Глава 11. Свобода совести в современной России

В начале 1990-х гг. продолжалась активизация деятельности религиозных организаций, начавшаяся в конце предшествующего десятилетия. Число официально зарегистрированных религиозных объединений постоянно увеличивалось. В 1992 г. в РФ их было 4846, а в 1995 г. — уже 11532. Религиозные организации обрели такую внутреннюю свободу, которой они не имели никогда ранее в российской истории. Проводившиеся ими соборы, съезды, конференции уже не согласовывали свои предстоящие решения с властями и были избавлены от необходимости выражения ритуальных благодарностей в их адрес. Если не каждый день, то почти каждый месяц происходили события, далеко не всегда детально освещавшиеся в СМИ, но совершенно немыслимые на протяжении семи десятилетий советской истории. Наряду с известными фактами передачи верующим огромного числа культовых зданий, чтимых святынь, ранее хранившихся в музеях, можно привести и такие: к 1997 г. на территории России действовало около 100 медресе (по данным А. В. Малашенко), тогда как в советский период их было не более трех; в 1992 г. на базе детской клинической больницы в Москве был открыт центр по производству обрезания (сунната), а затем они появились и в других местах; в 1997 г. в посёлке Солнечное под Петербургом начал функционировать Управленческий центр Свидетелей Иеговы.

Всё это стало возможным во многом благодаря закону «О свободе вероисповеданий», превратившему свободу совести в реальное, а не декларированное, как в советскую эпоху, право. Важным шагом на пути её правовой фиксации было принятие новой российской Конституции на всенародном референдуме 12 декабря 1993 г. Действовавшая до этого времени Конституция РСФСР, после ряда уточнений, сделанных в 1991 г., уже провозглашала право не толь

257

ко исповедовать любую религию или не исповедовать никакой, но и иметь, выбирать, менять, распространять религиозные и иные убеждения и действовать в соответствии с ними при условии соблюдения законов государства, но только новая Конституция детально представила весь комплекс прав человека, включая и право на свободу совести. В данном контексте наиболее важными представляются две статьи: ст. Ц, в которой РФ именуется светским государством, содержит также запрет на установление какой-либо религии «в качестве государственной или обязательной» и провозглашает принцип отделения религиозных объединений от государства и их равенства перед законом; ст. 28, гласящая: «Каждому гарантируется свобода совести, свобода вероисповедания, включая право исповедовать индивидуально или совместно с другими любую религию или не исповедовать никакой, свободно выбирать, иметь и распространять религиозные и иные убеждения и действовать в соответствии с ними».

Ст. 19 содержит гарантии равенства прав и свобод человека и гражданина, запрет на любые их ограничения, в том числе и по признаку отношения к религии. Ст. 29 запрещает пропаганду или агитацию, возбуждающую религиозную ненависть, а также пропаганду религиозного превосходства. Ст. 13 запрещает создание общественных объединений, цели и действия которых направлены на разжигание религиозной розни. В связи с интересующими нас проблемами заслуживают упоминания также следующие конституционные положения: «Человек, его права и свободы являются высшей ценностью. Признание, соблюдение и защита прав и свобод человека — обязанность государства» (ст. 2); «основные права и свободы человека неотчуждаемы и принадлежат каждому от рождения» (ст. 17, п. 4).

Следует обратить внимание и ещё на два очень важных обстоятельства. Во-первых, в п. 4 ст. 15 отмечается, что нормы международного права и международные договоры Российской Федерации являются частью её правовой системы, причём если международным договором установлены иные правила, чем предусмотренные законом, то применяются правила международного договора. Во-вторых, ст. 28, гарантирующая право на свободу совести, продолжает действовать даже в случае введения чрезвычайного положения (ст. 56).

Что касается непосредственно свободы совести, то, как уже отмечалось, в отечественной конституционной практике эта категория появилась отнюдь не впервые. Но только теперь конституционная формулировка полностью соответствовала международным стандартам, приближаясь по своему содержанию и смыслу к соответ

258

ствующим положениям Всеобщей декларации прав человека и Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод. Правда, право менять религиозные и иные убеждения, зафиксированное в данных документах, в российской Конституции специально не оговаривалось, но учитывая признание ею международных договоров частью правовой системы РФ, можно сказать, что такое право в нашей стране существует.

Зато в российской Конституции, в отличие от вышеупомянутых документов и большинства Конституций стран, принадлежащих к европейской культурной традиции, специально оговорено право не исповедовать никакой религии, что означает формально больший учёт интересов неверующих. Отдельное упоминание об атеистических взглядах в Конституции отсутствует, однако формулировка «иные убеждения», безусловно, подразумевает и их защиту.

Существующие комментарии к Конституции РФ, написанные ведущими отечественными юристами (Комментарий к Конституции Российской Федерации. Общая ред. Ю. В. Кудрявцева. М., 1996; Научно-практический комментарий к Конституции РФ. Под. ред.

В. В. Лазарева. М., 1997) много места уделяют анализу такого нового для России понятия, как «светское государство». Они подчёркивают прежде всего необходимость нейтралитета светского государства в религиозной сфере, признания им многообразия мировоззренческих цозиций. Светское государство не согласовывает свои действия с религиозными объединениями и проявляет уважение к ним исходя из равного отношения ко всем вероисповеданиям и такого же отношения к убеждениям лиц, не исповедующих никакой религии.

Таким образом, закон «О свободе вероисповеданий» и Конституция РФ вполне соответствовали международным стандартам в области обеспечения свободы совести, а иногда даже (например в предоставлении равных прав всем религиозным объединениям) фиксировали более либеральные нормы, чем отражённые в законодательстве некоторых развитых демократических государств. Однако такой либерализм уже с начала 1990-х гг., обнаружил своё несоответствие общественным настроениям, да и позиции некоторых (далеко не всех!) религиозных организаций страны, и прежде всего РПЦ. Это несоответствие имело столь далеко идущие последствия, что на его причинах и проявлениях следует остановиться особо.

Переход от тоталитаризма к демократии в политической сфере, от всеобщего государственного контроля и планирования к рыночным отношениям — в экономической в России проходил чрезвычайно болезненно, сопровождаясь системным кризисом и резким падением уровня жизни большинства населения. Надежды на автоматическое

259

наступление «земного рая» после краха коммунистического режима и установления демократии, которые в той или иной степени питали очень многие, не сбылись. Тут же возникла тоска по прежним временам, казавшимся теперь образцом стабильности и благосостояния. В этой обстановке неприязнь к «чужим», присутствующая в любом социуме, стала расцветать пышным цветом. Как отмечает JI. Гудков, опираясь в основном на данные ВЦИОМ, в последние годы существования СССР признаки открытой ксенофобии обнаруживало 20% его населения. В России в 1990 г. 40% её жителей разделяло тезис о том, что нерусские пользуются слишком большим влиянием, а в 1993 г. — уже 54%. Появляется и тенденция к отторжению западных ценностей. С. Филатов и Р. Лункин приводят данные, свидетельствующие о резком изменении отношения к Западу. Если в 1991 г. около двух третей опрошенных полагало, что Россия должна брать с него пример, и около трети так не считало, то уже год спустя соотношение было обратным.

При таких обстоятельствах естественный и закономерный процесс развития в России религиозного плюрализма, появления новых течений, создания своего рода «рынка» религиозных идей, активности прибывших из-за рубежа проповедников и миссионеров частью населения стал восприниматься крайне болезненно. Новый импульс получили существовавшие и в советские времена антисек-тантские настроения, а также привычка считать всё иностранное потенциально разрушительным для страны. Согласно приводимым Д. Е. Фурманом и К. Каариайненом данным (1999), наиболее негативные оценки («плохо» и «очень плохо») у опрошенных получили религии, относительно новые для России и одновременно активные среди русских. Это прежде всего Свидетели Иеговы, к которым 47% населения относится негативно, далее следуют баптисты (45%), пятидесятники (37%) и кришнаиты (33%). Как отмечают С. Филатов и Р. Лункин, «среднестатистический человек ... думает, что церкви иноверцев должны быть маленькими, находящимися где-нибудь на краю города, а их мероприятия не могут быть публичными, чтобы чуждые идеи ни в коем случае не повлияли на основную массу населения».

Одновременно в обществе складывается, используя выражение Фурмана и Каариайнена, «проправославный консенсус». Он выражается вовсе не в значительном росте активно практикующих православие россиян. Как раз их численность, по сравнению с «застойными» годами, если и выросла, то не слишком значительно, не превышая 4-5% взрослого населения России. Зато количество тех, кто выражает свое положительное отношение к православию, достига

260

ет 94%. Таким образом, «проправославный консенсус» охватывает представителей всех мировоззренческих групп, причём если среди тех, кто идентифицировал себя в качестве верующих, «хорошо» и «очень хорошо» относятся к православию 98%, то среди неверующих и атеистов — немногим меньше: 84%. На протяжении почти всего периода президентства В. Н. Ельцина РПЦ среди институтов доверия занимала первое место.

В свою очередь, РПЦ с каждым днём убеждаясь в том, что ожидавшееся «религиозное возрождение» в основном проявляется лишь в росте числа тех, кто желает идентифицировать себя с православием, а не реально воцерковлённых людей, стала «списывать» происходящее не на собственную неготовность к ведению адекватной времени и ситуации миссионерской работы, и даже не на объективные причины, а на активность НРД и в меньшей степени — РКЦ.

Показательно, что если в самом начале 1990-х гг. Патриарх Алексий II, высшие церковные структуры заявляли об открытости РПЦ «к сотрудничеству с христианами разных конфессий, с верующими других религий, с людьми иных мировоззрений и взглядов», о праве «каждой личности на религиозное самоопределение», то с 1992-1993 гг. тональность высказываний стала меняться. На Архиерейском соборе 1994 г. Патриарх не только призвал к противостоянию «разрушительным для Православия действиям инославных, нехристианских и псевдорелигиозных миссионеров», но и обозначил стремление получить в борьбе против «лжерелигий» поддержку государства. Алексий II с сожалением отметил, что «в современных условиях государство практически не предпринимает правовых мер, чтобы защитить духовно-культурную идентичность народа». Некоторые православные иерархи высказывались ещё более резко. Так, епископ Владивостокский и Приморский Вениамин предлагает применять против «сектантов» «специальные духовно-государственные средства, точно так же как мы применяем средства от моли, ржавчины или бацилл».

Итак, уже в развёрнутой в начале 90-х гг. кампании против «сект», именовавшихся часто также «деструктивными» или «тоталитарными» культами, и сопровождавшейся призывами к государству «принять меры» если не по устранению (прямые призывы к запрещению НРД звучали крайне редко), то по серьёзному ослаблению конкурентов обозначилось стремление РПЦ к получению особого статуса, позволившего бы ей оказаться «равнее других» конфессий России.

В государственных структурах, в свою очередь, также бытовала мысль о желательности некоего союза между РПЦ и властью.

261

На первых порах последняя, возможно, просто стремилась позаимствовать хоть малую толику того авторитета, которым пользовалась РПЦ. Затем стали предприниматься попытки сконструировать некую единую для всей России «национальную идею» с опорой на православие. Даже президент Ельцин иногда позволял себе высказаться в том духе, что «религиозное руководство (имелась в виду Московская Патриархия. — М. С.) и руководство государственное слиты воедино, работают вместе на благо всех россиян» (1997).

Достаточно детально идея о необходимости новой православной основы для России была обоснована в статье влиятельных политологов А. Миграняна и А. Ципко, опубликованной в «Независимой газете» 20 августа 1997 г. Она носила следующее название: «Слабая власть, слабая церковь и слабое общество могут быть сильными только вместе». Политологи выстраивали такую цепь рассуждений: саморазрушение марксизма-ленинизма в качестве господствующей идеологии, объясняющей смысл жизни и перспективы развития государства и общества, создало духовный вакуум; авторитет же РПЦ, напротив, возрастает, но она своими силами данный вакуум заполнить не в состоянии, и поэтому государство должно помочь РПЦ реставрировать её влияние, что, в свою очередь, приведет к появлению нового российского самосознания.

Представление о православии как «новой национальной идее» и РПЦ как её главном носителе, всё более укоренявшееся во властных структурах, естественным образом стало сочетаться с желанием умалить значение, и главное — ограничить влияние других религий, особенно — НРД. В середине 1990-х гг. занимавший достаточно влиятельный пост начальника Управления Администрации Президента РФ по взаимодействию с религиозными организациями А. В. Логинов неоднократно высказывал мысль о наличии некоего «цивилизационного кода российского общества», «этноконфессио-нального баланса», который подрывает «неконтролируемая» активность иностранных миссионеров и НРД.

Благоприятную основу для эрозии либеральных норм в области обеспечения свободы совести, гарантированных законом «О свободе вероисповеданий» и Конституцией РФ создавал целый ряд факторов. Это и отсутствие традиции соблюдения законов, подмена их «практической необходимостью», характерная не только для чиновничества, но и вполне одобряемая населением в целом, и отсутствие немедленной отдачи от проводимых политических и экономических реформ, и неукоренённость в общественном сознании демократических ценностей и свобод, и желание РПЦ получить особый статус среди других конфессий.

262

На официальном уровне, по-видимому, впервые об этом зашла речь 20 апреля 1993 г. на встрече Б. Н. Ельцина с руководителями крупнейших религиозных общин страны. Работавший тогда в президентской администрации религиовед А. А. Красиков, присутствовавший на встрече, впоследствии вспоминал, что вопрос об ограничении деятельности иностранных миссионеров ставил не только Патриарх РПЦ, но и муфтий Т. Таджуддин, один из руководителей Совета Церквей Евангельских христиан-баптистов В. Е. Логвиненко. Это обстоятельство, конечно, свидетельствовало о том, что советская привычка к патронажу со стороны государства до сих пор жива, равно как и о неготовности некоторых религиозных лидеров принять идею свободного «рынка религиозных идей», естественно вытекавшую из текста закона «О свободе вероисповеданий». Однако на этой встрече президент предпочёл вести речь не о «регулировании» религиозной жизни, а о возможной помощи государства религиозным объединениям.

В обстановке конфронтации между Президентом РФ и Верховным Советом, стремившимся если не полностью, то частично вернуть страну в недавнее прошлое, последним была подхвачена идея о необходимости ограничения «духовной агрессии» из-за рубежа. В июле 1993 г. Верховный Совет принял ряд поправок к закону «О свободе вероисповеданий», которые, по существу, перечеркивали его смысл. Вводились понятия «традиционные» и «иностранные» религии. Первого из них в законе не было вообще, второе же, причём не понятие, а слово, присутствовало в тексте всего один раз, когда в ст. 4 речь шла о том, что свободой вероисповеданий могут пользоваться не только граждане России, но иностранные граждане, а также лица без гражданства.

«Традиционным» религиям новой редакцией закона гарантировалась «государственная поддержка». К их числу относились те религиозные организации, которые сохраняют и развивают «исторические традиции и обычаи, национально-культурную самобытность... и иное культурное наследие народов Российской Федерации». Правда, какие именно конфессии следует считать «традиционными», не уточнялось. Напротив, на деятельность религиозных организаций, определённых как «иностранные», накладывались ограничения. Они должны были ждать до года для получения регистрации, только после которой становилось возможным обретение статуса юридического лица. Кроме того, за «иностранными» объединениями устанавливался надзор правоохранительных органов.

Поправки к закону «О свободе вероисповеданий» были отклонены Ельциным. Несмотря на то что в момент «сидения» депута

263

тов Верховного Совета в Белом доме в сентябре 1993 г. «президент» А. В. Руцкой подписал текст фактически нового закона, включавшего в себя все отклонённые Ельциным поправки, после событий 3-4 октября это уже не имело никакого значения, и данный акт так никогда и не вступил в силу.

После этого центр борьбы с принципом равенства всех религиозных объединений смещается в регионы. Как отмечает М. Штерин, к 1997 г. треть из 89 субъектов Российской Федерации приняли законы, так или иначе ограничивающие деятельность сравнительно новых конфессий и иностранных миссионеров. На территории Тульской области с ноября 1994 г. предусматривалась платная регистрация последних. Тверская и Калининградская областные Думы в 1995-1996 гг., напротив, запретили регистрацию религиозных обществ, входящих в «зарубежные религиозные организации», не определив при этом, какие же именно следует признать таковыми. Аналогичные меры были предприняты в Хабаровском крае. В Республике Тыва принятый в 1995 г. закон относил к числу «традиционных» православие, буддизм и шаманизм, одновременно прямо запрещая деятельность таких религиозных объединений, «которые выступают против национальных традиций и морали общества», естественно, не называя их поимённо.

Конечным результатом наметившейся очевидной тенденции к ранжированию конфессий стал принятый в 1997 г. закон «О свободе совести и о религиозных объединениях» (далее —Закон 97). Безусловно, РПЦ выступила в качестве если не главного, то серьёзного лоббиста закона. В феврале 1997 г. участники Архиерейского собора РПЦ обратились с посланием к депутатам и председателю Государственной Думы, в котором была чётко обозначена позиция высшего церковного руководства относительно общего направления «процесса совершенствования российского законодательства». Собор обратил внимание законодателей на «практику многих стран Европы, в которых законодательные акты, учитывая роль и значение той или иной конфессии, закрепляют её особое положение, что отнюдь не умаляет свободы вероисповедания». Именно слова «особое положение» представляются нам ключевыми. Они наиболее адекватно выражают тогдашнюю, да и нынешнюю цель руководства РПЦ: возвыситься над другими религиозными организациями, получить максимальную государственную поддержку, сохраняя в то же время религиозную свободу и не имея формального статуса государственной религии.

В данном письме об этом говорилось, конечно, не столь откровенно, но достаточно прозрачно. Отмечалось, например, что в за

264

коне следовало бы отразить тот факт, что РПЦ «в течение тысячи лет формировала духовно-нравственный облик народа» и что к ней принадлежит большинство верующих россиян, что равноправие религиозных объединений перед законом не означает их равнозначи-мости и равновеликости, что подлинное равноправие наступит тогда, когда осуществится «законодательное признание роли Русской Православной Церкви и других традиционных религий». Естественно, в послании содержался призыв «внести в законодательство конкретные нормы, регламентирующие создание и деятельность иностранных религиозных организаций и их представительств», принять меры против «псевдорелигиозных структур».

После не слишком продолжительных, хотя и достаточно напряжённых дебатов в Государственной Думе Закон 97 был принят подавляющим большинством голосов (на самом последнем этапе соотношение было 357:6), а далее одобрен Советом Федерации и подписан президентом РФ Ельциным 26 сентября 1997 г. Впрочем, на стадии подготовки и прохождения Закона 97 не раз возникали проблемы, приведшие даже к наложению президентского вето, которое, в свою очередь, породило, по выражению А. А. Красикова, «компромиссный вариант» текста закона, в конце концов и принятый Думой.

На предварительной стадии руководители большинства конфессий страны, особенно старообрядцев, многих протестантских деноминаций, католиков выразили своё несогласие с принципом ранжирования религий, содержавшемся в тексте Закона 97. Но эти протесты далеко не всегда были решительными и последовательными. Редкое же единодушие политиков объясняется, на наш взгляд, прежде всего недооценкой многими из них роли религии и религиозного фактора в жизни общества, слабой общей религиоведческой подготовкой.

Рассмотрим теперь важнейшие положения Закона 97. В его преамбуле (в отличие от преамбулы закона «О свободе вероисповеданий», подчёркивавшей, что свобода иметь религиозные или атеистические убеждения является неотъемлемым правом человека, и подлежит лишь ограничениям, установленным законом) акценты оказались расставлены принципиально иначе. Здесь речь идёт не только о праве на свободу совести, но и констатируется «особая роль православия в истории России», говорится об уважении к христианству, исламу, буддизму, иудаизму и другим религиям, составляющим «неотъемлемую часть исторического наследия народов России».

Глава I закона состоит из пяти статей. Наиболее существенными, помимо вновь повторяемых формулировок Конституции РФ, здесь представляются следующие положения. Во-первых, указание на то,

265

что в «случае противоречия настоящему Федеральному закону нормативных правовых актов субъектов Российской Федерации по вопросам защиты права на свободу совести и свободу вероисповедания и по вопросам деятельности религиозных объединений действует настоящий ... закон» (ст. 2, п. 2). Во-вторых, подчёркивается: «ничто в законодательстве о свободе совести ... не должно истолковываться в смысле умаления или ущемления прав человека и гражданина на свободу совести», гарантированную Конституцией РФ или вытекающую из международных договоров Российской Федерации (ст. 2, п. 3). В-третьих, констатация возможности ограничения федеральным законом права на свободу совести «в той мере, в какой это необходимо в целях защиты конституционного строя, нравственности, здоровья, прав и законных интересов человека и гражданина, обеспечения обороны страны и безопасности государства» (ст. 3, п. 2).

В-четвёртых, в законе присутствует следующая формулировка: «Установление преимуществ, ограничений или иных форм дискриминации в зависимости от отношения к религии не допускается» (ст. 3, п. 3). Очевидно, что речь идёт здесь только о гражданах, но не о религиозных организациях. Между тем в «Законе о свободе вероисповеданий» говорилось, что ни одна религия или религиозное объединение «не пользуются никакими преимуществами и не могут быть подвергнуты никаким ограничениям по сравнению с другими» (ст. 10). Такая формулировка в Законе 97 вообще отсутствует, что, по-видимому, не случайно. Интересно, что в тексте Закона 97, по сравнению с его предшественником, «потерялась» и констатация нейтральности государства в вопросах свободы вероисповеданий, также содержавшаяся в ст. 10.

В главе I Закона 97 заслуживают упоминания ещё некоторые позиции. Это специальное указание на охрану законом тайны исповеди (ст. 3, п. 7), констатация права на получение каждым религиозного образования (ст. 5, п. 1), обеспечение государством светского характера образования в государственных и муниципальных образовательных учреждениях (ст. 4, п. 1) и возможность обучения религии вне рамок образовательной программы (ст. 5, п. 4), недопустимость сопровождения деятельности органов государственной власти публичными религиозными обрядами и церемониями, невозможность использования должностными лицами органов государственной власти и органов местного самоуправления своего служебного положения для формирования того или иного отношения к религии (ст. 4, п. 4).

Глава II Закона (ст. 6-14) называется «Религиозные объединения». Как явствует из текста, такие объединения подразделяются

266

на религиозные группы и религиозные организации (ст. 7-8). Подобное деление в законе «О свободе вероисповеданий» отсутствовало. Теперь же основное различие между религиозной организацией и группой сводится к отсутствию у последней и наличию у первой статуса юридического лица, означающего возможность иметь в собственности обособленное имущество (ст. 7, п. 1; ст. 8, п. 1). Права религиозных групп ограничиваются возможностью совершения богослужений и других религиозных обрядов, осуществления религиозного обучения и воспитания своих последователей (ст. 7, п. 3).

Спектр прав религиозных организаций значительно шире. Они подробно оговорены в главе III (ст. 15-24). Религиозные организации могут основывать и содержать культовые здания и сооружения (ст. 16, п. 1), проводить религиозные обряды в больницах, детских домах, домах престарелых и инвалидов, исправительных учреждениях по просьбам находящихся в них граждан в специально выделенных администрацией помещениях (ст. 16, п. 3), выпускать и распространять религиозную литературу (ст. 17, п. 1), осуществлять благотворительную деятельность (ст. 18, п. 1). Они имеют «исключительное право создавать учреждения профессионального религиозного образования» (ст. 19, п. 1), а также «исключительное право приглашать иностранных граждан в целях занятия профессиональной, в том числе проповеднической, религиозной деятельностью» (ст. 20, п. 2).

Согласно тексту закона, религиозные организации подразделяются на местные и централизованные (ст. 8, п. 2). Местной религиозной организацией признаётся такая религиозная организация, которая состоит из не менее чем десяти человек, достигших, как минимум, восемнадцатилетнего возраста, постоянно проживающих в одной местности (ст. 8, п. 3). Централизованная религиозная организация должна состоять не менее чем из трёх местных (ст. 8, п. 4). Только централизованная религиозная организация, действующая в России на законных основаниях не менее пятидесяти лет, может использовать в своих наименованиях слова «Россия» и «российский» (ст. 8, п. 5).

В законе подробно описаны условия как создания и регистрации религиозных организаций (ст. 9-12), так и их ликвидации и наложения запрета на их деятельность (ст. 14). Отмечается, что учредителями местной религиозной организации могут быть не менее десяти граждан РФ, объединённых в религиозную группу, у которой имеется подтверждение её существования на данной территории на протяжении не менее пятнадцати лет (ст. 9, п. 1). Это положение об особом временном сроке, только по истечении которого религиозная группа

267

может претендовать на превращение в организацию, является одной из принципиальных новаций Закона 97.

Закон подчёркивает, что религиозные организации могут быть ликвидированы или по решению их учредителей, либо по решению суда (ст. 14, п. 1). Перечисляются основания для ликвидации религиозной организации в судебном порядке. Среди них-—нарушение общественной безопасности и общественного порядка, подрыв безопасности государства; действия, направленные на насильственное изменение основ конституционного строя; создание вооруженных формирований; пропаганда войны, разжигание розни; принуждение к разрушению семьи; посягательство на личность, права и свободы граждан; нанесение установленного в соответствии с законом ущерба нравственности, здоровью граждан; склонение к самоубийству и др. (ст. 14, п. 2).

Следует подчеркнуть, что закон не требует обязательной регистрации религиозного объединения. Но лишь в том случае, если оно регистрирует свой устав в органах юстиции, то получает возможность приобрести правоспособность юридического лица, в противном случае оставаясь лишь религиозной группой. Согласно закону «О свободе вероисповеданий», статус юридического лица религиозное объединение получало также лишь в случае регистрации, но никаких особых условий, кроме отсутствия противоречий требованиям данного закона и актам российского законодательства, не выдвигалось.

Теперь же объём прав и возможностей варьируется не только в зависимости от того, является ли религиозное объединение группой или организацией. Неодинаковыми оказываются и права самих религиозных организаций. В ст. 27, входящей в состав последней, IV главы Закона 97, определяется (п. 3), что «религиозные организации, не имеющие документа, подтверждающего их существование на соответствующей территории на протяжении не менее пятнадцати лет, пользуются правами юридического лица при условии их ежегодной перерегистрации до наступления указанного пятнадцатилетнего срока».

В данной связи, гласит ст. 27, такие религиозные организации не пользуются целым рядом прав, предусмотренных настоящим законом для тех организаций, которые в состоянии предъявить документ, свидетельствующий об их официальном существовании на данной территории в течение пятнадцати лет. Это означает, что при отсутствии пятнадцатилетнего «стажа» религиозная организация не может просить об отсрочке от призыва своих священнослужителей на военную службу и об освобождении их от военных сборов (ст. 4,

268

п. 3), создавать образовательные учреждения и обучать детей религии в государственных школах вне рамок образовательной программы (ст. 5, п. 3-4), иметь при себе представительство иностранной религиозной организации (ст. 13, п. 5), проводить религиозные обряды в больницах и интернатах для престарелых (ст. 16, п. 3), распространять религиозную литературу и создавать организации по производству как её, так и предметов культа (ст. 17, п. 1-2), создавать образовательные учреждения, учреждать СМИ (ст. 18, п. 2), создавать учреждения профессионального религиозного образования (ст. 19), приглашать иностранных граждан для занятия профессиональной религиозной деятельностью (ст. 20, п. 2).

Таким образом, главным в Законе 97, по сравнению с его предшественником, является выстраивание определённой иерархии религиозных объединений. Если ранее они делились на имеющие статус юридического лица и не располагающие таковым, то теперь появились религиозные группы, обладающие минимальным объёмом прав, и религиозные организации двух видов. Хотя слово «традиционный» в тексте Закона 97 не употребляется, но фактически таковыми можно считать те из них, которые соответствуют норме о пятнадцатилетием сроке, а «нетрадиционными» — те, которые не соответствуют. Объём прав первых, как уже отмечалось, оказывается существенно выше. Таким образом, НРД, о которых в тексте закона прямо, естественно, ничего не говорилось, и вообще все те, кто не имел официальной регистрации при советском режиме, оказались в заведомо худшем положении по сравнению с теми, кому удалось её получить.

Диапазон оценок Закона 97 оказался чрезвычайно широк. Руководство РПЦ высказывало сдержанное удовлетворение, вместе с тем рассматривая данный закон как компромиссный. Руководители других конфессий высказывались разнообразно — как в духе некоторого недовольства, так и умеренного одобрения. Известный юрист, правозащитник Г. Крылова считает, что закон «открыто дискрими-национен и нарушает Конституцию РФ, законодательство РФ и нормы международного права». Ю. В. Тихонравов, автор книги «Судебное религиоведение», напротив, полагает, что в законе практически ничто не вызывает нареканий, кроме последней, 27 статьи. Приведём далее основные выводы, сделанные занимавшим в тот момент (1998 г.) пост Уполномоченного по правам человека в РФ О.О. Мироновым, в его заключении на текст Закона 97. По его мнению, закон в основном соответствует международно-правовым обязательствам России, однако отдельные частности позволяют говорить о том, что данное соответствие не является полным. Обращая внимание на содержащееся в Конституции РФ положение о при

269

мате правил, установленных международными договорами, подписанными Россией, над внутренним законодательством (ст. 15, п. 4), О. О. Миронов отмечает возможность, в случае сохранения нынешней ситуации «неполного соответствия» данного закона международным актам, обращения российских граждан в Европейский суд по правам человека в Страсбурге.

Миронов указывает на конкретные статьи Закона 97, не соответствующие Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод (ЕКПЧ). Это ст. 6-8, проводящие разграничение между религиозными группами и организациями и явно дискриминирующие первые; ст. 13, п. 2, гласящая, что представительство иностранной религиозной организации не может заниматься культовой и иной религиозной деятельностью, и на него не распространяется статус религиозного объединения; ст. 27, п. 3, ограничивающая права религиозных организаций, не имеющих пятнадцатилетнего срока регистрации. Кроме того, О. О. Миронов считает возможное (по соображениям «обеспечения обороны страны») ограничение свободы совести, предусматриваемое ст. 3, п. 2 Закона 97, не соответствующим ст. 9 п. 2 ЕКПЧ. Вызывает вопросы и преамбула, где подчеркивание особого уважения к отдельным конфессиям может означать неуважение к другим.

После того как Закон 97 вступил в силу, некоторые религиозные организации, опасавшиеся применения к ним нормы о пятнадцатилетием сроке, желая сохранить права юридического лица, занялись поиском свидетельств своей давней «признанности» на территории России. Так, методистская церковь, после интенсивных архивных поисков предъявила документы о получении законного статуса ещё в 1909 г. Однако вскоре подобные разыскания оказались ненужными. Конституционный Суд в постановлении от 23 ноября 1998 г. указал, что религиозные организации, зарегистрированные до вступления Закона 97 в силу, не могут быть подвергнуты ограничениям, вытекающим из ст. 27, п. 3 данного акта, и, в частности, должны пользоваться правами юридического лица без подтверждения пятнадцатилетнего срока существования и без ежегодной перерегистрации.

Таким образом, фактическое придание Закону 97 обратной силы, следовавшее из буквального прочтения ст. 27, п. 3, Конституционный Суд признал неправомерным. Это решение, безусловно, в значительной степени нивелировало элементы дискриминации, содержавшиеся в Законе 97, способствуя хотя бы частичному восстановлению принципа равенства религиозных организаций.

13 апреля 2000 г. Конституционным Судом было вынесено определение по жалобе Российского региона Общества Иисуса (католи

270

ческого ордена иезуитов), согласно которому эта структура должна и впредь пользоваться правами юридического лица, поскольку она уже имела регистрацию в соответствии с Законом РФ «О свободе вероисповеданий» 1990 г. Министерство юстиции отказывало объединению в перерегистрации, ссылаясь на ст. 13 Закона 97, согласно которой представительство «иностранной религиозной организации» не может заниматься религиозной деятельностью в России и иметь статус религиозного объединения. Кроме того, Конституционный Суд отметил, что как Российский регион общества Иисуса, так и другие религиозные организации вправе использовать в своих наименованиях слова «Россия», «российский» и производные от них, если они уже использовали их до вступления в силу Закона 97. Эти решения Суда вновь подчеркнули невозможность придания Закону 97 обратной силы. Министерство юстиции перерегистрировало Российский регион Общества Иисуса 12 сентября 2000 г.

Перерегистрация религиозных объединений, согласно Закону 97, должна была закончиться 31 декабря 1999 г. За это время официальное признание предстояло вновь получить почти 16 тысячам религиозных объединений, что технически было крайне затруднительным. Срок перерегистрации был продлён на один год. Учитывая, что за последние два-два с половиной года важнейшие тенденции развития религиозной жизни в России серьёзных изменений не претерпели, данными перерегистрации можно вполне адекватно оперировать и для характеристики современного конфессионального портрета страны.

Прежде всего следует отметить, что благодаря вышеупомянутым решениям Конституционного Суда процесс перерегистрации не принял скандального характера, и, несмотря на возникшие у ряда объединений (Свидетели Иеговы, Армия Спасения) проблемы, был достаточно успешно завершён. Опасения относительно замедления роста количества религиозных организаций в связи с применением норм Закона 97 не оправдались. Перерегистрацию прошло более 70% религиозных организаций РФ. Общее число их на 1 января 2001 г. составило 20215. Среди них 330 организаций Свидетелей Иеговы, 33 — мормонов, 106 —кришнаитов. Именно вышеперечисленные конфессии чаще всего рассматриваются частью общества в качестве первых претендентов на звание «тоталитарных сект».

Естественно, по количеству зарегистрированных организаций — 10912, что составляет более 50% от их общего числа, на первом месте находится РПЦ. Однако её доминирование не является столь абсолютно бесспорным, как это хотят представить многие православные иерархи. А. А. Красиков, анализируя данные по Федераль-

271

иым округам, отмечает, что суммарно РПЦ преобладает над остальными религиозными центрами, вместе взятыми, только в двух из них: Центральном и Северо-Западном, а в Дальневосточном округе вообще уступает пальму первенства протестантам. Последние, будучи рассмотрены суммарно, занимают второе место в масштабах России по количеству зарегистрированных религиозных объединений — более 4-х тысяч, следуя за РПЦ в четырёх из семи Федеральных округов, и, как уже отмечалось, лидируя в одном. С момента принятия Закона 97 количество протестантских религиозных организаций выросло более чем на 50%, а такое направление в протестантизме, как христиане веры евангельской — пятидесятники, дало рост в 152%. Но ещё больший — четырёхкратный скачок произошел у религиозных организаций, представляющих разнообразные языческие верования. Показатель увеличения религиозных организаций, относящихся к исламу, не слишком впечатляющ — 5%, хотя по общему их количеству (3048) ему гарантировано прочное третье место, а в Приволжском и Южном Федеральном округах — второе.

Приведённых данных, на наш взгляд, вполне достаточно для утверждения о том, что Россия — страна достаточно значительного мировоззренческого и религиозного плюрализма, который в перспективе обнаруживает тенденцию к укреплению. Появление новых, иногда весьма экзотических религиозных течений представляется просто неизбежным. Многочисленные попытки организации судебного преследования НРД, с выдвижением стандартных обвинений в «зомбировании», «контроле над сознанием», как правило, заканчивались ничем, а уголовные дела прекращались по реабилитирующим основаниям — за отсутствием состава преступления. Но тенденция к закреплению государственных вероисповедных предпочтений, прежде всего путём «выстраивания» конфессий по степени их «традиционности», равно как и попытки «управлять» религиозной жизнью отнюдь не прекратились. Причина тому видится в том, что в сознании значительной части населения России, не исключая государственных чиновников различного ранга, вплоть до высшего, сохраняется разделение конфессий на те, которые могут быть «полезны государству», и на «бесполезные», а скорее, потенциально опасные. Иногда об этом говорится туманно, иногда — достаточно откровенно. Например, известный политик С. Глазьев внёс в Государственную Думу законопроект, предусматривавший тесное сотрудничество государства и «традиционных» религий. Законопроект носил многозначительное название: «О социальном партнёрстве государства и религиозных организаций в целях сохранения национальных

272

духовных традиций и обеспечения социальной защиты населения России».

Из региональных инициатив по ранжированию конфессий заслуживает быть отмеченным закон о свободе совести, принятый в 1999 г. в Татарстане. Ст. 5 данного акта прямо предполагает ограничение «в соответствии с законом» распространения «новых вероучений» и деятельности «впервые созданных на территории Республики Татарстан религиозных объединений». В сентябре 1999 г. был принят закон «О запрете ваххабитской и иной экстремистской деятельности на территории Республики Дагестан». Затем последовало принятие аналогичных актов в Ингушетии, Кабардино-Балкарии, Карачаево-Черкесии, Чечне. Не касаясь специально вопроса о ваххабизме, отметим, что понятие «экстремист» в вышеупомянутых актах определено настолько нечётко, что может быть распространено на всех мусульман, не подчиняющихся местным Духовным управлениям, но пытающихся создать независимые мечети, школы, общины.

Возражая против попыток дагестанских законодателей добиться принятия «антиваххабитского» федерального закона, муфтий Р. Гайнутдин справедливо отметил, что в светском государстве граждане могут наказываться не за теологические взгляды, а за преступные деяния, независимо от отношения к религии. Безусловно, в некоторых считающихся «ваххабитскими» сочинениях легко обнаружить высказывания, которые можно квалифицировать как возбуждение религиозной розни, ненависти и вражды. Однако в этом случае должны быть наказаны конкретные лица и конкретные религиозные организации, а не «ваххабиты» в целом. В число последних нередко попадают не только противники официальных мусульманских структур, но и все критики местных, северокавказских особенностей бытования ислама. А. А. Ярлыкапов приводит факт обвинения в «ваххабизме» группы молодых людей, проживающих в Ногайском районе Дагестана, которые отказались от употребления спиртного и стали ревностными мусульманами.

Характерно, что многие северокавказские мусульманские лидеры, к числу которых можно отнести и покойного президента Чечни

А. Кадырова, ранее занимавшего пост муфтия, упрекают тех, кого они именуют «ваххабитами», не только в экстремизме, но и в нетрадиционное™, причём зачастую первый считается едва ли не прямым порождением последней. Однако на сегодняшний день все «антивах-хабитские» инициативы на федеральном уровне поддержки пока что не получили.

Несмотря на решения Конституционного Суда, ограничившего возможность применения наиболее жёстких формулировок Закона

273

97, все предложения по его корректировке в последнее время развиваются исключительно в направлении законодательной фиксации «особых прав» так называемых «традиционных религий», возвышения их над всеми остальными.

В феврале 2002 г. на рассмотрение Государственной Думы был представлен законопроект депутата А. Чуева под названием «О традиционных религиозных организациях в России». В нём предусматривается закрепление четырёх категорий «традиционных» религиозных организаций, из которых высшей является «традиционные религиозные организации РФ». Для того чтобы попасть в их число, требуется, согласно законопроекту, не только обладать официальной регистрацией, но и действовать на территории России не менее 50 лет, объединяя в своих рядах не менее 1 млн человек, и быть признанной «неотъемлемой частью исторического, духовного и культурного наследия народов России». Далее следуют «традиционные» религиозные организации отдельных народов РФ, «исторические традиционные» религиозные организации, «иностранные традиционные» религиозные организации.

Для прохождения религиозными организациями теста на традиционность А. Чуевым предполагалось создание постоянно действующей Федеральной комиссии, члены которой приравниваются к государственным служащим класса «А». Те объединения, которые успешно пройдут данный тест, получат, в зависимости от присвоенной им категории, различные льготы и преимущества, включая, например, освобождение от налогов, получение финансовой помощи со стороны государства, право на освещение своей деятельности, в том числе мероприятий по распространению вероучения, организации религиозного воспитания и образования в государственных СМИ на безвозмездной основе.

Понятно, что законопроект А. Чуева, столь явно подрывающий конституционный принцип равенства религиозных объединений перед законом (ст. 14.2), не дошел до стадии постановки на голосование, но попытки законодательно закрепить «традиционность» продолжились. В конце 2002 — начале 2003 г. С. Глазьев дважды вносил в Думу законопроект, в котором (первый вариант) «традиционными» предлагалось признать РПЦ, а также «ислам и буддизм в рамках традиционного компактного расселения мусульманских и буддистских общин». Во втором варианте к числу «традиционных конфессий» добавился иудаизм, но сути дела это не меняет, поскольку речь неизменно идёт, если называть вещи своими именами, о возвышении одних, «традиционных» религиозных организаций, прежде всего РПЦ, и умалении прав других.

274

Аналогичные тенденции можно наблюдать и в появляющихся в последнее время различных концепциях государственноконфессиональных отношений. В одной из них, подготовленной на кафедре религиоведения Российской академии государственной службы (полное название «Концептуальные основы государственноцерковных отношений в Российской Федерации») и опубликованной в 2001 г., констатируется, что в настоящий момент в стране существует «практически не ограниченная законом свобода религиозной деятельности и фактическое самоустранение государства из этой сферы», в связи с чем предлагается создание «механизма проведения единой государственной вероисповедной политики на всех уровнях власти».

Авторы концепции предлагают, в качестве одной из мер по «совершенствованию законодательства», опять-таки выделение «традиционных конфессий», с предоставлением им льгот и государственной поддержки «отдельных видов социально значимой деятельности».

В проекте под названием «Концепции государственной политики в сфере отношений с религиозными объединениями в Российской Федерации», представленном Институтом государственноконфессиональных отношений и права и Главным управлением Министерства юстиции по г. Москве (2001), мысль о важности «приоритетного сотрудничества» государства с «традиционными» религиями выражена ещё более откровенно. Здесь есть много деклараций о необходимости защиты «национально-культурной идентичности», «самобытности», «духовно-нравственных ценностей», над которыми якобы нависла угроза со стороны некоторых религиозных объединений, как специально подчёркнуто, «в том числе иностранных». Но о том, что, согласно Конституции, Россия — светское государство, упоминается только один раз, а вместо понятия «свобода совести» употребляется термин «свобода вероисповедания».

Авторы как одной, так и другой концепции убеждены в желательности, даже необходимости специальной государственной вероисповедной политики. При этом фактически игнорируется то обстоятельство, что подобная политика (в случае осуществления) не вполне согласуется с принципом светскости государства, всегда чревата вмешательством во внутренние дела религиозных организаций, созданием привилегированных условий для одних в ущерб другим. Нам представляется полностью справедливым мнение С. Бурьянова и С. Мозгового, считающих, что «сегодня обществу нужен не конкурс концепций государственно-церковных предпочтений ... а научная разработка эффективных механизмов реализации деклариру

275

емого конституционного права на свободу совести ... каждого человека».

Многообразны и нарушения принципа светского характера государства. Ещё в 1994 г. был подписан договор о сотрудничестве между Министерством обороны и Московской Патриархией. В результате на территории воинских частей действуют или строятся десятки православных храмов и часовен, регулярно происходят освящения знамён, техники (в том числе направляющейся в Чечню), подводных лодок и т. п. Следует подчеркнуть, что различного рода религиозные церемонии осуществляются в условиях военной дисциплины, а не «в свободное от службы время», как это предусмотрено Федеральным законом «О статусе военнослужащих» (ст. 8). Аналогичные договоры о сотрудничестве РПЦ в 1995 г. подписала и с другими силовыми ведомствами — Федеральной Погранслужбой, Федеральным агентством правительственной связи и информации (ФАПСИ), Министерством по делам гражданской обороны и чрезвычайным ситуациям (МЧС). Год спустя последовало заключение договора о сотрудничестве между РПЦ и Министерством внутренних дел (МВД), в котором стороны оговорили намерение совместными усилиями защищать граждан от «духовной агрессии».

В том, что такое явление действительно существует, многие в РПЦ, как уже отмечалось, не сомневаются, однако государственная структура, каковой является МВД, должна обеспечивать защиту граждан от правонарушений, упоминаемых в Уголовном кодексе. А в нём ни о какой «духовной агрессии» нет ни единого слова.

Такого рода соглашений на высшем уровне с силовыми ведомствами не имеет ни одна российская религиозная структура.

В. А. Рогоза, исследовавший взаимоотношения между РПЦ и ФАПСИ в 1990-е гг., отмечает как идеализацию «воспитательного потенциала» православия в военной среде, так и «опасность клерикализа-ции жизнедеятельности воинских коллективов, что может привести к серьёзным проблемам во взаимоотношениях между военнослужащими».

После того как РПЦ, считающая всё пространство бывшего СССР (кроме Грузии и Армении) своей «канонической территорией» резко негативно среагировала на учреждение в России четырёх католических епархий вместо действовавших ранее апостольских ад-министратур (февраль 2002 г.), российский МИД опубликовал специальное заявление (12 февраля 2002 г.). В нём он подтвердил свою заинтересованность в налаживании таких отношений между двумя церквами, «которые строились бы на равноправной основе и не наносили ущерба интересам РПЦ». Ф.Г. Овсиенко в этой связи вер

276

но замечает, что государство должно при оценке факта изменения структуры РКЦ в России исходить исключительно из принципа его соответствия российскому законодательству. Поскольку обвинение РКЦ в нарушении законодательства не выдвигается, «акция со стороны МИД представляется ничем не обоснованной».

В последнее время усилилась и тенденция к эрозии светского характера образования, гарантированного ст. 2 Закона РФ «Об образовании» (1996). Ещё в 1993 г. приказом заместителя министра образования было утверждено направление «теология». Затем последовало открытие кафедр и факультетов богословия в ряде государственных вузов некоторых регионов (Алтайский край, Омская, Тверская, Ивановская области и др.). Наконец, приказом Министерства образования от 2 марта 2000 г. в государственный классификатор образовательных направлений и специальностей был внесён стандарт по специальности «теология», разработанный при участии Свято-Тихоновского богословского института. Хотя этот стандарт предусматривает возможность подготовки специалистов не только по православной теологии, суть дела от этого не меняется. Ведь само слово «теология» в переводе на русский язык означает «богословие». Теология апеллирует к Богу, к религиозным догматам, a priori предполагая существование божественного откровения. Религиоведение же рассматривает религию как историко-культурный феномен и не ставит вопроса об абсолютной ценности той или иной её формы. Поэтому утверждение авторов стандарта о якобы светском характере подготовки специалистов-теологов неосновательно. «Светская теология» представляется столь же невозможной, как и религиозный атеизм.

Впрочем, и появление подобного стандарта не представляется удивительным. Его окончательному утверждению предшествовало опубликованное в газете НГ-Религии (26.04. 2000) письмо Патриарха Алексия II, Президента РАН Ю. С. Осипова, Президента РАО Н. Д. Никандрова, ректора МГУ В. А. Садовничего министру образования В. М. Филиппову. В нём авторы утверждают, что «церковь, религиозное воспитание с успехом противостоят разврату, наркомании, сектантскому зомбированию личности», а посему существующее законодательство, остающееся «в плену советского атеизма и атеистически понятых демократических идей» и продолжающее борьбу «со всякой возможностью реального христианского влияния в государственной школе», нуждается в решительном пересмотре.

Выступая за скорейшее принятие стандарта по специальности «теология», введение в школах «религиозно ориентированных дисциплин» в качестве обязательных, авторы письма предлагают та

277

кое прочтение понятия «светский характер образования»: «государственная школа не находится ни в административной, ни в финансовой зависимости от какой-либо церковной организации и не ставит своей задачей подготовку клириков». Отвергая общепринятое представление о том, что «светский» означает «нерелигиозный», «свободный от прямого религиозного влияния» (но не атеистический!), авторы отстаивают такой вариант развития, при котором светскими образовательными учреждениями не будут считаться лишь духовные семинарии, медресе и другие конфессиональные школы, а государственная школа может быть насыщена каким угодно количеством религиозных (не религиоведческих) дисциплин.

Наиболее интенсивно продвигаемый в последнее время такого рода «светский» предмет — «Основы православной культуры». Главным инициатором его внедрения выступает руководство РПЦ, неоднократно устами Патриарха Алексия II заявлявшее о фактическом неприятии принципа светского характера образования в государственных школах. Патриарх полагает такие «курсы, которые толкуют религию только как социальный феномен, отрицают чудеса», оскорбительными для православного христианина.

То, что РПЦ хотела бы внедрить в государственные школы, содержащиеся на деньги налогоплательщиков, среди которых есть и представители других конфессий, и неверующие, в качестве обязательного предмета курс, представляющий собой, по выражению А. В. Пчелинцева, сочетание православного богословия с элементами культурологии, ясно хотя бы из письма Патриарха епархиальным архиереям №5925 от 9 декабря 1999 г. В нём Алексий II весьма откровенно пишет: «Если встретятся трудности с преподаванием основ православного вероучения, назвать курс “Основы православной культуры”, это не вызовет возражений у педагогов и директоров светских учебных заведений, воспитанных на атеистической основе». Министерство образования, утвердив в 2002 г. тематический план данного предмета, предлагает в нём изучение таких сюжетов, как «Благодать», «Искупление», «Ересь, раскол, секты» и т. д. Ясно, что преподаваться будет не объективное знание о православии как одной из религий России, а православно ориентированный курс, что совсем не одно и то же. В настоящее время вопрос о преподавании «Основ православной культуры» остаётся нерешенным, хотя в ряде регионов его интенсивное включение в сетку учебных занятий как обязательного предмета уже началось.

Теперь представляется целесообразным рассмотреть отношение крупнейших христианских российских конфессий к свободе совести. РПЦ до середины 1990-х гг. ещё рассматривала свободу совести в

278

качестве позитивной ценности. В заявлении Патриарха и Священного Синода от 28 декабря 1996 г. говорилось, что свобода совести в России — реальная, а не декларированная, позволившая РПЦ, в сочетании с другими демократическими свободами «пробить серьёзную брешь в искусственно созданном средостении, отделявшем её от народа». Тут же с неудовольствием констатировалось, что «свободу действий» получили и «откровенно разрушительные силы», в числе которых оказались не только «неорелигиозные течения» и «оккультизм», но даже «эгоизм».

В дальнейшем ещё более очевидно стало проявляться стремление РПЦ стать «равнее других» российских конфессий, которое она готова в определённой степени распространить на «традиционные религии», к числу которых относятся, по её мнению, ислам, буддизм и иудаизм, но никак не католицизм или возрождающееся язычество. Уже говорилось о той роли, которую сыграло руководство РПЦ в подготовке Закона 97. Церковь постоянно обращается к государству с призывом выстраивать отношения с конфессиями с учётом их «общественной значимости». Такому влиятельному иерарху, как председатель отдела внешних церковных сношений митрополит Смоленский и Калининградский Кирилл, религиозная ситуация в стране видится следующим образом: «Мы должны забыть этот расхожий термин: многоконфессиональная страна. Россия— это православная страна с национальными и религиозными меньшинствами».

В выступлениях Патриарха подчёркивается связка православно-сти и русскости, причем часто речь идёт о желательности закрепления «исторической связи между этносом и религией, культурой, образом жизни». РПЦ хотела бы зафиксировать сложившееся в позднесоветский период религиозное статус-кво, не посягая, по крайней мере официально, на те народы, которые она не считает находящимися в сфере своего традиционного влияния (ислам — татарам и кавказцам, буддизм —бурятам, лютеранство — немцам и финнам и т.д.), но и не соглашаясь считать нормальным явлением какую-либо неправославную активность среди русских. Патриарх решительно называет «деструктивной» прозелитическую деятельность, направленную не только на «людей, крещёных в Православии» (то есть в том числе —на православных лишь номинально), но и на тех, кто связан с РПЦ «историческими корнями», то есть неверующих и некрещёных, но русских.

В определении Юбилейного Архиерейского собора «за инослав-ными христианами» признается лишь «право на свидетельство и религиозное образование среди групп населения, традиционно к ним принадлежащих», и отрицается возможность «всякой деструктивной

279

миссионерской деятельности <ч*кт». Отею м < н> и. нерпмпм реакции на учреждение РКЦ в 2002 г. епархий имеет ниш т п.скнх адмипи стратур, постоянные обвинения католиков и ведении прозелитиче-ской деятельности.

Таким образом, РПЦ не отрицает права приверженцев других конфессий, действующих на территории РФ, иметь религиозные убеждения. Поскольку в различных церковных документах часто упоминаются неверующие, то очевидно признаётся и право не иметь религиозных убеждений. Право же менять свои убеждения, а неправославных религиозных организаций — и распространять их, что также является неотъемлемой частью свободы совести, признаётся лишь с большими ограничениями.

В «Основах социальной концепции РПЦ», принятой в 2000 г., принцип свободы совести получает, в отличие от недавнего прошлого, преимущественно негативную оценку. Его появление и утверждение рассматривается как свидетельство утраты обществом «религиозных целей и ценностей ... массовой апостасии и фактической индифферентности к делу Церкви и к победе над грехом». Пользу данного принципа авторы «Основ» видят только в том, что он позволяет церкви иметь «легальный статус в секулярном государстве и независимость от инаковерующих или неверующих слоёв общества». Остаётся лишь догадываться, о какой «свободе совести» РПЦ поведёт речь в том случае, если сочтёт тенденцию к обретению обществом «религиозных целей и ценностей» достаточно очевидной.

Разумеется, в православном спектре присутствуют и иные точки зрения, но они, за редким исключением (игумен Вениамин [Новик], последовательно отстаивающий тезис о невозможности ограничения свободы в области веры, источником которой является Бог), отмечены ещё большим отрицанием свободы совести. Протоиерей Д. Смирнов, ныне являющийся председателем синодального отдела по взаимодействию с силовыми структурами в эфире радио «Радонеж» от 17 сентября 2001 г. предложил такие методы борьбы с НРД: «... Или, например, секта. Ну, пришло, скажем, восемьсот человек и разогнало секту!» А такая национал-православная структура, как «Чёрная сотня» предлагает запретить деятельность «сект», пропаганду язычества, атеизма и иудаизма, въезд в страну иностранных проповедников.

Столь ограниченное (если говорить о священноначалии РПЦ) признание свободы совести является прямым следствием критичного, если не прямо негативного отношения к правам и свободам человека в том виде, как они зафиксированы в международных правовых документах. Д. Е. Фурман и К. Каариайнен, исследуя ценност

280

ные ориентации различных групп российской элиты (экономической, политической и др.), обнаружили, что «элита РПЦ» — «самая недемократическая из всех групп элиты». 15% её представителей считают неважной и совершенно неважной защиту свободы слова, что выше, чем у любой другой группы. Элита РПЦ оказывается единственной элитарной группой, предпочитающей равенство свободе. В «элите РПЦ» наибольший (37%) процент уверенных в том, что «демократия—не для России», и наименьший (15%) процент тех, кто полагает возможным утверждение в России демократии после переходного периода, тогда как в «политической элите» с этим тезисом согласно 57% опрошенных, а в «элите СМИ» — 64%.

Отражая господствующие в умах «элиты РПЦ» представления, митрополит Кирилл в ряде своих выступлений критикует «либеральное понятие о правах индивидуума вне его связи с Богом и вне понятия греха». По его мнению, такой либерализм характерен для западной «цивилизационной модели», где индивидуальные свободы провозглашаются высшей ценностью, и неприменим к другим моделям, в частности восточнохристианской, для которой характерны иные черты — первенство духовного перед материальным, общих интересов перед частными. Констатируя присутствие ценностей восточнохристианской цивилизации и в иных «цивилизационных моделях», митрополит Кирилл считает, что действующий международный стандарт в области прав человека, основанный на западной модели и зафиксированный во Всеобщей декларации прав человека, неприменим к внутренней жизни очень многих стран, в том числе и России.

Призывая правительство России и других православных стран представить своё видение проблемы и начать дискуссию, митрополит Кирилл признаёт эффективность «западного стандарта» в области международных отношений. Применительно же к внутренней жизни стран, относящихся к незападной «цивилизационной модели», он считает оптимальной ситуацию, «при которой либеральный стандарт не подавляет национального законодательства, но способствует разнообразному и свободному развитию государств и обществ в таких областях, как взаимоотношения государства и религии, образование, культура, нравственность... ».

Все эти рассуждения служат в первую очередь для того, чтобы под видом отстаивания «самобытности» России и иных стран осуществить такие мероприятия, как придание РПЦ особого статуса, преподавание в государственных школах «религиозно ориентированных дисциплин», ограничение возможности деятельности «нетрадиционных» конфессий. Думается, это лишь программа-минимум. Ко-

281

нечно, Всеобщая декларация прав человека, провозглашающая право иметь, свободно менять, распространять религию и убеждения, а также иные международные документы, гарантирующие данные права, представляются митрополиту Кириллу досадной помехой.

В «Основах социальной концепции РПЦ» присутствуют несколько иные, чем в выступлениях митрополита Кирилла, формулировки, но суть дела от этого не меняется. С горечью констатируется, что «по мере секуляризации высокие принципы неотчуждаемых прав человека превратились в понятие о правах индивидуума вне его связи с Богом», а церковь «не может положительно воспринимать такое устроение миропорядка, при котором в центр всего ставится помрачённая грехом человеческая личность».

Несомненно, РПЦ, как и другие структуры, действующие в обществе, провозглашающем приверженность демократии, имеет полное право на выражение и отстаивание своей точки зрения. В то же время следовало бы помнить, что это право существует у неё вследствие закрепления в Конституции, других актах того самого «западного» стандарта в области прав человека, подвергаемого столь жёсткой критике. Напротив, в то время, когда на государственном уровне провозглашались и поддерживались приоритет общих интересов над частными, самоограничение перед земным успехом, которые митрополит Кирилл считает столь важным элементом восточнохристианской цивилизации, права человека, и в том числе религиозная свобода, растаптывались весьма решительно. Думается, что если бы даже не в сталинские, а в брежневские времена РПЦ попробовала заявить о праве христиан на мирное гражданское неповиновение в том случае, «если власть принуждает православных верующих к отступлению от Христа и его Церкви, а также к греховным, душевредным деяниям», как это сделано в «Основах социальной концепции», то все причастные к подготовке подобного текста в лучшем случае лишились бы занимаемых постов, а в худшем — отправились бы в места не столь отдалённые.

Не следовало бы забывать и том, что Конституция РФ провозглашает человека, его права и свободы высшей ценностью, возлагая их охрану на государство, намерение «соработничать» с которым постоянно выражает РПЦ. В данной связи хотелось бы привести мнение бывшего Уполномоченного по правам человека в Российской Федерации О. О. Миронова, с которым мы полностью солидарны: «на нынешнем этапе перед Россией отчётливо стоит вопрос о выборе своего места в Европе и мире. Либо это возврат к старым методам, идеалам и ценностям, авторитарным и тоталитарным моделям под лозунгом “российской самобытности” и специфических национальных

282

особенностей. Это путь, как показывает опыт XX столетия, ведущий в тупик, к ухудшению условий жизни народа и самоизоляции. Либо — безоговорочный курс на вхождение в Европу, адаптация к демократическим идеалам и ценностям, ставящим во главу угла права и свободы человека».

Совершенно отличное от РПЦ отношение к принципу свободы совести демонстрирует увидевший свет в конце 2003 г. документ под названием: «Социальная позиция протестантских церквей России». Он был подготовлен в соответствии с решением Консультативного совета глав протестантских церквей, в который входят Евразийская Федерация союзов Евангельских Христиан-баптистов стран Содружества, Евро-Азиатское отделение Церкви Христиан Адвентистов Седьмого дня, Российский Объединенный союз Христиан Веры Евангельской, Российский Союз Евангельских Христиан-баптистов и Союз Христиан Веры Евангельской Пятидесятников России.

В документе подчёркнуто, что «В центре всего находится человек—образ и подобие Божие —со своими способностями, правами и ответственностью, нуждами и заботами». Таким образом, делая акцент, в отличие от «Основ социальной концепции РПЦ», на достоинстве человеческой личности, а не на её «помрачении грехом», российские протестанты вполне логично приходят к выводу о необходимости всемерной защиты её прав и свобод. Если в «Основах социальной концепции РПЦ» «нравственный смысл существования государства» видится в использовании силы «для ограничения зла и поддержки добра», что не исключает возможности абсолютно неправового толкования данной идеи, то в протестантском документе задача государства сформулирована более чётко — «охрана прав граждан». К их числу относится прежде всего свобода совести, которая должна быть не только гарантирована всем, но и надежно защищена государством.

«Мы выступаем в защиту свободы совести и религиозной свободы как основополагающего права человека в соответствии с библейским учением и международными правовыми документами» — утверждают авторы «Социальной позиции протестантских церквей России», подчёркивая как свою готовность защищать права тех, чья свобода совести ограничивается или попирается, так и неприемлемость использования государственных институтов и СМИ для навязывания каких-либо религиозных взглядов, попыток влиять на законотворческий процесс с целью ограничения религиозных свобод.

Очерчивая сферу возможного взаимодействия церквей и государства, документ ни словом не упоминает о сотрудничестве в противодействии «деятельности псевдорелигиозных структур, пред став-

283

ляющих опасность для личности и общества», предполагаемом авторами «Основ социальной концепции РПЦ». Видимо, российские протестанты полагают (и справедливо), что в правовом государстве борьбой с нарушениями законности должны заниматься правоохранительные органы. Авторы документа утверждают, что «истинная религиозность зиждется на вере, свободе совести и личном убеждении», а толерантность по отношению к чужим мнениям является лучшей профилактикой всякого рода экстремизма. «Социальная позиция протестантских церквей России» предусматривает также поддержку светского образования, допуская религиозное обучение детей в государственных школах только вне рамок программы.

Организационные структуры российского католицизма по понятным причинам обязаны прежде всего опираться на официальные документы РКЦ, касающиеся вопросов прав человека и свободы совести. Поэтому Т. Кондрусевич в своём выступлении на конференции «Свобода совести — важное условие гражданского мира и межнационального согласия» (Москва, ноябрь 2002 г.) опирался на документы II Ватиканского собора о религиозной свободе, в которых её основой объявляется достоинство человеческой личности. «Церковь не приемлет политики двойных стандартов: с одной стороны — ограничения свободы Церкви меньшинства, а с другой — предоставление привилегий Церкви большинства при нетолерантности по отношению к меньшинству», — отметил митрополит.

Развивая данный тезис применительно к российской ситуации, Т. Кондрусевич подчеркнул: «Признание религиозного многообразия и богатства духовного опыта России, в историю и культуру которой существенный вклад внесли религии как большинства, так и меньшинства, а также предоставление равных прав всем без исключения являются необходимым условием нормальной религиознообщественной жизни страны».

В появившейся в конце 2003 г. «Социальной концепции иудаизма», принятой Конгрессом еврейских религиозных организаций и объединений в России (КЕРООР) словосочетание «свобода совести» вообще практически не употребляется. Это, конечно, не означает принципиально негативного отношения иудейских организаций ко всему комплексу религиозных свобод. Видимо, по каким-то причинам авторы документа не сочли необходимым акцентировать внимание на данном вопросе, ограничившись замечанием о том, что синагога «содействует мирному сосуществованию религиозных объединений ... поддержанию уважительных отношений между верующими различных конфессий, а также между верующими и неверующими».

В то же время в «Социальной концепции иудаизма» дословно

284

повторяются целые абзацы из «Основ социальной концепции РПЦ», только вместо слова «церковь» ставится «синагога». Делается это без всяких ссылок на первоисточник. Так, в главе 10 присутствует следующий текст из шестого параграфа третьего раздела «Основ социальной концепции РПЦ»: необходимо «указывать государству на недопустимость распространения убеждений или действий, ведущих к установлению всецелого контроля за жизнью личности, её убеждениями и отношениями с другими людьми, а также к разрушению личной, семейной и общественной нравственности, оскорблению религиозных чувств, нанесению ущерба культурно-духовной самобытности народа... ». Получается, что КЕРООР согласен с позицией РПЦ относительно необходимости ведения властными структурами борьбы не только с действиями, безусловно подлежащими наказанию в случае наличия состава преступления, но и с убеждениями. Однако в задачу современного демократического правового государства не входит борьба с убеждениями, в том числе наносящими «ущерб самобытности» (под них при желании легко можно подвести любую так называемую «нетрадиционную религиозную деятельность»).

Митрополит Московский и Всея Руси Алимпий, возглавлявший вплоть до своей кончины в 2004 г. Русскую православную старообрядческую церковь, неоднократно говорил о необходимости религиозной свободы, о неприемлемости любого насилия и принуждения в делах веры. Заявления о признании, более того — необходимости свободы совести (подчас именуя её свободой вероисповедания) делали и лидеры практически всех остальных российских конфессий. Таким образом, можно констатировать факт принятия принципа свободы совести в его современном понимании почти всем спектром официально действующих религиозных организаций страны. Это представляется значительным достижением.

Что касается РПЦ, то она постепенно приближается к той грани, за которой лежит уже принципиальное отрицание свободы совести. Характерно, что все важнейшие стремления РПЦ по ограничению свободы совести — введение законодательно закрепленной иерархии религий, меры по охране «культурной идентичности» с точностью до наоборот соответствуют рекомендациям для стран-членов ОБСЕ, выработанным 17-18 июля 2003 г. на встрече в Вене, впрочем, отдельные элементы свободы совести признаются и РПЦ, да и сам термин её руководством пока что официально не отрицается.

Конечно, признание свободы совести вовсе не означает автоматического отказа от эксклюзивизма. Решение вопроса о том, является ли то или иное вероисповедание «единственно истинным», полностью принадлежит его приверженцам. Однако официальная позиция

285

обычно формулируется руководством религиозной организации. Если говорить о доктринальной точке зрения, то она, что вполне естественно, у российских конфессий оказывается различной. Крайние эксклюзивистские позиции характерны для Российской православной старообрядческой церкви, в значительной степени — для Свидетелей Иеговы.

В 2000 г. РПЦ был принят документ, определяющий её отношение к «инославию» (католицизму и протестантизму). В нём Православная церковь определяется как «истинная Церковь Христова», в рамках которой только и может быть обретено спасение. Отпавшие от православия общины в то же время не рассматриваются как полностью безблагодатные. Выражая в целом позитивное отношение к богословскому диалогу с «инославием», документ вместе с тем утверждает: «Неприемлема сама установка на толерантность к разномыслию в вере».

В РПЦ присутствуют и другие точки зрения. Если, например, призывы к выходу из Всемирного Совета церквей, обличения «ереси экуменизма» можно услышать достаточно часто, то позиция либерального священника Г. Кочеткова, отстаивающего «принцип дополнительности» во взаимоотношениях христианства с другими религиями, основанный на взаимном признании наличия элементов истины за пределами собственной конфессии, в православной среде разделяется немногими.

Неэксклюзивистские позиции традиционно характерны для буддизма, кришнаизма, адепты которого заявляют о невозможности объявления любой религией монополии на истину. Разнообразные мнения присутствуют в российском исламе, а также в протестантизме. Следует признать, что отказ от жёсткого эксклюзивизма, несомненно, способствует развитию межконфессионального диалога и как следствие — развитию религиозной толерантности. Однако и самый решительный эксклюзивизм, будучи (разумеется, в том случае, если он не превращается в религиозную ненависть) частным делом конфессий, не является препятствием для достижения гражданского мира и согласия в обществе при наличии следующих важных сопутствующих условий: наличия не только взаимоуважительных отношений между религиозными организациями, но и светского не только по названию, но и по содержанию государства, не пытающегося проводить «религиозную политику».

К сожалению, можно привести немало фактов, свидетельствующих о том, что линия на разделение (естественно, неофициальное) религий на «наши» и «не наши» приобретает в России достаточно устойчивые политические очертания. Ещё в апреле 1999 г. Предсе

286

датель Совета муфтиев России Р. Гайнутдин направил в адрес российского руководства послание, в котором он осудил противозаконную практику привлечения православного духовенства к решению судеб инаковерующих. «Мусульмане России с искренним уважением относятся к Русской православной церкви. Но мы не можем и по закону не должны каждый случай появления новой общины, строительства мечети согласовывать с деятелями РПЦ», — подчеркнул Р. Гайнутдин. Аналогичные обращения направляли и главы других, главным образом протестантских конфессий.

В интервью газете НГ-Религии (май 2003 г.) О. О. Миронов отметил, что если в аппарат Уполномоченного по правам человека в РФ в 2000 г. поступило около 100 жалоб на нарушение прав религиозных организаций и свободы совести, то в 2002 г. — уже около тысячи. Наибольший процент составляли жалобы от последователей протестантских конфессий и НРД, а также обращения, связанные с практикой отказа во въездных визах священнослужителям РКЦ, постоянно применяемой МИДом после образования ею постоянных епархий на территории России в начале 2002 г., воспринятом РПЦ как проявление «католической экспансии».

На международной конференции «Свобода совести — важное условие гражданского мира и межнационального согласия» (ноябрь 2002 г.) выступавшие руководители многих религиозных организаций приводили факты нарушения свободы вероисповедания в современной России. «Арендовать здания для богослужений с каждым годом становится всё сложнее ... нередко мы сталкиваемся с отказами и внезапными разрывами договоров аренды. Такие случаи были в Курске, Воронеже и целом ряде других российских регионов... Значительные проблемы мы испытываем и с выделением земельных участков под строительство молитвенных домов... » — сообщил председатель Союза евангельских христиан-баптистов России Ю. К. Сипко.

В связи со всем сказанным выше межконфессионалъные отношения в современной России не поддаются однозначной оценке.

С одной стороны, имеются приводимые М. П. Мчедловым данные социологических исследований, проведенных в последние годы XX столетия центром «Религия в современном обществе», которые свидетельствуют о том, что максимальный показатель отрицательного отношения к другой религии колеблется в диапазоне от 11% (у мусульман к иудаизму) до 17% (у православных к исламу). «Для общественного настроения, разделяемого подавляющей частью российского населения, характерно лояльное отношение к людям других верований и убеждений, готовность к терпимости,

287

доброжелательности... В отличие от некоторых религиозных руководителей большинство населения (75% у православных и 68% у мусульман) не соглашается с идеей исключительности, единственной истинности той или иной религии, тем более с выступлениями против других религий», —отмечает М. П. Мчедлов. По его мнению, заявление основной массы респондентов (73,7%) о том, что на их отношение к другому человеку иное вероисповедание никакого влияния не оказывает, является показателем отсутствия в нашем обществе предубеждённости против представителей других этноконфес-сиональных общностей.

С другой стороны, созданный в 1998 г. Межрелигиозный совет России, учредителями которого явились руководители почти всех крупнейших конфессий, включая РПЦ, существует в большей степени на бумаге, чем в действительности. Некоторые православные архиереи позволяют себе откровенно антисемитские высказывания. Например, по утверждению епископа Владивостокского и Приморского Вениамина (Пушкаря) евреи «превратились из народа богоизбранного в народ проклятый». Как показали К. Каариайнен и Д. Е. Фурман, «православная элита» крайне скупа на положительные оценки иных религий: лишь к мусульманам «очень хорошее» отношение выразило 7% её представителей, тогда как к католикам — 4%, а к баптистам, пятидесятникам — вообще 0%.

Согласно данным этих исследователей, удельный вес относящихся «плохо» и «очень плохо» к различным религиям варьируется в диапазоне от 47% (такой процент опрошенных выразил свое негативное отношение к Свидетелям Иеговы) до 13% (столько нашлось отрицательно относящихся к католикам) причем разница между «традиционными верующими», «колеблющимися» и «атеистами» не слишком ощутима. Только к православию почти никто (1%) не выразил негативного отношения. Не слишком оптимистичны и данные А. А. Мурумаева, полученные в середине 1990-х гг., свидетельствующие о том, что неправославные верующие в среднем вдвое толерант-нее православных, среди которых ни одна конфессия не получила положительной оценки более 38% опрошенных. Все это свидетельствует о наличии достаточно серьёзных проблем в межконфесси-ональных отношениях, значительного потенциала нетерпимости, для смягчения которого требуются усилия гораздо более серьёзные, чем проведение различного рода «выставочных» мероприятий, позволяющих посадить вместе в президиуме лидеров крупнейших религиозных общин.

В заключение необходимо сказать несколько слов об общественных организациях, занимающихся защитой свободы совести

288

в России. Прежде всего это созданное в 1992 г. Российское (с 2002 г. — Евразийское) отделение Международной ассоциации религиозной свободы (РО МАРС). Его президентом с 1997 г. является А. А. Красиков. Оно было учреждено представителями большинства религиозных организаций России, юристами, учёными и общественными деятелями. Уставная цель РО МАРС — утверждение и распространение принципов религиозной свободы, а также защита всеми законными средствами права каждого человека на богопочитание и богослужение или отказ от того и другого в соответствии с личным выбором.

После принятия Закона 97 РПЦ изменила свой статус участия в работе Российского отделения МАРС, превратившись из члена данной организации в наблюдателя. Это было связано с тем, что РО МАРС выразило намерение сосредоточить свои усилия на защите прав тех религиозных организаций, интересы которых теперь оказались ущемлены. Члены МАРС постоянно встречаются с представителями верующих, чьи права оказываются ущемлёнными, обращаются за помощью и содействием к властным структурам. Члены МАРС — юристы Г. А. Крылова, А. В. Пчелинцев, В. В. Ряховский выиграли ряд судебных дел, связанных с проблемами соблюдения свободы совести. Ряд членов РО МАРС обращался в Конституционный Суд РФ, после чего последовало принятие последним двух определений (в ноябре 1998 и апреле 2000 г.), которые, как уже говорилось, смягчили дискриминационный потенциал Закона 97.

В 2002 г. было объявлено о создании Института свободы совести. Заявленная цель — содействие укреплению культуры мира, то лерантности, дружбы и согласия между народами, предотвращению социальных, национальных, этноконфессиональных конфликтов путём создания системы правовых гарантий свободы совести на национальном, региональном и мировом (глобальном) уровнях. Важнейшими задачами института являются: содействие реализации каждым индивидом права на свободу совести, правовое и религиоведческое просвещение в области прав человека, свободы совести и государственно-конфессиональных отношений, выведение проблемы свободы совести за рамки узкого круга юристов и религиоведов, превращение её в заботу всего общества. Руководящим органом Института является совет, а его сопредседателями — С. А. Бурьянов и

С. А. Мозговой.

Жизнь не стоит на месте, поэтому любой вывод из приведённого выше материала неизбежно будет иметь промежуточный характер. Несомненно, достижения, и весьма значительные, имеются. Последние 14-15 лет стали самыми свободными в многовековой рос

289

сийской истории, поэтому и уровень свободы совести достигну т, II сравнении как с дореволюционным, так и с советским периодом, совершенно беспрецедентный. Представляется крайне маловероятной перспектива возобновления тотальных гонений верующих и религиозных организаций. Вопрос скорее заключается в том, будет ли реальная жизнь —как межконфессиональные отношения, так и отношение властных структур к различным конфессиям, неверующим и атеистам, принципу светского государства — соответствовать тем высоким стандартам, которые заданы Конституцией РФ, международными документами о правах человека, или произойдет фактический (на бумаге всё может или остаться по-старому, или выглядеть вполне благопристойно) откат к дореволюционной модели веротерпимости, предусматривавшей деление конфессий на «первенствующую», «терпимые» и «гонимые».

«Ничто не потеряно, пока наша Конституция признаёт приоритет международных договоров России перед любыми её внутренними установлениями, а россияне не забыли об ужасах ГУЛАГа», — с некоторой долей оптимизма утверждает А. А. Красиков. Увы, пока всего 3% населения РФ, по данным опросов Агентства региональных политических исследований (январь 2004 г.), считает главной проблемой страны развитие демократии, ставя её на последнее место в перечне важнейших задач, требующих решения, пока 76% респондентов полагает, что «мы должны идти своим, самобытным путём развития», надежды на построение в России правового государства, формирование гражданского общества, на общественное сопротивление попыткам властных структур ограничивать и контролировать мировоззренческую сферу, а следовательно, и на отсутствие разрыва между реальной и декларированной свободой совести остаются не очень большими.

А суждено ли этим надеждам все-таки сбыться, покажет будущее.

• Стецкевич М.С. - Свобода совести: Учеб. пособие
• Кондаков Н.П. - Иконография Иисуса Христа
• Коллектив авторов - Жречество и шаманизм в скифскую эпоху
• Сказкин С.Д. - Настольная книга атеиста