1. Предуведомление
Эти письма были долгое время известны под названием «Писем к Евгении». Малосообщительный характер людей, в чьи руки они сначала попали; странное и все же вполне реальное наслаждение, которое доставляет обычно людям исключительное обладание какой-либо вещью; своего рода отупение, малодушие и подлый страх, порожденные гнетом церковной тирании даже в таких людях, которые благодаря своему умственному превосходству менее всего должны бы склоняться под отвратительным игом духовенства,— все это вместе взятое настолько способствовало удушению, если можно так выразиться, этой важной рукописи, что она долго считалась утерянной: обладатели рукописи хранили ее в глубочайшей тайне и не разрешали снять с нее копии. Списков ее, действительно, существовало так мало, даже в «Библиотеке любителей курьезов», что покойный г. де Боз, собиравший самые редкостные литературные труды всех жанров, так никогда и не смог заполучить копии этой рукописи; в свое время в Париже их насчитывалось три; неизвестно, называлась ли с умыслом именно эта цифра: propter metum Judaeorum (1) , или же, действительно, других копий не существовало.
Пять или шесть лет тому назад рукописные копии этих писем получили несколько большее распространение; есть даже основания полагать, что в наши дни они очень многочисленны, так как копия, послужившая оригиналом для настоящего издания, была сверена и выправлена по шести спискам, которые удалось раздобыть без большого труда. Все эти копии, к несчастью, пестрят извращающими смысл ошибками и содержат несколько разночтений, которые, строго говоря, хотя и помогли в некоторых случаях установлению истинного смысла, но чаще только вызывали затруднения при толковании того или иного места: еще одно доказательство многочисленности копий, ибо чем больше их делается, тем больше оказывается между ними и различий, в чем можно легко убедиться, взглянув на списки «Письма Трасибула к Левкиппе» (1) или же на разночтения Нового Завета, собранные ученым Миллем и насчитывающие свыше тридцати тысяч.
Как бы то ни было, все меры были приняты к тому, чтобы во всей чистоте восстановить первоначальный текст, и мы осмеливаемся утверждать, что, за исключением четырех или пяти мест, искаженных во всех оказавшихся в нашем распоряжении списках и выправленных нами, насколько это было в наших силах, настоящее издание писем почти полностью соответствует авторской рукописи. Что касается имени автора и его биографических данных, то об этом возможны лишь догадки. Единственные известные подробности его жизни, удостоверяемые более или менее всеми,— это близкое знакомство автора с маркизом де ла Фар ( 2) , аббатом де Шолье ( 3) , аббатом Терассоцом ( 4) , Фонтенелем ( 5) , г. де Лассерэ ( 6) и др. Говорят даже, что покойные гг. дю Марсэ ( 7) и Фальконне ( 8) неоднократно слышали, что этот труд написан одним из представителей школы Со ( 9) . Достаточно, однако, прочитать эти письма, чтобы убедиться в том, что их автор был высокообразованным человеком, глубоко изучившим трактуемый им предмет. Его язык ясен, прост, доступен и носит отпечаток столичной культуры, что заставляет предполагать в авторе человека светского, не чуждого хорошему обществу. Но что ярче всего отличает этот труд и делает его драгоценным для всех порядочных людей, это дух бескорыстия и добросовестности, которым письма проникнуты от начала до конца. Читая их, невозможно не составить себе самого высокого мнения о честности их автора, кто бы он ни был; не возыметь желания быть его другом, быть его современником — одним словом, нельзя не отдать должного чистоте его намерений, даже иной раз и не разделяя его мнений. Любовь к добродетели, самая широкая благотворительность, уважение законов, неуклонное подчинение, моральному долгу — все, что может делать совершенным человека, находит самую вескую поддержку v автора; и если, с одной стороны, он не оставляет камня на камне от шаткого здания христианства, то, с другой, он закладывает устойчивую систему морали, основанную исключительно на природных свойствах человека, на его физических потребностях, на его социальных отношениях: а такая основа бесконечно прочнее религиозной, потому что рано или поздно ложь обнаруживается, гибнет и неизбежно увлекает за собой все, чему служила опорой; истина же вечна, и чем она старее, тем вернее: Opinionum commenta delet dies , naturae judicia confirmat ( l ) .
Эпиграф, найденный в некоторых списках писем, доказывает, что бескорыстный человек, которому мы ими обязаны, мало заботился о признании своего авторства и что его пером не руководили ни тщеславие, ни жажда славы, ни желание порисоваться дерзостью своих убеждений, называемых священниками и их невежественной паствой безбожием; что для блага себе подобных он стремился только правильно разъяснить и вырвать, так сказать, с корнем ту самую религию, которая в течение веков служила источником всех бед, угнетающих человечество. Вот этот эпиграф: Если я прав, не все ли равно, кто я? Это стих Корнеля 2 , нашедший здесь необычайно удачное применение и заслуживающий быть помещенным на титульном листе всех подобного рода книг.
Также нельзя сказать ничего достоверного и о лице, которому адресованы письма; судя по некоторым местам текста, нужно думать, что адресат писем — не вымышленная маркиза, как в «Мирах» г. де Фонтенеля 3 , и что они были действительно написаны женщине, выдающейся и по своему положению и по характеру. Быть может, она принадлежала к школе Тампля 4 или Со; но по существу эти подробности, как и имя и биография автора, даты его рождения, смерти и так далее, не имеют большого значения и послужили бы лишь к удовлетворению суетного любопытства каких-нибудь праздных читателей — жадных любителей острых анекдотов, дающих им даже некоторое положение в обществе: они больше чванятся осведомленностью в такого рода делах, чем действительно радуются установлению истины. Я знаю, как они оправдывают свое любопытство: когда читаешь, говорят они, книгу, наделавшую столько шума в обществе и представляющую необычайный интерес и для тебя самого, естественно желание знать, кого за нее благодарить. Такое желание тем более неразумно, чем менее оно может быть удовлетворено; во-первых, потому что еще никогда не было и не будет настолько неосторожного, скажем прямо — безумного, писателя, который еще при жизни опубликовал бы или отдал в печать книгу, попирающую храмы, алтари и изображения божеств и без обиняков опровергающую самые священные догмы религии; во-вторых, потому что все такого рода труды, появляющиеся с некоторых пор, представляют собой, как известно, тайные завещания некоторых выдающихся людей, вынужденных при жизни хранить молчание; смерть спасла этих людей от преследований, и их бренные останки уже не услышат ни воплей суеверия, ни похвал друзей истины; и, наконец, в-третьих, потому что неуместное любопытство может роковым образом угрожать спокойствию, счастью и свободе родных и друзей смелых авторов. Уже одно это соображение должно бы побудить любителей догадок, если у них нет дурных намерений, запрятать в самых глубоких тайниках души свои предположения, будь они истинны или ложны, и найти более полезное, и для себя и для других, применение своему пытливому уму.
