда исход. Наконец, круг замыкался, когда официальные решения перекочевывали в качестве ссылок в «научные» и «аналитические» материалы48.
Если бы то, о чем говорили и с чем боролись «моральные предприниматели», подтверждалось бы установленными фактами, действия чиновников и политиков были бы вполне логичными. Проблема, однако, в том, что фактических, научных и правовых свидетельств о том, что сотни или даже «тысячи» НРД являются «криминальными структурами», представлено не было — несмотря на многочисленные проверки и расследования49. Я хотел бы повторить простую истину: все это не значит, что члены НРД не могут совершать преступлений или других предосудительных поступков. Это значит, однако, что никаких свидетельств, что они делают это чаще, чем представители других общественных групп, или что они это делают потому, что они принадлежат к НРД, нет. Если, конечно, не объявлять саму принадлежность к НРД преступлением.
И последнее наблюдение. Попытки легитимизировать государственную антисектантскую политику часто оправдывались ссылками на ситуацию на Западе (например: Логинов А., 1997). Можно утверждать, что это еще один элемент конструирования «моральной паники», ибо по многим причинам цитируемые западные документы не могут считаться первичными свидетельствами «антиобщественного» характера НРД. Во-первых, эти решения сами по себе являются результатами определенного отбора преимущественно негативной информации о НРД. По этой причине они подвергались серьезной критике как со стороны ученых, изучавших проблему эмпирически, так и со стороны политиков и церковных деятелей50. Во-вторых, общеевропейские документы часто цитируются таким образом, что балансирующие предупреждения, например, о том, что большинство НРД действуют вполне легально, опускаются51. В-третьих, игнорируется тот
171
факт, что многие западные страны, такие как Великобритания, Швеция, Голландия, Дания и многие другие, вообще не видят необходимости выделять НРД в специальную проблему. Так, шведская парламентская комиссия52, исследовавшая деятельность НРД в стране, пришла к выводу, что «огромное большинство членов новых религиозных движений черпают позитивный опыт из своего участия в них. Они следуют той идее или доктрине, которая соответствует их личным нуждам. Членство (в НРД. — М. Ш.) в большинстве случае продолжается в течение короткого периода времени; выход обычно достаточно безболезнен...». Следует отметить, что в отличие от своих аналогов в некоторых других странах, шведская комиссия исследовала огромное количество групп в самой Швеции, а также изучила политику других государств, в том числе Франции и Германии.
