Региональные антимиссионерские законы
Поразительное сходство между региональными законами в разных частях страны указывает на сходные тревоги и единую модель разрешения проблем19.
Различение между «традиционными» и «нетрадиционными» религиями и между российскими и иностранными конфессиями свойственно почти всем региональным законам. Закон Свердловской области и проект закона Ярославской различают «традиционные» и «нетрадиционные» религии. Тверской, хабаровский и калининградский законы имеют дело с теми иностранными организациями, которые «канонически или в ином отношении находятся в подчинении у зарубежной религиозной организации» (как сформулировано в статье 5 хабаровского закона). В ряде этнических регионов законы выделяют некоторые религии, которым предоставляется привилегированный статус. Так, законы республик Тыва и Бурятия ставят в благоприятное положение шаманизм, буддизм и Русскую Православную церковь. Некоторые законы дают специальный статус отдельным институтам, представляющим местные традиционные верования. Так, Указ Президента Чувашии признает только «Чебоксарско-Чу-
198
вашскую епархию [Русской Православной церкви] и Духовное управление мусульман Чувашской республики». Самые последние законы, принятые в Татарстане и Дагестане, признают только один мусульманский административный центр и ставят вне закона деятельность всех иных мусульманских групп, которые не подчиняются юрисдикции этих центров.
Местные законы отразили то, как сама суть деятельности «заграничных» религий понималась законодателями. Тверской и калининградский законы исходят из того, что иностранные религии привлекают россиян не вследствие разделяемых верований, но вследствие ассоциации «с иностранной религиозной организацией». Закон Республики Калмыкия утверждает, что эти группы представляют «угрозу национальным обычаям, традициям и нравственности общества». Группа также может вызвать подозрения, так как система ее вероучения ранее «никогда не была известна» в регионе, как заявляется в законе Хабаровского края. Но еще более примечательно то, что многие пункты региональных законов основаны на представлении, что некоторые миссионерские организации — это на самом деле «тоталитарные секты, которые используют методы психологического воздействия, являющиеся психонасилием, приводящим к навязыванию нетрадиционных религиозных воззрений, разрушению личности и сознания человека, а также имеют деструктивный характер в отношении семьи, общества и государства в целом» (статья 10.4 закона Республики Тыва). Нетрудно видеть, как эхо «полемики о сектах» достигло далекой южносибирской республики, как, впрочем, и тех, что ближе к центру: один из более ранних законодательных проектов в Татарстане использовал термин «тоталитарные харизматические секты».
Если деятельность «иностранных религий» понималась таким образом, то из этого с неизбежностью следовали превентивные законодательные меры, которые обычно включали следующие моменты.
1. Обязательная регистрация и запрет на деятельность незарегистрированных групп.
2. Учреждение специальных контролирующих органов с полномочиями оценивать верования и изучать деятельность религиозных организаций, давать рекомендации или принимать решения по поводу их регистрации.
3. Запрет на некоторые виды деятельности, которые могут иметь негативные последствия для индивидов, групп или общества в целом (как об этом говорится в законе Республики Тыва). Законы обычно не
199
перечисляют эти виды деятельности, а лишь описывают их в очень расплывчатых и расширительных терминах, оставляя возможность для произвольных административных и сомнительных юридических действий.
4. Ограничения или препятствия для миссионерской деятельности в общественных местах. Это может быть полный запрет, как в законе Пермской области, или административные сложности с арендой помещения, как в законе Свердловской области.
5. Ограничения на въезд иностранных миссионеров и наблюдение за их деятельностью в регионе. Это может включать требование получения отдельной визы для въезда в данный регион и специального разрешения на ведение религиозной деятельности, за которой затем производится наблюдение. Это требование является примечательной чертой закона Приморского края, и оно особенно настойчиво выполнялось в этом регионе.
Вообще «миссионерская деятельность», как ее расширительно толкуют в местных законах, описывается как что-то чуждое и представляющее угрозу. Более того, в некоторых случаях были воздвигнуты юридические барьеры, чтобы отгородиться от других российских регионов. Так, проект распоряжения мэра г. Астрахани требовал специального разрешения от городских властей для миссионеров из других российских регионов.
В значительной степени эти законодательные меры отражали реакцию местных властей на новую ситуацию растущего религиозного разнообразия и, возможно, растерянность перед лицом множества новых форм религиозной деятельности. Надо признать, что в некоторых случаях миссионеры использовали довольно неделикатные, с точки зрения привычных культурных установок, способы обращения в свою веру и даже нарушали российские административные законы. Но нет никаких оснований утверждать, что в целом миссионеры менее законопослушны, чем российские граждане или другие группы приезжающих в страну иностранцев. Эту ситуацию следует отличать от тех случаев, когда религиозная мотивация переплетается с политиче-ской, как это происходило в некоторых регионах Северного Кавказа. В действительности именно общая атмосфера социальной и политической нестабильности ведет к подозрению, что иностранные миссионеры «должны иметь» какую-то иную программу помимо миссионерской.
Исследование ситуации в семи российских регионах Поволжья и Дальнего Востока, проведенное Харри Хейно, Киммо Каариайеном
200
и автором этой статьи в 1997 г. и 1998 г., а также данные социологических опросов позволяют утверждать, что местные люди, включая простых православных верующих, хотя и реагируют по-разному, высказывая гамму чувств от опасения и любопытства до раздражения и презрения, не считают миссионерскую деятельность большой проблемой. Энергичная оппозиция обычно исходила от высокопоставленного духовенства местных религиозных конфессий и от активистов антикультового движения, которые иногда находили преданных союзников среди местных чиновников. Стоит отметить, что во многих случаях сами миссионеры высказывали враждебность по отношению к другим миссионерам, особенно из более новых религий, и считали противостояние «культам» частью программы своей миссионерской деятельности.
Более того, наше региональное исследование и данные из других регионов указывают на то, что существующие региональные законы далеко не полностью воплощались в жизнь. Уже летом 1997 г. многие государственные служащие говорили нам, что местная ситуация стабилизировалась. Когда их просили назвать те группы, к которым можно было бы применить существующее ограничительное законодательство, местные чиновники обычно делали туманные ссылки на «тоталитарные секты» или иногда упоминали группы, которые, как позднее выяснилось, никто никогда не видел в данном регионе. У нас сложилось впечатление, что трудно было бы найти группы, которые подпадали бы под суровые описания, подобные тем, что имеются в законе Республики Тыва. Возможно, что антимиссионерское законодательство следует рассматривать с точки зрения «предвосхищающей» природы «боязни культов», о которой говорят некоторые исследователи общественной реакции на НРД.
Наши данные также показывают, что, несмотря на разговоры о «бесконтрольности», как раз в контроле над региональной религиозной ситуацией не было недостатка. Действительно, в каждом регионе, в котором мы побывали, были чиновники, отвечающие за наблюдение над религиозной деятельностью, особенно над более новыми конфессиями. В большинстве случаев эти чиновники работали в тесном сотрудничестве с другими отделениями местной администрации.
В некоторых регионах предпринимались дискриминационные меры против «зарубежных миссионеров» или вообще религиозных меньшинств независимо от того, существовало ли в регионе свое религиозное законодательство. Так, отдел юстиции Воронежской области
201
особенно отличался своими отказами в регистрации религиозных меньшинств, хотя в регионе не было собственного закона (Верхов-ский и др., 1999, с. 77). Дискриминация на местах также проявлялась в виде задержания членов как российских, так и иностранных новых религий местной милицией, отмене регистрации религиозных общин, отказе сдать в аренду помещения для богослужения, разгоне религиозных собраний специальными милицейскими отрядами и дискриминации членов небольших религиозных групп на работе (Верховский и др., 1999, с. 71, 77—78, 91; Левинсон Л. С., 1997, с. 52—71).
Негативная реакция во многом происходила из-за недостатка достоверного знания о новых группах и из-за того, что известия поступали из средств массовой информации, — во многом по сценарию, описанному в предыдущей главе. Хотя религиозные предрассудки ни в коем случае не ограничиваются российскими регионами, характер действий по отношению к новым религиям в некоторых местах указывает на то, что предрассудки там стали систематическими и часто определяли местную религиозную политику, то есть институционализировались.
Давление со стороны регионов сделало пересмотр Закона 1990 г. почти неизбежным.
